Если бы я только мог сдвинуться с места, пойти за ним в Синюю комнату… Но время тянется так медленно…
Наконец — то! Стук кованых башмаков по камню… Пришла смена!
Мы вернулись в караулку.
— Видел? — шепнул я Альфонсу, когда мы поставили карабины.
— Я что — слепой? — проворчал он и нервно закурил. Альфонс и нервы! Немало нужно для этого!
Больше мы не говорили об этом. Если кто-нибудь здесь выяснит, что представляет из себя Хопкинс, ему конец. Дело нешуточное…
Входит начальник караула.
— Идете? — спрашивает у меня Ярославский и смотрит на часы.
— Да.
— Вернуться точно! — говорит он предостерегающе и снова смотрит на часы.
— Можете быть спокойны, господин капрал. Я вернусь вовремя.
Я выхожу. Альфонс даже не глядит на меня, хотя отлично понимает, что сейчас я попытаюсь разыскать Синюю комнату…
…Я углубился в гущу громадного дворцового парка. Со своими великолепными рододендронами, густыми зарослями мимоз и тридцатиметровыми пальмами, обвитыми лианами, парк напоминал искусственно созданные джунгли. Тяжелый, сладковатый, одуряющий запах теплой и влажной земли был так силен, что начинала кружиться голова. По боковой тропинке я вышел к неподвижному, гладкому пруду.
Ночь была какой-то и впрямь таинственной. Я уже говорил, что не суеверен — хотя в тот день, когда в Саутхемптоне умер мой дедушка, у меня в Нью-Йорке со стенки камеры отвалился кусок штукатурки.
Несмотря на то, что не суеверен, я верю в то, что бывают такие странные, гнетущие ночи, когда человек заранее предчувствует, что… что что-то случится!…
Я осторожно продвигался по тропинке, чтобы выйти из зарослей только у задней стены здания.
По огромному диску луны быстро проплывали серебристые полоски облаков, и ее белый свет, свободно проходивший через эту своеобразную облачную призму, тоже разделялся на параллельные полоски.
Я так подробно пишу обо всем этом, чтобы передать вам как можно полнее впечатление от этой загадочной ночи. Представьте себе этот заросший, дикий парк в узких снопах лунного света — и вот за одним из поворотов тропинки я наталкиваюсь на незнакомца.
Все выглядело, словно на гигантской цветной открытке. Неправдоподобно ярко. Густая трава, посредине большой бассейн из коричневатого мрамора и на краю его стоящий неподвижно, как статуя, фламинго, а впереди на тропинке, прислонившись к стволу платана, стоит этот незнакомец. Как мне описать его? У него было бледное лицо, длинные, небрежно причесанные волосы падали на высокий, умный лоб. На нем были неглаженные полотняные брюки в какую-то странную полоску, уродливые башмаки и белая рубашка с небрежно распахнутым воротом. Не знаю почему, но я сразу почувствовал, что этот человек из благородного сословия. С ним было что-то неладно, он был болен или опустился, но по посадке головы, по серьезному, спокойному лицу это все равно чувствовалось.
С каким-то странным, полным боли, задумчивым выражением незнакомец смотрел вверх, на облака… Я сделал шаг вперед. При первом же моем движении он обернулся ко мне.
— Вы пришли за мной? — спросил он тихо.
— Нет, — ответил я спокойно. — Что вы здесь делаете?
— Не знаю.
— Кто вы?
— Почему вы об этом спрашиваете?
— Я — часовой!
Он, скрестив руки, оглядел меня.
— Где же ваша винтовка?
— Я только что сменился.
— Как же вы могли без разрешения покинуть караульное помещение?
Что? Похоже, что я должен объясняться перед ним.
— Это вас не касается. Скажите лучше, как вы попали сюда?
— Перелез через внешнюю стену.
— Зачем?
— Не знаю.
Суровое, спокойное лицо смотрело на меня с каким-то безжизненным холодом. Руки его были скрещены на груди. Вопреки нескольким прядям седых волос, он не выглядел пожилым. Лет сорок — не больше. У меня почему-то мороз пробежал по коже.
