– Дай сюда. Черт его знает, система какая-то... Может, на кнопку какую нажать?
– Осторожней!
В темноте засветился маленький экранчик с изображением пейзажа. Потом появился другой пейзаж. Потом пошли изображения людей...
– Так я и думал, меня снял! И как это теперь убрать?
Утром Нестеров увидел Ваучера, прокапывающего в тропинке, ведущей с крутого берега к реке, ступеньки для удобства.
– Трудишься?
– С петухами встал. Ты это отметь себе.
– Я бы отметил, только зря стараешься, – огорчил его Нестеров. – То есть не зря, но... Нет никакого конкурса, вы это сами придумали. Ответственно тебе заявляю. Нет никакой комиссии. А раз ее нет, то я ее членом не являюсь. Понял?
– Понял. Понял, что озлился ты на меня, что дом не хочу продать. Не дурней паровоза, соображаю как-нибудь. Ты меня сейчас отговоришь, я лапки кверху, брошу работать, а потом ты скажешь: я пошутил!
– Да не шучу я! Спроси хоть Шаровых: никто не собирался никому платить!
– Иди, иди уже. Как-нибудь сам разберусь!
И опять настал вечер.
Куропатов жаловался Сурикову на Мурзина:
– Был без жены человек, а приехала его Верка – всё, кончился. Надо же, как друга подставил!
– Черт те что с людьми творится, – соглашался Суриков. – Между прочим, я его жену видел только что, она на остановке стояла. Значит, в город поехала. Давай подпоим его. Тогда его тоже с соревнования снимут.
– Не получится. Он теперь беречься будет.
– Так сегодня же футбол, четверть финала, наши играют, забыл? Не только он, никакой человек не убережется! Представь, что наши будут выигрывать – как не выпить?
– А если проиграют?
– Тем более!
И они отправились к Мурзину, который в отсутствие жены позволил себе расслабиться: выволок телевизор в сад (обычно она не позволяла так обращаться с ценным предметом), лег перед ним на раскладушке и приготовился смотреть футбол.
– Привет, Александр Семенович! Не началось еще? – весело подошел Суриков, делая знак Куропатову, чтобы тот не очень угрюмился.
– Жду. Привет, Миша.
– Здравствуй...
– Ты не сердись, если что... Я ни при чем, жена... Но ты тоже хорош, по рылу сразу...
– Ладно, – сказал Куропатов и отвернулся.
Посидели, посмотрели в телевизор, в котором пока ничего не было, не считая рекламы.
– Нет, – сказал Суриков. – Этим самым последним героям, которые на острове, им там легче было.
– Чего же хорошего? – возразил Мурзин. – Даже телевизора не давали!
– Так это и хорошо! Зато соблазна нет. Телевизора нет, магазинов нет, ничего нет. Легко бросить курить, если табаку достать негде. Насчет выпивки то же самое. И даже насчет женщин. А тут идешь мимо магазина, знаешь, что три шага сделать – и... Тяжело.
– Зато сколько времени для общения!
– Общаться без этого дела, – щелкнул себя по горлу Куропатов, – тоже непросто.
– Легко! – воскликнул Мурзин.
Суриков осмотрел его, такого с недавних пор правильного, и начал понемногу заводиться.
– Легко, говоришь? Ну, давай попробуем. Общайся. Только выключи телевизор, пока футбо– ла нет.
– Да пожалуйста! – Мурзин выключил телевизор. – Полно ведь интересных тем! Недавно, я слышал, опять тарелка летающая над Москвой висела.
– Может быть, – сказал Суриков.
И на этом тема летающих тарелок оказалась исчерпанной.
– Земля опять потеплела в этом году на градус, – предложил Мурзин новую интересную тему. – Скоро Южный полюс таять начнет.
– Возможно, – сказал Куропатов.
И с этой темой не заладилось.
Мурзин попробовал затронуть что-то более близкое, чем летающие тарелки и потепление Земли.
– Шура рассказывала: новый напиток в магазин завезли. Крепость, как у водки, а дешевый, как портвейн, и даже меньше. Жидкость для ванн называется, но это для отвода глаз, на чистом спирту сделано.
– Иди ты?! – воскликнул Куропатов, невольно заинтересовавшись. – Ты сам пробовал?
