Мы скакали что было сил около получаса и одолели за это время миль восемь и всё в гору, и лошади наши стали уставать. Мы добрались до деревьев, но это оказалась лишь узкая полоска сосен, и проскакав ее насквозь, мы увидели еще полоску деревьев — на вершине холма. Тем временем земля перед нами побежала вниз, в более густой лес, потом из него, волнистая, как огромное лоскутное одеяло, составленное из оттенков зеленого: лесных массивов, лугов и полей.
Мы остановились, и я достал подзорную трубу. Лошади фыркали, а я осматривал местность, водя трубой из стороны в сторону сперва просто как сумасшедший, потому что чрезвычайные обстоятельства требовали от меня собранности, а я был слишком взвинчен.
Наконец я заставил себя успокоиться, несколько раз глубоко вздохнул, прищурился и начал всматриваться заново, на этот раз перемещая трубу по ландшафту медленно и методично. Мысленно я накинул на поле обзора сетку и переходил из одного квадрата в другой систематично и терпеливо, руководствуясь опять-таки разумом, а не эмоциями.
Тишину, в которой звучал лишь легкий ветерок и пение птиц, нарушил Реджинальд.
— Ты пошел бы на это?
— Пошел бы на что, Реджинальд?
Он имел в виду убийство ребенка.
— Убийство мальчика. Ты бы на это пошел?
— Что толку угрожать, если твоя угроза пустая? Лавочник почувствовал бы, если бы это было не всерьез. Он прочел бы это по моим глазам. И понял бы.
Реджинальд беспокойно заерзал в седле.
— Так, значит,
Прошло, пожалуй, еще минут двадцать, прежде чем мы доехали. Двадцать минут, в продолжение которых я гнал коня на пределе возможностей, рискуя поранить его среди деревьев и бурелома, и оставив Реджинальда далеко позади, потому что я просто очертя голову несся туда, где я заметил дымок — к хижине, в которой я надеялся найти Дигвида.
Живого? Мертвого? Этого я не знал. Лавочник сказал, что его искали двое солдат, а мы обнаружили только одного, так что мне не терпелось разузнать и о втором. Уехал ли он раньше? Или пока что в хижине?
Хижина стояла посредине поляны. Приземистый деревянный домик с привязанной рядом лошадью, одинокое окошко спереди и завитушки дыма над печной трубой. Дверь открыта. Распахнута. В тот момент, когда я со всего маху влетел на поляну, из хижины донесся крик, поэтому я пришпорил коня, подскакал к самой двери и выхватил меч.
Лошадиные копыта загрохотали по дощатому настилу, а я вытянулся в седле, чтобы заглянуть внутрь.
Дигвид был привязан к стулу — плечи его поникли, голова запрокинулась. Вместо лица — кровавое месиво, но я увидел, что губы его шевелились. Он был жив, а рядом с ним стоял второй солдат с окровавленным ножом в руке — нож был с изогнутым зазубренным лезвием — и собирался довершить дело. То есть перерезать Дигвиду горло.
Я никогда еще не использовал меч, как копье, и могу сказать наверняка — меч для этого приспособлен плохо, но в тот момент мне надо было сохранить жизнь Дигвиду. Я должен был поговорить с ним, и кроме того, никто не имеет права убить Дигвида, только я. Поэтому я метнул меч. И хотя у меня не было возможности ни размахнуться, ни прицелиться, удар пришелся палачу по руке, и этого оказалось достаточно: он зашатался и с душераздирающим воплем повалился на спину, а я прямо из седла впрыгнул в хижину — перекатился и подобрал меч.
Этого хватило, чтобы спасти Дигвида.
Приземлился я прямо около него. Окровавленные веревки стягивали его руки, а ноги были привязаны к стулу. Одежда изорвана и потемнела от крови, лицо распухло и кровоточило. Губы еще двигались. Его взгляд с трудом скользнул по мне, и я подумал: помнит ли он меня? Узнает? Чувствует ли укол вины или вспышку надежды?
Я глянул на окно и увидел лишь подметки солдатских сапог: солдат нырнул в окно и с глухим стуком шлепнулся на землю. Прыгать следом было опасно — мне не хотелось застрять в окошке и барахтаться там, в то время как солдат, ничем не ограниченный во времени, будет вонзать в меня свой зазубренный нож. Поэтому я ринулся к двери, выскочил на поляну и погнался за ним. В этот момент появился Реджинальд. Солдат с ножом был перед ним, как на ладони, и Реджинальд уже вскинул самострел.
— Не стреляй! — заорал я, когда он уже давил на спуск, и он взвыл от досады, потому что промазал.
— Какого черта ты выдумал, он ведь был в руках, — гаркнул он. — А теперь удрал.
Я вовремя рванул вокруг хижины, разметывая ногами ковер из опавших и высохших сосновых иголок, и как раз успел увидеть, как солдат исчезает в стене леса.