— Ну? Так что вам угодно?… — спросил он.
— Я хочу знать, кто вы…
— Этого я не скажу…
Похоже, он думает, что меня можно напугать. Я шагнул вперед.
— Не советую вам шутить со мной. Если по какой-то причине вам не охота связываться с полицией, выкладывайте, в чем дело. Ясно? Я — парень неплохой, но шуток не люблю!
— А мне безразлично, что вы любите, — ответил он угрюмо.
Я придвинулся вплотную к нему и схватил его за плечо. Точнее говоря, схватил бы…
Внезапно все передо мной потемнело. А ведь он только схватил меня за горло и крепко сжал мое плечо. Но рука у него была твердой, как железо.
Вообще-то вы могли уже заметить, что, несмотря на всю мою кротость, если меня начнут задирать, я не брошусь наутек и перед дюжиной парней. О моих мускулах и о моей грудной клетке врач из сумбавской тюрьмы даже заметку написал в какой-то журнал, однако в руках этого незнакомца я, должен признаться, чувствовал себя куском малость размякшего на солнце масла.
Он спокойно, не спеша отпустил меня.
Я перевел дыхание, словно ловец жемчуга, только что вынырнувший из воды.
— А теперь, если хотите, можете арестовывать меня, — сказал незнакомец, — я сопротивляться не буду. Действуйте.
— Я не фараон какой-нибудь. А вас что — должны арестовать?
— Завтра утром меня приговорят к смертной казни.
— За что?
— За измену родине и двадцатидвухкратное убийство. Вы могли заметить, что я подхожу к преступникам с неслишком уж суровыми нравственными мерками. Но это было все-таки чересчур…
— Шутите?
— Нет. Завтра утром мне вынесут приговор, а еще через день приведут его в исполнение. На помилование у меня нет шансов…
— Но как же приговор приведут в исполнение, когда вы здесь — на свободе?
— И все же меня казнят, потому что я вернусь в тюрьму. Я ведь не бежал, а только отпущен на пару часов.
— Слушайте, что за чушь вы мне рассказываете?
— Поосторожнее с выражениями! Я не привык лгать! Меня на несколько часов отпустили из тюрьмы, чтобы перед смертью я еще хоть недолго смог побыть свободным человеком.
— И… вы вернетесь?
— Разумеется.
— Кто же вы?
— Капитан Ламетр.
Матерь божья!
Имя капитана Ламетра в те дни было известно всему миру. Что уж там говорить обо мне, столько времени проторчавшем в Оране без работы, по милости проклятой бюрократии.
— И… вы вернетесь, потому что… дали слово? — спросил я недоверчиво.
— Человек, отпустивший меня, был артиллеристом и служил у меня во время войны. Сейчас он — главный надзиратель.
— Что же вы, капитан… не хотите жить? Он вздохнул.
— Хочется, конечно… но подвести Барра я не могу. У вас не найдется сигареты?
— Пожалуйста… Знаете ли, для предателя и убийцы у вас что-то слишком мягкое сердце.
Черт его знает, было в этом капитане что-то, заставлявшее ему повиноваться. Словно вокруг его голой шеи по-прежнему витал призрак воротника с серебряными галунами.
Он жадно выкурил сигарету, а потом оглядел меня, словно взвешивая, чего можно от меня ожидать.
— Вы похожи на порядочного малого…
— Полагаю, что такой я и есть.
— Надежды у меня мало, мне остается всего несколько часов свободы… Но мне кажется, если бы я смог поговорить с одним человеком, который сейчас находится здесь, в здании…
Оборвав фразу, он задумался.
— Послушайте, — сказал я. — Не знаю, в чем там у вас дело, кто прав и кто виноват, но вы мне нравитесь… Короче говоря, если я могу чем-то помочь…
— Можете. Если я смогу войти во дворец, может быть, мне удастся найти помощь или, по крайней мере, умереть со спокойной душой. Мне необходимо поговорить с одним человеком…
— Я же не могу провести вас.
