– А дети? Жена?
– У них своя жизнь. Год пройдет – забудут. Я не про них, я про себя. Мне лично – чего жаль? Стал вспоминать. Работал. Выпивал. Опять работал. Всё! Понимаешь? Ничего не жаль, что это за жизнь такая была? Что за жизнь, если даже умереть не жалко?
– А это у всех так, – отозвался Мурзин. И вдруг тоже стал грустным, даже мрачным. Задумался. Видимо, тоже оценивал мысленно свою жизнь. И оценил, надо сказать, довольно быстро и довольно мрачно, потому что предложил: – Слушай, а может, вместе, а? Сказать тебе по душе, я ведь тоже несчастлив, Вася. С Верой наладилось, да. Но как только наладилось, я понял: другую я люблю, понимаешь?
– Она с Володькой давно, – растравил его Су-риков.
– Это неизвестно еще! Она же собиралась уже ко мне переезжать, а я ее... Своими руками... За гибель! Сейчас вместе с тобой – в одной петле!
Суриков даже отодвинулся:
– Ты смеешься, что ли?
– Я серьезно!
– Какое, к шуту, серьезно? Издеваешься надо мной? Ты представь: два придурка на дереве болтаются! Чего ты вообще прилез сюда? Вместе в одной петле! – передразнил Василий Мурзина. – Найди себе другое место и вешайся на здоровье, а из моей смерти не надо делать... театр художественной самодеятельности! Лезь отсюда, пока не спихнул!
– Василий, ты не понял...
– Лезь, говорю!
Пришлось Мурзину слезать.
Вадик искал Нину. Ему, как и Нестерову, приспичило сказать ей что-то важное. Он зашел в дом Стасовых: пусто. Пошел в сад. Володька, увидев его, закричал (почему-то шепотом):
– Вадик! Вадик!
– Привет. А Нина дома?
– Не знаю. Она пошутила надо мной, закрыла, выпусти, пожалуйста!
– Что-то на нее не похоже.
– Да девчонка еще, только кажется, что выросла!
Вадик с этим был не согласен, но промолчал и убрал бревно.
– Выходи. А она не знаешь где?
– Не знаю.
Володька торопливо пошел к дому. Тут в калитке со стороны улицы показался Стасов. Володька, не говоря ни слова, повернулся и направился обратно к нужнику.
– Иди домой! – позвал его отец. – Только робу свою сними и выкинь. Провоняла, наверно...
Прохоров и Савичев залезли на крышу, сидели там и смотрели на реку.
– Ну? Красиво? – спросил Прохоров.
– А ты туда посмотри, – указал Савичев в противоположную сторону, где можно было увидеть разбитую дорогу, лопухи и бурьян на обочине, ржавый прицеп, брошенный бог весть когда.
– Но не будет же человек всё время туда смотреть! – сказал Прохоров.
– А это уж кому что нравится.
– И обратно: тот, кто будет тут жить, он же не на месте сидеть будет, он же может прогуляться, это тоже входит в стоимость! А вокруг – сплошная красота!
– Не уверен, – сказал Савичев. Но одной теорией не хотел ограничиться, поэтому позвал Прохорова: – Пошли посмотрим.
Слезая, Прохоров еще раз оглядел реку и лес за нею и увидел вдали Наталью и Нестерова, которые зачем-то шли к опушке, к раскидистому дереву.
16
Подойдя к опушке, к раскидистому дереву, Нестеров и Наталья выслушали доклад Мурзина, который не очень ровно стоял на земле, но говорил четко и деловито:
– Я тоже на него действовал психологически. И пока удержал!
– Василий, здравствуй! – крикнул Нестеров.
– А, экстрасенс явился? Закодировать меня хочешь? Не получится!
– Знаю.
– Отговаривать будешь? Ну, начинай! Про то, что жизнь прекрасна! Закурить дай, кстати.
– Не курю.
– И Мурзин не курит. Развелось некурящих... – с досадой сказал Суриков.
– Принести сигарет, Вася? – спросила Наталья.