— Он нужен мне живым, — крикнул я, оборачиваясь на бегу к Реджинальду. — В хижине Дигвид. Присмотри за ним, пока меня нет.
Я вломился в заросли, по лицу стали хлестать листья и ветки, я продирался сквозь них, держа наготове мой короткий меч. Впереди, в пелене листвы, я различал темную фигуру, которая продиралась через заросли с такой же сомнительной грацией, что и я.
Наверное, даже с еще более сомнительной, потому что я догонял его.
— Ты был там, — крикнул я ему. — Ты был там в ту ночь, когда убили моего отца!
— Не имел удовольствия, малыш, — бросил он через плечо. — А хотелось бы. Хотя я тоже внес лепту. Я был наводчиком.
Да, он говорил на западном диалекте. А у кого был западный диалект? У человека, который шантажировал Дигвида. У человека, который грозил Виолетте и пугал ее «чудовищным» ножом.
— Остановись и сразись со мной! — крикнул я. — Ты так жаждешь крови Кенуэев, так попробуй пролить мою!
Я был проворнее, чем он. Быстрее, а теперь и ближе. Я слышал в его голосе одышку, и конечно, я схвачу его, дело лишь во времени. Он это понимал, и чтобы не тратить понапрасну сил, он решил остановиться и дать бой, и поэтому перескочил еще через одну поваленную ветром корягу и выпрыгнул на небольшую опушку, по которой он стал кружить, взяв свой кривой ножик наизготовку. Кривой, зазубренный, «чудовищный» нож. Лицо его было землистым и ужасно рябым, как будто от перенесенных в детстве болезней. Он тяжело дышал и тыльной стороной ладони поминутно вытирал рот. Шляпу он потерял во время погони, волосы у него были коротко стриженные и чуть седые, а его плащ, темный, как и говорил лавочник, был разорван, а под плащом и в разрывах виднелся красный военный мундир.
— Ты ведь британский солдат, — сказал я.
— Я ношу эту форму, — усмехнулся он, — но интересы у меня другие.
— Вот как? И кому же ты присягал? — спросил я. — Ты ассассин?
Он покачал головой.
— Я сам по себе, малыш. То, о чем ты можешь только мечтать.
— Давненько меня не называли малышом, — сказал я.
— Ты думаешь, что сделал себе имя, Хэйтем Кенуэй. Убийца. Тамплиерский палач. Потому что убил парочку толстых торговцев? Но для меня ты малыш. Ты малыш, потому что мужчина смотрит своим целям в лицо, а не подкрадывается к ним глухой ночью со спины, как змея. — Он помолчал. — Как
Я развернулся и ринулся через заросли напролом к хижине, и через считанные минуты был уже у порога. На солнцепеке терпеливо паслись лошади, а в хижине было темно и прохладно, Реджинальд стоял возле Дигвида, который сидел по-прежнему привязанный к стулу, с поникшей головой, и я понял, что проворонил и второго…
— Он мертв, — только и смог я вымолвить и глянул на Реджинальда.
— Я пытался ему помочь, Хэйтем, но душа бедняги была уже слишком далеко.
— Как? — резко сказал я.
— От ран, — Реджинальд тоже стал резок. — Или не видно?
Лицо Дигвида было маской засохшей крови. Одежда от крови затвердела. Палач пытал его, причем старательно, это было ясно.
— Когда я уходил, он был жив.
— И когда я подоспел, он тоже был жив, черт возьми! — вскипел Реджинальд.
— Ты хотя бы узнал у него хоть что-нибудь?
Он опустил глаза.
— Перед смертью он попросил прощения.
Разочарованно вжикнул мой меч, и я вдребезги разнес чашку на каминной полке.
— И это всё? Ничего о той ночи? Ни причин? Ни имен?
— Какого черта ты на меня так уставился, Хэйтем! Какого черта! Ты что думаешь, это я его убил? Думаешь, я притащился в такую даль, бросив все свои дела, чтобы полюбоваться, как сдохнет Дигвид? Я искал его точно так же, как и ты. И мне он требовался живым так же, как и тебе.
У меня появилось странное чувство, как будто закаменел весь череп.
— Я в этом сильно сомневаюсь, — фыркнул я.
— Ну, а с другим-то что случилось? — поинтересовался Реджинальд.
— Он умер.
Реджинальд принял ироничный вид.
— Понятно. И кого же в этом винить?
Я не ответил.
— Убийца… его знает Брэддок.
Реджинальд попятился.
— Вот как?
Там, на опушке, я сунул найденные бумажки в сюртук, а теперь извлек их и держал на ладони, как кочан цветной капусты.
— Вот, его рекрутские документы. Он из гвардии Колдстрим, под командой Брэддока.
— Вряд ли они знакомы, Хэйтем. Под началом у Эдварда полторы тысячи молодцов, многие из провинции. Я уверен, что у любого из них сомнительное прошлое, и я уверен, что Эдвард мало что знает об этом.