Медвежонок раздумывал, в каком духе продолжать ему этот разговор с Кари, который, как видно, желал немедленной ссоры.
– Послушай, Кари, я хотел сказать, что уж слишком долго ты любезничал с Гудрид. Может, ты хочешь ответить мне что-нибудь, вместо того чтобы орать на всю округу?
Кари уткнулся взглядом в воду и молчал.
– Я хочу сказать, Кари, что на берегах этого фиорда есть еще мужчины, которым нравится Гудрид.
– Кто они?
– Я, например… Или Фроди… Или Эгиль…
Кари взглянул на Медвежонка, словно в первый раз увидел его. Вполне возможно, что Кари не кричал бы так, заговори с ним Медвежонок по-человечески. Однако в его словах, точнее – в тоне, скрывалось столько издевки, что просто вынести было невозможно…
Так, стало быть, еще кто-то приметил Гудрид, притом не на шутку. Что ж, тем привлекательнее делается Гудрид. Дорого ли стоит плод, падающий тебе в руки безо всяких с твоей стороны усилий?
Кари сказал уже спокойнее:
– Не знаю, как тебя – Медвежонок или Медведь?.. Я бы только попросил говорить со мной подобающим образом. Ведь если человек говорит спокойно и дружелюбно, ему отвечают тем же. Я плыву себе, а ты встречаешь меня непонятными речами. В нашей стороне это не принято…
Медвежонок расхохотался.
– Где это – в вашей стороне?
– На этом фиорде.
– Ого! – Медвежонок подбоченился. – Уж не из конунгов ли ты?
– Пока нет. Но ведь и ты не конунг.
– Я-то? Советую тебе, Кари, поразмыслить над тем, кто я такой и что есть эта земля.
– Особая речь пойдет, что ли?
Медвежонок обратился к своим:
– Он притворяется или же в самом деле слаб умишком?
Один из молодых людей, которого Кари видел в глаза впервые, сказал, заикаясь:
– Ум-мом не с-слаб. П-просто трус-соват…
– Нет, – возразил Медвежонок издевательским тоном, – он не трусоват. Я его знаю. Он зол и храбр, как заяц.
Тут большая лодка чуть не опрокинулась на правый борт: так все покатились со смеху!
– Отпустите, – сказал Кари мрачно. И веслом указал на руки, цепко ухватившие край борта его лодчонки.
– Но прежде, Кари, ты ответишь на мой вопрос: что тебе надо от этой Гудрид?
– Ничего, – признался Кари. И на самом деле ему ничего не надо от Гудрид. Он же не мог сказать этим разбойникам, что он много думает о ней, особенно по ночам, что есть в ней нечто таинственное…
– Гм! – сказал Медвежонок. Его узкие бегающие глаза смотрели куда-то мимо Кари. – Так, стало быть, ничего… Это меняет дело. И ты случайно заговорил с ней?
– Это мое дело, – проворчал Кари.
– Не думаю…
– А вот это уж твое дело, Медвежонок.
– Ладно, – сказал Медвежонок. – Сейчас мы с тобою, видно, не сговоримся. На всякий случай скажу тебе: на этой земле, которую ты назвал своей, хотя ни один из наших конунгов не может позволить себе таких слов, вот на этой земле есть священный закон…
– Какой?
– Простой, Кари, очень простой: сила! Вот первый закон!
– Говорят, сила силу ломит…
– Это не говорят, это просто трусы болтают.
– Что же дальше, Медвежонок?
– Пока все!
Вспомнив вчерашнее, Кари предпочел не задираться без нужды.
– Куда вы собрались? – спросил он.
– У нас дела, Кари.
– Желаю удачи!
Медвежонок решал: обижаться ли на неожиданный оборот в этой словесной перепалке? Кто из нее вышел истинным победителем?
– Я думаю, Кари, мы еще встретимся.
– Не так уж велика земля.
– Ты прав, Кари.
Медвежонок сказал своим, чтобы те убрали руки. Большая лодка взяла направление в глубь фиорда.
Медвежонок даже не удостоил взглядом маленькую лодку.
XXII
Было далеко за полдень, когда лодчонка Кари уперлась носом в песок. Прямо напротив домика Тейта.
Скальд в это время сшивал какие-то шкуры. Он сидел на бревне, что лежало у самого порога.