Но тут он осекся, увидев окаменевшее лицо Сурикова, и добавил:
– Хотя лично мне всё равно!
– Мне тоже, – жестко сказал Суриков. – Пошли отсюда!
И они ушли от обескураженного Мурзина.
19
Они ушли от Мурзина.
Куропатов сказал:
– Мы же подпоить его хотели.
– Не получится. Он, я вижу, уперся теперь, хочет выигрыш получить. Лежит, как хан Батый. Я лучше дело придумал. Сейчас футбол начнется, так? Представь: в середине первого тайма гаснет свет. Кто виноват? Мурзин, само собой! Его после этого все мужики возненавидят, в том числе и Шаровы. И не получит он премии ни в каком случае!
– А почему свет-то погаснет?
– Догадайся! Причем обрубим сразу в нескольких местах, чтобы он не сразу починил. Понял?
– Понял, – вздохнул Куропатов. – Нехорошо, конечно, но он сам виноват. Постой, а мы?
– Чего?
– Но мы-то, получится, тоже футбол не посмотрим?
Суриков только язвительно усмехнулся. Куропатов кивнул: да уж, не до жиру...
И опустился вечер.
Беззвездный и безлунный, да еще небо затянуло тучами, то есть именно такое состояние темноты, о котором говорят: хоть глаз коли; без фонаря или другого источника света и шагу сделать нельзя.
А Нестеров у себя дома продолжал работу над собой. С момента странного обморока во время сеанса он боялся, что его сила навсегда ушла. Он не считал себя непревзойденным гением, но всё-таки был уверен в некоторых своих необычных способностях. И вот они куда-то исчезли. Поэтому он и занимался целыми днями не только приведением себя в хорошую физическую форму, но и психологическими упражнениями, в том числе вполне традиционными, но от этого не ставшими бесполезными – напротив, Нестеров верил в действенность старых проверенных методик.
Он стоял перед зеркалом, смотрел на себя и твердил:
– Теплые тяжелые руки. Правая поднимается. Очень теплая, очень тяжелая. Очень теплая. Горячая! Огненно-горячая рука! – приложил руку ко лбу и улыбнулся: получилось. Получилось чуть ли не впервые со времени неудачного сеанса.
И он быстро вышел из дома, словно торопясь на ком-нибудь проверить свою силу.
И мы даже знаем на ком.
Но та, кого мы имеем в виду, была не одна: у нее сидела Наташа и учила английский язык, читая вслух по слогам. Оторвавшись, сказала:
– Я поняла, чтобы было отличное английское произношение, надо чего-нибудь в рот напихать.
И тут же воспользовалась собственным советом: откусила большой кусок яблока. Произношение действительно стало больше походить если не на именно английское, то на иностранное. Вдруг она сказала по-русски:
– Опа! Твой идет.
– Никакой он не мой.
– А откуда ты знаешь, про кого я?
– Отойди от окна, пожалуйста! – Нина отогнала Наташу от окна, Наташа со смехом упала на кровать в угол комнаты, а Нина хотела закрыть окно.
Но Нестеров уже был рядом.
– Добрый вечер! – бодро воскликнул он. – Пойдем погуляем?
– Нет, извините.
– Мы на ты, – напомнил Нестеров.
– Ну и что?
– Да ничего, – Нестеров удивлялся вызову в ее голосе. – Странная ты. Я тебя не в ресторан или... я не знаю... не куда-то там еще зову.
– А мог бы! – очень тихо сказала Наташа и прижала подушку к лицу.
– Просто – погулять, – продолжил Нестеров. – Почему нет? Какие-то особенные деревенские принципы? Соседи, да? Могут что-нибудь подумать?
– Мне всё равно, что они подумают.
– Тогда почему не прогуляться? Покажешь мне окрестности.
Нина, видя боковым зрением умирающую от смеха Наташу, сказала:
– Прогуляемся, если хотите. Не сейчас. Завтра.
– Очень занята?
– Ну, просто... Я не одна.
– А... Ну, извини.
И Нестеров, не получив подтверждения силы, пошел прочь.
20
Нестеров пошел прочь. Наташа сползла с дивана на пол. Нина тоже готова была рассмеяться. Тут появился грустный Вадик.
