Говорила Нонна тихо, запинаясь, бледные губы без помады беспомощно шевелились, как бы подыскивая нужное слово, изредка она запускала кончики пальцев в пышную каштановую гриву. Впрочем, особого доверия у располагавшего кое-какими сведениями о ней майора она не вызывала. Однако раньше времени раскрывать карты он не стал. Играть приходилось только на выигрыш. Пока нет доказательств, слова сей дамы опровергнуть нечем. Ну, что ж, майор, преисполнимся сочувствия и доверия. Всякая правдоподобная ложь вполне поддается проверке.
Приехав в Управление непривычно рано — в шесть утра, голова пухла от недосыпа и сумятицы мыслей, — Строкач отрешенно углубился в документы дела, разросшегося и занимавшего уже две папки. Однако через полчаса с готовностью оторвался от бумажной стихии — в кабинет входил Родюков.
— Что спозаранку, Игорек?
— Не могу спать, хоть убей. От вас заразился, Павел Михайлович. Кажется, и набегался вчера…
Лейтенант выглядел довольно бодро, несмотря на синеву под глазами. Строкач, памятуя начало своей оперативной работы, испытывал к Родюкову теплое, почти отцовское чувство — хотя разница в их возрасте была не так уж велика. Но скидок не давал, хотя Игорь и обладал прирожденными качествами розыскника, и прежде всего — интуицией. Кому дано, с того и спросится. Настоящую хватку вырабатывают годами.
— Так это еще лотерейщики приувяли. Не то мы вообще с ног сбились бы.
— Наоборот, «у станков» их проще отыскать, разговорить.
— Не уверен, что проще. Когда ты их берешь расслабившихся, домашних, поодиночке, вот тогда и разговор получается. Чем они активнее в этот момент — тем сложнее. Но общий язык можно найти почти со всеми. Мы озабочены убийством, они — свертыванием бизнеса. С каждым нерабочим днем они будут все словоохотливее.
— Что могут дать лотерейщики, если убийца — один из этих трех. Круг очерчен достаточно отчетливо.
— Но ответ на вопрос о мотивах убийства может прийти и извне. А это и значит — кто. Так что, давай, щупай бизнесменов. Мы им сейчас нужнее, чем телохранитель, не уберегший хозяина. Остальные прихвостни тоже не на благодарность должны рассчитывать, — Строкач говорил глухо, без раздражения, но чувствовалась подавленность. Останавливаясь, он накалывал иглой остро отточенного карандаша интересующие его места показаний. — Как бы здесь не прозевать не только убийцу, но и будущую жертву. Компания подобралась — нужен глаз да глаз. Не профессионалы, но народ пакостный.
За неделю, минувшую со дня убийства Шаха, лейтенант наскреб добрую половину папки показаний. Какие уж тут пояснения! Поэтому он счел, что шеф тратит время впустую. Однако и не будучи знаком с Карнеги, считал, что возражать не стоит. Пусть выговорится.
— И не так они, Игорь, засуетились, как следовало бы ожидать. Обычно мафия таких вещей не прощает. Когда недавно брали руководителей группировок — а ведь взяли действительно всех, кроме, заметь, Шаха (хитер, гад, — никаких улик!), шум поднялся — не приведи господь! Чуть ли не войну нам объявлять собирались. Ну, на это кишка у них тонка. Помутили воду и попрятались по норам. Всех-то зараз не повыдергаешь. Мафия, как ни посмотри, — практически неуничтожима. И камеры набиты, а все идет своим чередом. Только иные продвинулись по блатной лестнице на ступеньку-другую. Радовались, небось. Так что не стоит и пробовать втихую пришить такого, как Шах. И свое расследование они, будь спокоен, провели. Не хуже нашего. А наше по результатам на сегодня — хуже некуда. Хотя, если бы у них был результат, то и до нас что-то донеслось бы. Информаторы работают. Кто-то прячет концы в воду — и от нас, и от своих. Отводит удары. Вот хоть убей — не вижу я траура по Шаху, не слышу призывов к мести. Любителей «блатной лирики» нет среди лидеров мафии. Положение, принадлежность к касте — это выше денег. Оно дает право и собирать деньги, и отбирать. И, конечно, взаимовыручка. Но какая! Сильные стоят на слабых, подминают, калечат… Один расслабился — Лоза, может слыхал? — бросил Мерину: «Вы уж офонарели, сколько можно платить?». Результат — реанимация, дырка в легком. Выжил, но заявление подавать — ни в какую. Не знаю, не видел, не помню… А сам на мертвеца похож. Месяца три еще аферами пробавлялся, а потом пьяный из окна выпал. Может, и правда случайность, но не очень верится. Но это все мелкота, на их примере других учат не болтать. А вот когда фигура покрупнее отбывает на кладбище, свои всегда знают, чья кошка мясо съела. А раз они, то отчасти и мы. С Шахом другое, осиротевшим боевикам даже мстить некому…
— Это Пугень которыми заправлял?