– Сегодня хороший денечек, – сказал скальд. – Не захочешь – песня все равно сама сложится. Солнце проникает в самую глубину фиорда, оно зовет рыбу к поверхности. Я уже поймал себе на обед и ужин. Эти красавицы польстились на золото лучей.
– Хорошо сказано – золото лучей!
Скальд покачал головой.
– Нет, плохо. Оно уже кем-то говорено. Я лишь повторил. Я приношу тебе свои извинения. Золото лучей – это очень плохо. Это первое, что приходит в голову, когда глядишь на эту прелесть. – Тейт указал рукой на небо, горы, зеркало фиорда.
– Ты слишком строг, Тейт.
– А иначе обратишься в маленького, очень маленького скальда. А я не хочу быть слишком плюгавеньким.
Он пристально вгляделся в молодого человека. Кари отвернулся, сделал вид, что любуется голубизною фиорда.
– Посмотри мне в глаза, Кари.
Кари повиновался.
– Что с тобою?
– Ничего. Ничего особенного.
– А все-таки?
Скальд пригласил Кари на бревно, рядом с собой. Отодвинул в сторону шкуры и массивную иглу, скорее похожую на шило.
– Говори, что произошло? Где, когда?
Кари молчал.
– Кари, я жду. Не положено, чтобы старший ждал младшего.
Кари не выдержал, рассказал все как было, с чего началось, чем кончилось. И про Гудрид ничего не скрыл. Надо отдать ему должное: рассказывал как есть, ничего не прибавляя и не убавляя. Не пытаясь выставить себя в лучшем виде. Только о Гудрид говорил коротко – ничего про ночные мысли, которые его одолевали.
– Этот Медвежонок большой задира, – поразмыслив, сказал Тейт. – Как его брат Фроди. Ведь младший всегда пытается подражать старшему. А Фроди следует примеру отца. У того, у отца, кроме спеси и силы еще и мошна тугая. Где – силой, где – деньгами. Его можно бы назвать даже конунгом этого фиорда. Однако его сынкам иногда туго приходится: ты вчера это видел сам. Два конунга в одном фиорде – многовато. В этом для нас, смертных, вижу некоторую пользу. Впрочем, конунги могут сговориться. И тогда ничего хорошего для нас не получится.
– Он очень смеялся, когда я сказал про свою землю.
– Этого надо было ждать. Нет своей земли, есть земля сильного.
– А я думал…
– Не думай, Кари, не думай… Что было – то было. Я хочу тебе дать полезный совет. Впрочем, учти одно: я не семи пядей во лбу. Если бы был я очень мудр, то кое-что сделал бы для себя. Но ты видишь сам, каков я. Поэтому не очень полагайся на мои советы. На добрые советы всякий горазд. И все-таки выслушай меня.
Тейт поднялся, подвел Кари к самому берегу так, что вода касалась башмаков. Такая тихая чистая вода, словно в чаше.
– Посмотри внимательно в эту голубую глубь. Ты примечаешь маленькие молнии? Это рыбы. Они живут, дерутся между собою, плодятся. Многие кончают жизнь на сковородке. Не думай, что это только рыбья участь. И не вздумай даже помыслить, что мы с тобой живем другой жизнью! Мы тоже мелькаем, но не в воде, а на земле.
Кари слышал удары своего сердца – он с трудом приходил в себя после перепалки с этим Медвежонком. Да и слова скальда не были медом.
– Так вот, Кари, первый закон: жизнь коротка! Это надо усвоить. В противном случае ты вечно будешь в проигрыше.
– Шестьдесят зим – разве это мало?
Скальд усмехнулся:
– Очень.
– А восемьдесят?
– Тоже.
– А сто?
– И сто!
Это было непостижимо: сто зим! Разве кто доживет до сотой? Но ведь по Тейту выходит, что и этого мало. Конечно, скальд своеобразен, если не сказать – чудаковат…
– Есть и второй закон, Кари. Не менее важный, чем первый: жизнь – это грызня. Постоянная, не всегда приятная, но грызня. Из-за куска хлеба и рыбьего хвостика. Слышишь?
– Да, но не совсем понимаю.
– А тут и понимать нечего! Погляди туда: рыбка прыгнула вверх. Взмыла в воздух. А почему? За нею гналась другая, более сильная. А ты думаешь, на земле иначе?