– Потерплю. Недолго осталось. Ну, давай, экстрасенс, отговаривай!
– А от чего?
– Будто не знаешь?
– Повеситься, что ли, собрался?
– Ну, допустим.
– Ясно. И думаешь, что это красиво?
– Ничего я не думаю.
– Думаешь! – убежденно сказал Нестеров. – Красиво будешь болтаться на веревке. Тебя снимут с рыданиями. В гроб положат. Цветы будут бросать. Музыку закажут. Панихиду в церкви. Кстати, самоубийц по обычаю не положено на кладбище хоронить. Только за оградой где-нибудь.
– Мне всё равно, – буркнул Суриков, но голос его слегка дрогнул.
– Ладно. Тогда слушай, как всё будет. Ты суешь голову в петлю. Прыгаешь. Так?
– Ну, – настороженно сказал Суриков, не понимая, к чему клонит Нестеров.
– Первым делом у тебя искалечит трахею. Ты еще долго будешь мучиться и хрипеть. И даже если тебя снимут, ты останешься инвалидом. Далее. При повешении все мышцы расслабляются. Из тебя, Василий, потечет... Ну, сам понимаешь, что потечет, не маленький. Отовсюду. Это совсем не так красиво, как тебе кажется. И запах ужасный.
– Мне всё равно! – упорствовал Суриков.
– Да не всё равно. Люди так устроены: им небезразлично, как они будут выглядеть после смерти.
– Что же мне, застрелиться?
– Тебе решать.
Наталья не выдержала и упрекнула Нестерова:
– Вы что это такие ужасы говорите? Вас позвали подействовать, а вы его чуть ли не толкаете! Вася, слушай меня! Да уйдите вы отсюда! – крикнула она Мурзину и Нестерову.
Те удалились на достаточное расстояние. Наталья, убедившись, что никто, кроме Василия, ее не слышит, сказала:
– Вася...
– Ну?
– Думаешь, я не верю, что ты можешь? Конечно, верю. Если ты что решил... Но ты отложи, ладно? Это от тебя не уйдет. Девочек вырастим, и пожалуйста. Нет, не то... Как бы тебе сказать... Вася, а я ведь без тебя жить не смогу.
– Прямо уж не сможешь, – проворчал Суриков, чего-то засмущавшись.
– Точно не смогу, знаю. Я... Я люблю тебя, – очень тихо сказала Наталья.
– Чего?
– Господи, хоть бы ты близко был, не могу я сказать отсюда!
– Ну, лезь сюда.
– А можно? – обрадовалась Наталья.
– Кошки сбросить?
– Ничего, я так. Я босиком. Ты забыл: я на любое дерево забиралась, если босиком. Пальцами цепляюсь и лезу...
– Это когда было...
Наталья разулась и полезла по стволу. Получилось у нее в самом деле ловко. Вот уже первые ветви, она уцепилась за них, вскарабкалась. Вот уже Василий протягивает ей руку. И тут ветка под ногой Натальи подломилась, и она, вскрикнув, упала.
Василий сунул голову вниз, пытаясь разглядеть сквозь листву.
– Наташа? Эй? Ты как там?
Не услышав ответа, мигом спустился с дерева, склонился над женой. Подбежали Мурзин и Нестеров.
– Живая? Ничего не сломала? – спрашивал Суриков.
– Вроде нет, – сказала Наталья, морщась от боли.
– Ты чего сказать-то хотела?
– Я-то?.. – Наталья увидела Мурзина и Нестерова. – Да так... Ничего особенного... Ты не беспокойся, лезь обратно. – Она попыталась сесть и охнула.
– Чего еще?
– Подвернула... Ничего. Мне помогут, отведут...
– Будут тебя чужие люди вести, придумала! – сказал Суриков недовольным голосом. Помог Наталье подняться, повел ее. Но она, подвернув одну ногу, вторую, видимо, тоже ушибла: наступать на обе ноги было больно. Василий оглянулся. Совестно ведь взрослому серьезному мужику делать то, что ему сейчас придется сделать. Но другого варианта нет. Он взял Наталью на руки и понес к селу.