— Он. Но не он же в конце концов первая скрипка. И боевики знали, на кого работали, так что не все дело в тупой исполнительности. Уголовники-то в душе плевать хотели на месть и прочие установления воровского кодекса. Но если дело серьезное, все может быть разыграно, как по нотам. Так что давай-ка никого не упускать из виду. Золочевская запросто пренебрегла подпиской, второй день нет в городе. Букова-то за тобой?
— Железно. Сам скоро сменяю наблюдение. Она как заперлась дома, так и не выходит. Мать на базар за фруктами гоняет. Ну, да мама у нее не сказать чтобы ветхая старушка. Вчера в семнадцать ноль-ноль Татьяна Дмитриевна с родительницей чинно прогулялись на почту. Оформили подписку на журнал «Советская милиция», «Рекламу» и газету «За правопорядок».
— Поздновато хватились.
— Чуют, что потом вообще времени может не остаться.
— Зачем тогда журналы? Маму просвещать? Ты, однако, не обольщайся — со временем у нас тоже туго. Недосыпаешь, говоришь? Отдыхать будем, когда дело раскроем. Вот тебе и стимул похлеще материального. Знаешь, ведь, что самое сладкое? Должен помнить еще детские загадки.
Полузабытое «сон» Родюков дважды мрачно повторил про себя, сбегая по лестнице, ступени которой были вытерты неисчислимым множеством посетителей и работников Управления, в большинстве также не больно веселых ребят. Если что хорошее и высвечивалось по службе — а это было, как правило, удачно распутанное дело, — то на это уходило столько сил, что на радость их уже не оставалось.
В связи с тем, что пост у дома Буковых был моторизованным, добираться Родюкову пришлось своим ходом. Только и делов, что проехаться с одной конечной метро до другой, времени — полчаса. Опоздал лейтенант совсем ненадолго, но достаточно, чтобы, свернув за угол, заметить удаляющиеся номера белых оперативных «жигулей».
Укрывшись в будке таксофона, Роднжов набрал номер. Трубку взяли после первого сигнала.
— Строкач слушает.
— Это Родюков.
— Ага, не запылился. Мог бы раз в жизни по казенной надобности на такси прокатиться. Ну, ничего. Представления ты не упустил. Букова поехала на такси, заказанном в оба конца, в Черемушки. На улицу Садовую… Да, младшая. Ну, старшая, думаю, хлопот тебе не доставит, даже если вздумает позже обычного на базар пройтись.
— Вы часом не ясновидящий, товарищ майор? Она как раз появилась с сумкой…
Гордо держа красиво посаженную, с заметной сединой голову, Букова пробиралась по крутизне Классического переулка, сбегающего к рынку. В задумчивости заглянула в пустую витрину овощного магазинчика, отвернулась, поправила голубую яркую косынку, с которой почти не расставалась.
Не большой любитель домашних походов на рынок, Родюков, удерживая в поле зрения чуть сутуловатую спину Буковой, оказался в самой гуще озабоченно снующей толпы. Покупала Букова-старшая с разбором, всего понемногу, но только наилучшего качества. Восхитительные крымские яблоки, огурчики — один к одному, сливочно-желтоватый нежный творог… Наконец настал черед мяса, возле прилавков с которым вились раздраженно гудящие хвосты очередей. Выбора не было. Однако Букова, ласково улыбнувшись громадному, лоснящемуся, как пресыщенный кот, продавцу, пошмыгивающему туфлеобразным угреватым носом, протянула ему свою сумку. Тот закивал. Маневр Буковой не остался незамеченным. Очередь напряглась и загудела. Мясник, однако, что-то шепнув ей, оставил сумку у себя, тем самым успокоив активистов из очереди, затем поднял прилавок и повел женщину в дверь подсобки, беседуя, словно с нежданно встреченной родственницей. Сумка так и осталась маячить среди малопривлекательных ошметков сала, пышно именуемых «Свинина жирная».