– А у меня фотоаппарат сперли, – пожаловал– ся он. – Черт, обидно! И снято уже много было...
– Ты же криминалист, должен найти.
– Неудобно как-то. Ну, то есть когда чужую вещь ищешь, тогда понятно. А тут своя. Напишу объявление и повешу на администрации – вроде того потерял, верните за вознаграждение. Тут же всё равно никому продать нельзя. Вернут, как ты думаешь?
– Хороший ты человек, Вадик, – оценила Нина мысли Вадика.
Вадик усмехнулся, не считая это достоинством.
– Это я знаю. Я зайду?
– Через окно?
– А какая разница?
Вадик полез, но тут погас свет. От неожиданности Вадик сорвался, упал. Лежа на земле, сказал обиженно:
– Ты чего? Я же просто так...
Нина была ни при чем: свет погас везде.
Хлопали двери, перекликались раздраженные голоса. Залаяли собаки. Выделился голос Льва Ильича Шарова:
– Мурзин! Мурзин, быстро принимай меры!
Но света не было еще долго.
А когда он появился естественным путем, то есть с помощью восхода солнца, к Нестерову пришел донельзя раздраженный Лев Ильич.
– Всё, извините! Надо выполнять обещание! В форме вы или нет, а придется! Уже до чего дошло: футбол вчера отрезали! Вредить друг другу начинают, чтобы соревнование выиграть! Которого нет! Даже счет никто не знает...
– Два – один.
– Проиграли?
– Выиграли.
– Тьфу ты, паразитство! – еще больше расстроился Лев Ильич. – В кои-то веки выиграли, и то не посмотрел! Короче, собираю людей – и действуйте!
– А почему бы вам просто не объяснить: так и так, вас ввели в заблуждение?
– Не верят! Хоть им кол на голове теши – не верят! Менталитет у нас тут такой, понимаешь! Если что начальство говорит – понимай наоборот!
– Занятно. И кто виноват? Начальство или люди?
– И те и другие. А начальство тоже люди, между прочим!
– Ладно. Только учтите, это будет не сеанс, я просто попробую разъяснить.
– Пробуйте. А мы подключимся. Сейчас объявление повешу.
21
Лев Ильич повесил объявление о собрании, не обозначив темы, поэтому сошлись все, думая, что будут подводить итоги «гонки на выживаемость» и раздавать призы.
Но братья Шаровы, сидевшие в президиуме, даже не сказали вступительного слова, сразу выпустили Нестерова.
Нестерову было странно и немного смешно. Но зато он не боялся, потому что на этот раз не предстояло выполнять лечебно-оздоровительных функций.
Однако, как только он вышел на сцену, Синицына тут же начала крутить головой. Да и некоторых других стало слегка покачивать.
– Зоя Павловна! – укоризненно сказал Нестеров. – Вы что это?
– Уже действует, – призналась Синицына.
– Что на вас действует, если я ничего не делаю?
Синицына растерялась:
– Не знаю...
– Никакого сеанса не будет! Меня просто попросили сказать, что вышла ошибка. Считают, что объявлен какой-то конкурс. И будто бы в жюри даже я. Даю вам честное слово: я про это даже не слышал! И Вадика туда записали, а он тоже ни сном ни духом, как говорится!
– Фотоаппарат у меня взяли! – крикнул Вадик. – Я не обвиняю никого, но у меня это профессиональная вещь, имейте совесть!
– И Зою Павловну присоединили тоже, – продолжал Нестеров.
– А я и не отказываюсь!
– От чего не отказываешься, Зоя Павловна? – спросил ее Андрей Ильич. – Тебе разве кто задание давал? Скажи прямо! Не давал!
– Она без всякого задания головой крутит. Всю жизнь! – крикнула Липкина.
В зале послышался ропот.
Лев Ильич встал и поднял руку:
– Тихо! Александр Юрьевич говорит вам чистую правду! И кто это придумал вообще? Деньгами награждать – за что?
– А Желтякова за что наградили? – спросила Савичева.
– Это единичный случай!
Вскочила Вера Мурзина:
– А мы и не говорим, что всем! Кто выпивал и в драку лез, как некоторые, этих снять без разговоров! А дать тем, у кого никаких замечаний!