А был уже вечер, издали и против солнца могло показаться: одна странная фигура движется по гребню холма.
17
Странная фигура двигалась по гребню холма.
Река, загибаясь, окаймила один берег золотистой рябью.
Три дальних сосны на фоне заходящего солнца казались нарисованными.
Прохоров, лежа на траве, повел рукой и спросил Савичева:
– А это тебе – не красота?
– Да ничего вообще-то... Но есть на свете места и получше.
– Мало что где есть! А не нравится – пойдем еще посмотрим!
– Можно. Только выпьем сначала.
Прохоров согласился.
Выпив, они пошли по берегу и достигли самой высокой точки. Под ногами был обрыв. Река отсюда виднелась в обе стороны далеко, она то терялась в лесах, то появлялась мелкими лужицами и блестками. Розовая пыль поднималась над дорогой: в Анисовку возвращалось стадо. Какие-то птицы свиристели, щелкали и гулькали, но это казалось не звуками, а особым видом тишины.
Прохоров и Савичев, обнявшись для устойчивости, стояли и долго молчали. Наконец Прохоров спросил, словно хвастаясь своими владениями:
– А?
– Да... – согласился Савичев.
– Красота?
– Слов нет.
– Значит, продаешь?
– С какой стати?
– Мы же договорились: если я докажу. Я доказал?
– Чего ты доказал?
– Ну, что красота?
– Ничего ты не доказал. Она сама себя доказала. И ты вообще соображай: красоту продавать!
Прохоров кивнул:
– Правильно. Не надо. Я тебе больше скажу: если кто попробует... Не позволю! Тот же Нестеров. С какой стати? Не имеет права!
– Так это ты ему велел, – напомнил Савичев.
– Я? Он врет. Я что, с ума сошел? Это же моя родина!
Нестеров в это время вернулся домой. Войдя, услышал шаги в комнатке-спальне. Радостно окликнул:
– Нина?
Из комнатки вышла Клавдия-Анжела.
– Извините, что без спроса. Я вот что. Вы не сердитесь, но я передумала. А деньги возвращаю. Я, как знала, ни рубля не потратила, всё цело. Вот, возьмите, – Клавдия положила деньги на стол. – Только очень прошу, соглашайтесь. Потому что я ведь и до суда дойду, если надо. Вы чего?
Нестеров улыбался:
– Ничего. Я рад. С возвращением. Тем более что я собрался уехать.
18
Нестеров собрался уехать, но на клубе уже висело объявление: «ПОСЛЕ КИНО СЕАНС А.Ю. НЕСТЕРОВА, КОТОРЫЙ ОН ОБЕЩАЛ. БЕСПЛАТНО (ЗА СЧЕТ АДМИНИСТРАЦИИ). ЯВКА СТРОГО ОБЯЗАТЕЛЬНА».
И на этот сеанс Нестерову придется пойти, хотя он не собирался его проводить.
Потому что уехать, не объяснившись, невозможно. И не перед начальством, конечно.
Клуб был набит битком. Кино смотрели невнимательно, переговаривались, перешептывались – тем более что фильм опять был старый, всем давно известный.
И вот зажегся свет, вышел Лев Ильич и объявил:
– Никто не расходится! Как обещали: сеанс психотерапевта и экстрасенса Александра Юрьевича...
– Да знаем уже давно! Давай его сюда!
Нестеров вышел.
– Здравствуйте.
– Виделись! – закричал Володька.
– Записки можно давать? – спросил Ваучер.
– Какие записки?
– Ну, у кого какая болезнь. С фамилией. А то откуда ты поймешь, что у кого лечить?
– Сеанса не будет, – сказал Нестеров.
– Как это не будет? – сердито спросил Лев Ильич.