Затесавшись в недлинную очередь за кооперативной колбасой, Родюков честно ее отстоял. Прошло десять минут. Ему пришлось переместиться в «хвост» к соседнему прилавку. Продавщица с профессиональной зоркостью мгновенно квалифицировала его если не как проверяющего (минус четвертной), то как одного из надоевших, но для нее безвредных карманников (минус сколько-то у покупателя). К карманникам, в отличие от милиции, на рынке относились равнодушно, но с пониманием: у каждого своя работа.
Здесь Родюкову удалось стать свидетелем маленького представления. По всему крытому рынку были разбросаны лотки мороженщиц, которых загнал сюда холод. Нельзя сказать, чтобы мороженое не покупали вовсе, но отнюдь не так часто, как хотелось бы жизнерадостным торговкам. Монопольное положение у центрального входа занимала румяная плечистая бабища, голосившая в диапазоне от хриплого баса до сладкого сопрано: «А кому мороже-на-а!». Основной покупатель — дети, на них и рассчитано. Задержался возле нее и очаровательный мальчуган с расстегнутым портфелем, где болтался в одиночестве пухлый задачник. Застенчиво протянул полтинник: «Мне со дна, пожалуйста, тетенька, похолоднее». Настуженная красноносая «тетенька», бросив монету к остальным в глубокую общепитовскую тарелку, отфутболила по скользкому пластику двугривенный сдачи, пробурчала: «Меди нет, портфель застегни — двойки потеряешь» и с кряхтеньем полезла вглубь тележки. Когда она выпрямилась, хрупкая фигурка мальчонки, обремененного вываленной в портфель тарелкой мелочи, скользнув меж кооперативными киосками, последний раз мелькнула в хозяйственном дворе напротив. От яростного рыка содрогнулся свод рынка. Мороженщица рванулась было вдогон — но в щель меж киосками могла всунуть разве что нос.
Однако и стояние во второй очереди результата не дало: Букова с ее спутником не появились. Лейтенант весьма правдоподобно засуетился, сунулся к прилавку:
— Слышь, брат, напарник-то твой где? Дело есть, договаривались.
Равнодушно мотнув головой, мясник запустил Родюкова внутрь.
— Заходи, у нас без пропусков. Не Пентагон.
В запертые двери лейтенант забарабанил по-хозяйски. Погнутый, провисший крюк откинули через минуту. Не торопились — вся подсобка была в три шага по диагонали.
На столе топорщилась прикрытая газеткой трехлитровка с пивом, грудой лежали скелеты воблы вперемежку с окурками. Запах стоял специфический. По багровой физиономии мясника нетрудно было составить представление о роде его занятий. На три четверти опорожненная бутылка «Белого аиста» довершала картину. Спрятаться такой крупной женщине, как Букова, было здесь определенно негде. Родюков подергал накрепко задвинутый шпингалет окна, выглянул. Перехватив его взгляд, обладатель засаленного халата отхлебнул пива и перешел было в наступление. Однако Родюков погасил его пыл мановением красной книжечки, заявив, что явился сюда не по поводу пересортицы или обвеса, и даже не за мясом. Его интересует женщина, которая, как он точно знает, обычным путем это помещение не покидала.
— Ну, заходила ко мне знакомая. А что? Разве запрещено? Сказала, что за ней какой-то тип увязался. Вроде маньяка. Терся вокруг нее в трамвае, прилаживался. Я еще пошутил: «А тебе жалко, что ли? Ну, покажи, где он, мы ему мигом в дыню…». Она совсем раскисла: «От самого дома за мной плелся. Вы ему в дыню, а он меня завтра ножом…». Ну, выпустил даму через окно. Я же не знал, что она от вас тикает, а то бы не связывался…
Мясник не врал. С властями торгаши, ежечасно нарушающие закон, тем и живущие, без крайней нужды старались не ссориться. И хотя поза его оставалась вроде бы прежней, нахальства и след простыл. Помнил, небось, об участковом, который, как и положено владыке базара, церемониться не любил.