– Ага. И кто вообще неделю назад приехал, – сказала в ее адрес Сущева.
– Я неделю, может, живу, но честно! А кто-то, может, или всю жизнь в навозе пьяный валялся, или ведет себя...
И вдруг ее голос исчез вместе с нею самой. Дело в том, что Мурзин резко дернул ее за руку, и она плюхнулась на место.
– Ты чего?
– Сиди! – приказал ей Мурзин с небывалой строгостью.
– Саша...
– Сиди и молчи, я сказал! Позоришь меня...
– Тихо! О чем шумим, всё вам объяснили же! – кричал Андрей Ильич.
Липкина, подняв руку, встала и горячо заявила:
– Прошу слова! Говорю как сельская интеллигентка. Как заслуженная учительница Российской Федерации. Андрей Ильич, Лев Ильич! Вы народу мозги не пудрите! Я педагогом сорок пять лет была и знаю: если человек старался, надо его отметить! Вот и всё!
– Кого отметить, вот вопрос! – подала голос Даша.
– А то получится – зря старались? – поддержал жену Колька.
– Кто старался, а кто вообще мучился! – поправил Савичев.
Поднялся невообразимый шум. Братья Шаровы что-то кричали, их никто не слушал. Нестеров торчал посреди сцены. Было ощущение, что люди обращаются именно к нему.
Он поднял руку.
Постепенно все умолкли.
Нестеров, оглянувшись на начальство, сказал:
– Мы тут посоветовались. Действительно, раз уж вышло недоразумение, надо его как-то ликвидировать. Но кого-то выделить нельзя, потому что все жили фактически хорошо и правильно. Поэтому мы решили: каждому к зарплате и пенсии выдать по сто рублей!
Юлюкин было дернулся, ужаленный таким безответственным отношением к финансам, но Лев Ильич осадил его взглядом: сейчас не время!
– Маловато будет! – крикнул Микишин.
– Зато всем! Я считаю, правильно! – поддержал Клюквин, который, честно говоря, и на это не рассчитывал.
– И ничего правильного! – не согласилась Да– ша. – Для одного были бы деньги, а всем – только дразнить!
Колька в этот момент вдруг не только не поддержал жену, а выступил против:
– Ага, конечно! Чтобы этого одного все ненавидели? Потому что ясное дело же: если бы кто-то один получил, на него бы все другие озлились! Что, не так? Сами себя не знаете, что ли?
Все молчали.
Что было, как и всегда, знаком согласия.
После чего народ стал дружелюбно расходиться.
22
Народ стал расходиться, а Нестеров медлил. Что и говорить, он был горд собой. Попасть впервые в село (а он до этого был наскоками, наездами, не больше дня), не знать и не представлять, что есть такое собственный коренной русский народ, – и так понять и постичь его, так суметь направить его настроения, повести за собой и привести к согласию быстрее, чем это могло местное начальство, если вообще могло – этим нельзя было не гордиться. Какой бы ни были мы тонкой и сложной душевной организации, а есть в нас нечто простое, обычное, и оно тоже просит своей доли. Поэтому Нестеров ожидал, что его поблагодарят в теплых словах, пожмут руку и добавят, быть может, что-то пусть по-деревенски неказистое, зато от сердца. Вроде: мы-то думали, что ты вона как, а ты, значит, получается, совсем по-другому, эхма, ошиблись! Но никто не поблагодарил его в теплых словах, не пожал руку и не добавил неказисто, но от сердца, что, дескать, мы-то думали... а ты вона как... эхма, ошиблись... Братья Шаровы и Юлюкин, словно забыв о нем, обсуждали деловую сторону вопроса. Расходящаяся публика тоже не обращала уже на Нестерова внимания.
И Нестеров огорчился, но огорчился с вечной усмешкой интеллигента: а чего от вас ждать? Как были вы темный и неблагодарный народ, так и остались. Я-то что тут делаю? – в очередной раз спросил себя Нестеров, имея в виду не конкретные причины, они-то у него как раз были, а причины серьезные, душевные. Потому что, как известно, если мы где находимся по душе, то нам неважно, есть ли для этого причина, а если душа не лежит, можем сорваться и уехать, хоть бы у нас было сто конкретных и даже насущных причин остаться.