– Ты не в духе, Тейт…
– Напротив! – Тейт простер объятия, словно увидел любимого человека, глубоко вдохнул теплый майский воздух. – Как хорошо! И как мне хорошо! – Его глаза светились истинной радостью.
Да, скальд не кривил душой, ему было хорошо. Но откуда же его невеселые мысли?
– Есть и третий закон, Кари: если будешь угождать всем на этой, твоей земле – погибнешь еще раньше этой рыбки, которая выскочила из воды, чтобы уйти от одной пасти и попасть в другую, разинутую еще шире, чем первая. Ты меня понял?
– Нет, – признался Кари.
– У тебя ко мне есть вопрос?
– А любовь? – спросил Кари. – Разве нет ее? А если есть, то разве не смягчает она нашу участь?
Скальд скрестил руки на груди, тряхнул длинными нечесаными волосами.
– Любовь? Сначала в нее надо поверить.
– А ты сам веришь?
– Я?.. Надо сообразить…
Кари сказал:
– Я знаю: меня любит мать. Меня любит бабушка. Меня любят сестры. Я люблю их всех.
– Что же следует из этого? Все это чепуха!
Скальд видел жизнь глазами жестокими. И сердце его казалось жестоким…
– А любовь к девушке? – спросил растерянно Кари.
И тут скальд расхохотался. Он хохотал, подобно лесному сказочному человеку, которому все трын-трава.
Часть вторая
I
Праздник Середины зимы прошел как нельзя лучше. Отец сказал Кари:
– Давно не бывало такого. Это к хорошему.
Пива и браги хватило. Обошелся праздник без ссор. Может, потому, что зима выдалась снежная, с метелями и мало было посторонних – одни близкие соседи.
Впрочем, еще задолго до праздника появился некий охотник. Он спустился с гор и остался на зиму в доме Гуннара. Это был работящий, средних лет человек, ровный характером и кое-что повидавший на свете. Звали его Грим. Родом происходил из далекого Финмарка, что на северо-востоке. Носил он русскую пушистую шапку и уверял, что понимает язык эстов. Судя по его рассказам, рыбачил он в северных морях, где полным-полно трески и жирного окуня. Но не это было самым удивительным. Однажды у очага, чуточку хлебнув браги, он поведал историю, которая запала в самую душу Кари. Да и другие слушали затаив дыхание. Хотя нечто подобное кое-кто и слыхал прежде, но скорее почитал за сказку, нежели за истинную правду. А Грим уверял, что каждое его слово – чистая правда. Готов, мол, отвечать за все головой. Поскольку рассказ Грима запал в душу Кари, следует привести его дословно.
– Сказывают, – говорил Грим, – будто есть на свете прекрасные земли… Я познакомился на острове Аласте с одним моряком по имени Одд Деревянная Нога. У него ногу отшибло бревном, которое свалилось на него во время шторма. А бревна везли Одд и его друзья из Финмарка на свой остров. С тех пор он сидит дома и ловит рыбу в речке. Перед самым прошлым праздником Середины зимы он сказал мне: «Слушай, Грим, вот гляжу я на тебя и порой диву даюсь: что ты влачишь жалкое существование на наших голых скалистых берегах? Будь я в твоих годах, с твоими крепкими ногами и могучей шеей, давно бы поплыл в прекрасные земли». Так сказал мне Одд Деревянная Нога. Сидели мы с ним перед очагом и пили брагу. Язык у него развязался, у меня шумело в голове, и речи его были приятны. Брага была хмельная и располагала к болтовне всяческой. «Ты это хорошо придумал, – говорю, – насчет прекрасных земель. Но кто пустит к себе? Надо идти в гости или с товаром, или с мечом». – «Верно, – соглашался Одд Деревянная Нога, – если ты говоришь о стране бургундов, франков или готов. Или о стране кесаря. Но есть прекрасные земли, где трава – по пояс, лесов – предостаточно, и они у самого берега. Форель, треску и гольца бери голыми руками. А людей не видно, не с кем даже повоевать…» Я подумал, что это говорит не Одд, а скорее брага, которая язык развязывает, а в голове порождает приятные картины, в том числе и траву, которая по пояс, и лес, сбегающий к самому береговому песку. Я говорю: «Одд, утром мысли свежее и голова служит лучше…» Одд Деревянная Нога рассердился