Впустив волну свежего воздуха, дверь комнатушки распахнулась, и легкий на помине ввалился участковый — капитан Дядечко, не дающий расслабиться своим подопечным. Отмахнувшись от удостоверения Родюкова — «видал тебя в горотделе, обойдемся без формалистики», — сунул ему огромную пухлую пятерню с крепкими прямоугольными ногтями. Разом ставший как бы меньше в объеме, мясник подтянулся на обшарпанном табурете, посерьезнел.
— Так что тут мой охломон натворил? А ну-ка, Дементий, выкладывай.
Однако добавить мяснику было нечего. Кроме разве что новенькой сотенной, которую он извлек как бы не из кармана просаленного халата, а непосредственно из типографского станка.
— Богом клянусь, правда… Валентин Иваныч, вы знаете — я никогда… Да разве мог я подумать? За «катьку» мараться? Я и здесь достаточно зарабатываю. Мясо, сами понимаете… Если бы больше давала — я бы сроду не взял, усомнился. А тут сотня, не деньги по нынешним временам. Свихнулась, думаю, бабка. Хотя не такая уж она и старуха. Вполне может. Она, правда, потом спохватилась сама — наплела лишку. Стала кокетничать: «Неужто вы не мужчина, не поможете одинокой женщине?». Ну, куда мне было деваться?
Дементий замолчал, исподлобья с опаской поглядывая на капитана. Склонившийся к мяснику громадина участковый напоминал сурового деда, готовящегося внушить напроказившему внуку основные догматы морали.
— Ну, ты не думай, что так запросто и отделался. Быстро — взять сумку этой дамы и к машине. Попробуем догнать. Если это и возможно на рынке, так только с моей помощью. Сколько прошло, как она через окно сиганула? Говори точно!
— Пятнадцать минут, Валентин Иванович, — отрапортовал Дементий.
В лабиринте базарных прилавков и всевозможных подсобных времянок капитан ориентировался как никто другой. Во всяком случае, из власть предержащих, а не от власти бегающих. В розыске особы, интересовавшей Дядечко, участие приняли и многие торговцы. Расположившиеся напротив мясного павильона торговки яйцами на женщину, покинувшую подсобку не совсем обычным путем, внимание обратили.
— Точно, здесь шла, — прошамкала едва не столетняя перекупщица Марфа. — И свернула к «Садоводу». Ну, дальше мне отсюда не видать. А это тоже ваш товарищ? Ну, будьте здоровеньки, удачи вам. Вы скажите и товарищу, я завсегда готова, ежели что. Лучше меня никто не заприметит. Обращайтесь, я всегда… В лицо, правда, вас не упомню, глаза не те… — Марфа грязной сморщенной рукой потрогала оправу очков, скрепленную полоской грязной тряпицы.
— Понты лепит… — прокомментировал капитан, ныряя в раздающейся толпе и зорко постреливая глазом по сторонам. Уже трижды он указывал Родюкову подходящих по приметам женщин. Но, увы, все это было не то. Лейтенант только удивлялся готовности рыночного люда давать информацию и почти профессиональной наблюдательности многих.
Пирожницы, лоточницы, горбоносые торговцы цветами — все сыпали разнообразными, порой противоречивыми сведениями. В конечном итоге выяснилось, что маршрут беглянки обрывается у трамвайной колеи. До остановки идти порядочно, чего было тащиться в такую даль, когда Буковой вполне по карману такси? В это время рыжий и картавый владелец передвижной студии звукозаписи ткнул кривым пальцем в сторону входа в метро. Родюков с тоской подумал, что и ему тоже туда. Остановка — и горотдел. Три минуты. Еще столько же пешком до кабинета Строкача… О чем докладывать? Заметив отчаянное выражение лица лейтенанта, благодушный Валентин Иванович, подобно по-хозяйски обследующему свои владения породистому сторожевому псу, вновь углубился в пестроту продавщиц жвачки, сигарет, торговок трикотажными рубашками «под фирму», состряпанными в соседнем квартале. Среди них, как королева среди подданных, выделялась дородная, унизанная перстнями цыганка, зычным контральто выкликавшая: «Батнички, кому батнички, импортный трикотаж!». Работала она с «верхними», создающими легкий ажиотаж, подогревающими народ («по две в одни руки… всем не хватит… без очереди не отпускать…»).
Завидя приближающегося, да еще с незнакомым типом Дядечко, «верхние» вскинулись, передав сигнал «королеве». Однако тревога оказалась ложной. Через минуту вопрос, с которым пришел капитан, был передан по цепочке, а через пять — вернулся с ответом.