Нестеров не ответил. Он вообще был в этот вечер рассеян, но не так, как было при первом сеансе, тогда рассеянность была болезненная, туманная, а сейчас, наоборот, ясная. Может быть, слишком ясная: кажется, что понимаешь и видишь всё. Но все оно и есть всё, оно не дерево, и не облако, и не отдельный человек, поэтому понимать-то понимаешь, а сказать – трудно. Нестеров всё же попробовал.
– Есть такая очень древняя притча, – сказал он. – Решил человек утопиться, пошел к реке, а там кто-то тонет.
– Без намеков! – крикнул Суриков, но благодушно, ибо Наталья и накормила его ужином, и дала выпить, и взяла с собой в клуб: она еще прихрамывала и надеялась, что Нестеров поправит ей ногу.
– Так вот, – продолжил Нестеров, прохаживаясь вдоль края сцены, глядя в пол, как это часто бывает с тем, кто размышляет на ходу и подбирает слова. – Бросился он спасать утопающего, а тот ухватил его за руку так крепко и сильно, что утянул в воду. И начали оба барахтаться.
Но тот, который хотел утопиться, был всё-таки посильнее, он вылез сам и вытащил другого. И сказал ему: «Что ты наделал, я хотел утопиться, а ты мне помешал!» Тот удивился: «Наоборот, я мог тебе помочь, зачем ты стал сопротивляться? Хотел спасти меня?» «Нет, – ответил несостоявшийся утопленник. – Просто утопиться по своей воле и быть утопленным – разные вещи». «Можешь повторить в любой момент», – сказал спасенный. «Не могу. Я понял: если я шел топиться и, увидев тебя, полез спасать, значит, я еще слишком живой. Покончить с собой может только тот, кто умер при жизни». И они ушли от реки.
– И пошли выпивать! – заключил Мурзин, которому без этой концовки рассказ показался незавершенным.
– И пошли выпивать, – согласился Нестеров. И вдруг обратился к Сурикову: – Василий, ты мне сегодня очень помог. Я вдруг понял, что я тут делаю. Я тоже сижу на дереве. Вешаться, конечно, не собираюсь, но и слезть не могу. То есть не хочу. Потому что слезешь – надо куда-то идти. А куда? Ты понимаешь?
Василий кивнул, задремывая.
Только сейчас Нестеров обратил внимание, что большинство присутствующих крутят головами и руками или просто спят. В том числе и Мурзин, исчерпавший последний запас бодрости своим выкриком.
Нестерову это не понравилось.
– Перестаньте! Я же сказал: не собираюсь я вас гипнотизировать, кодировать, не хочу я давать вам никаких установок! Проснулись все!
Тщетно. Вместо этого заснули и последние, кто еще бодрствовал, включая братьев Шаровых.
Нестеров обвел зал глазами.
Усмехнулся:
– Ладно. Спите. Проснетесь счастливыми и здоровыми, насколько это возможно. А мне пора. Лучше всего, если вы меня забудете. Ну и...
Нестеров долго еще стоял, как бы вспоминая, что еще нужно и можно сказать.
Но сказал только одно слово:
– Спасибо.
И ушел со сцены.
19
Он ушел со сцены и уехал в тот же вечер.
А анисовцы благополучно проснулись и разбрелись по домам в каком-то смутном состоянии и настроении.
Но, наверное, Нестеров всё-таки обладал какой-то силой, пусть не сверхъестественной, но имеющей действие: его забыли. При этом помнили все происшедшие события: что искали клад, что устроили гонку на выживаемость, что кто-то зачем-то хотел скупить дома, что Суриков хотел повеситься, что Клавдия-Анжела уезжала, а потом вернулась... Но всё представлялось случившимся само собой, без участия Нестерова. Даже Нина вспоминала это будто сон, в котором приснилось что-то не действительное, а мечтаемое.
Клавдия-Анжела однажды, прибираясь, нашла под диваном коробку, в коробке пузырек, на пузырьке этикетка «Морфилениум»[2], пузырек доверху наполнен таблетками. Она повертела в руках, понюхала, пожала плечами и выбросила находку в помойное ведро.