было. «Я, – говорит, – и утром повторю тебе то же самое. Ты думаешь, я пьян? Просто даю тебе хороший совет на тот случай, если ты вздумаешь пожить по-человечески». Тут мы снова выпили в знак примирения. Одд Деревянная Нога перечислил по именам всех своих родичей – живых и мертвых, повторяя: «Разве я пьян?» Потом он сказал, что если сесть на приличный корабль, который из дуба и построен на славу, у которого крепкий прямоугольный парус, и прочная мачта, и тридцать весел, и плыть на запад, все на запад, то можно приплыть в страну сплошь зеленую. Недаром она зовется Гренландией. Если, прибыв в Гренландию и отдохнувши как следует, поплыть дальше на запад, а после круто на юг, то попадешь в страну, где много винограда. Она – за лесистой страной, именуемой Маркланд. Вина на Маркланде – хоть залейся. И нет над тобою ни ярлов, ни херсиров, ни тщеславных грабителей-конунгов и прочих негодяев. Ты сам себе полный хозяин: хочешь – лежи на боку и ешь виноград, а хочешь – лови себе лососей и бей в лесу оленей. Попадаются в той стране низкорослые люди, а есть краснолицые. Но с ними всегда можно договориться – это тебе не наши ярлы или конунги. Я спросил Одда: «Только что выслушанный рассказ – это сущая правда или нечто вроде сказки?» Он ответил: «Я это слышал от многих достойных людей». Сам он не плавал в те края по причине этой самой деревянной ноги, но говорил, что непременно поплыл бы, если был бы здоров, как некогда. И он сказал почему: «Разве это жизнь – среди голых скал и кровожадных ярлов и херсиров, каждый из которых мнит себя конунгом? Здесь надо или самому разбойничать, или жить впроголодь». Так говорил Одд Деревянная Нога. Он это повторил и позже, когда протрезвел.
Грим был не из тех, кто любит болтать пустое. Если он в чем-либо был уверен, то говорил:
– Да, это так.
Если же он слышал что-либо от других, но не видел собственными глазами, то говорил:
– Так сказывают…
В зимние вечера, когда завывала вьюга и голоса скал и лесов причудливо разносились над фиордом, рассказ Грима воспринимался по-особому. Его просили выложить все, что знает про эти земли за морем. Потому что о них нет-нет да судачили разное. Конечно, всякое случается на свете. И нет ничего удивительного в том, что за морем могут оказаться диковинные земли. Любопытно все-таки, есть ли человек, которому довелось побывать в тех землях и благополучно вернуться домой?
На это Грим отвечал так:
– Такого человека я не встречал. Но один южанин, говорят, вернулся. И снова собирается на запад.
Кари навестил скальда Тейта и пересказал все, что говорил Грим про земли на западе.
Тейт выслушал его, не проронил ни слова. Лежал и кашлял, потому что накануне простыл в лесу, проверяя расставленные им капканы.
– Подбавь-ка дров в очаг, – сказал он Кари.
Когда огонь разгорелся, Тейт сказал:
– Наверно, правда. Я тоже слыхал о тех землях. Мало кто возвращался оттуда. Но кто-то должен был вернуться и поведать про это самое. Ведь даже сказка не рождается сама по себе. Ее рассказывает человек.
– Есть в словах этого Грима одна большая правда, – продолжал скальд, откашлявшись. – Наверное, догадываешься сам, какая?
Кари прикинул в уме, что имеет в виду скальд.
– Не ломай себе голову, Кари. Дело ясное: собачья жизнь погонит человека хоть куда.
Кари по совести не мог согласиться со всем, что утверждал скальд. Почему же жизнь собачья? Нет ли здесь преувеличения? Земля, на которой проживает такое существо, как Гудрид, не может опротиветь тебе. Собачья жизнь, – это нечто иное, она полностью исключает Гудрид. Скальд обижен судьбой, потому и говорит так зло. Но ведь судьба бывает различная.
– Когда жизнь опостылеет, Кари, всегда найдется какая-либо земля – далекая или близкая, – куда с удовольствием сбежишь. Ты меня понял?
Нет, Кари не понял скальда. Тот словно чувствовал это и сказал ему:
– Когда-нибудь поймешь.
И снова закашлялся. Да так, что посинел от натуги.