— Но если вы поменяетесь со мной одеждой, я смогу пройти.
— Каким образом?
— Скажу часовому у заднего входа, что мне велено передать приказ одному из офицеров.
— Но скоро смена караула…
— К тому времени я вернусь. Впрочем, если вы боитесь, что попадете из-за меня в беду, не надо.
Это я — то боюсь!
Я уже снимал ремень и расстегивал гимнастерку.
По бледному, суровому лицу капитана пробежала улыбка.
— Вы мне тоже нравитесь, друг мой, — заметил он. Фламинго улетел, луну снова затянули облака. Мы обменялись одеждой.
Увидев его в форме, я должен был признать в душе, что с лучшей выправкой солдат я еще не встречал (включая и самого себя).
— Если по какому-то стечению обстоятельств я не успею вернуться с вашей формой вовремя, скажете, что я отнял ее у вас силой. Для меня это отягчающим обстоятельством не будет — так или иначе послезавтра расстреляют.
Сказал он это таким тоном, будто сообщал, что так или иначе, но побриться все-таки будет нужно.
— А… разве нет надежды, что ваш разговор… ну, спасет вас?
— Нет. Честно говоря, я надел вашу форму не ради надежды.
Он крепко пожал мою руку.
— Назовите свое имя, чтобы я знал, кого как последний подарок послала мне судьба.
— Джон… Фаулер… Копыто.
Чего только не бывает на свете. Я почувствовал, что у меня запершило в горле.
— Спасибо, Джон Фаулер!
— Господин капитан!, а не может… суд все-таки… какой-нибудь другой приговор?
— Нет. К завтрашнему дню у них будет еще больше оснований расстрелять меня. Потому что этой ночью я убью одного человека.
— Убьете… человека?
— Да. Одного лживого, жирного капитана, который втирает людям очки своею раной в голову…
— Что?!.
Он скользнул в гущу деревьев.
— Стойте, господин капитан! Выслушайте меня, пожалуйста…
Его уже не было видно… Два-три раза я еще услышал треск веток, а потом он словно растворился в зарослях и наступила полная тишина…
Фью — ю… Вот чушь-то какая! Он ведь сейчас пойдет и убьет Чурбана Хопкинса. Раз сказал, значит, убьет — это уж точно. И нет сомнений, что говорил он о Чурбане.
Надо что — то сделать. Не могу же я бросить Чурбана в беде. Кое-какое преимущество у меня есть, потому что я знаю, что Хопкинс в Синей комнате, а капитану надо еще его найти.
С другой стороны, он под видом посыльного легко проникнет в здание, а мне в таком виде это будет несколько потруднее.
Я быстро обошел угол здания. На посту у заднего входа стоял Жювель, бывший зубной техник.
Погодите-ка! Тут еще можно и попробовать. Я крикнул из темноты:
— Жювель!
Он узнал мой голос.
— Чего тебе?
— Приказ начальника караула: через каждые пять минут постовым подходить ко внешней стене! В парке видели какого-то подозрительного типа!
— Ладно… — проворчал он голосом человека, вынужденного примириться с чьей-то глупой причудой.
Я отошел чуть подальше. Через пять минут Жювель, сделав уставной полуоборот, тронулся с места… Когда он свернул на тропинку, ведущую к стене, я прошмыгнул в дверь.
Я бесшумно поднялся по винтовой лестнице и очутился в коридоре. За поворотом виднелся застеленный красным ковром переход, ведущий в галерею с пригашенными огнями… Судя по всему, там должны были находиться личные комнаты губернатора.
Только бы поскорее смешаться с гостями… Прижавшись к стене, я осторожно продвигался вперед… На лестнице появился какой-то лакей. Одновременно справа отворилась дверь одной из комнат, и оттуда вышел элегантный мужчина в снежно-белом смокинге. На белом фоне эффектно выделялась широкая розовая лента. А в петлице — ленточка ордена Почетного легиона…
Ну и ну… Вот это да!
Альфонс!
— Эй… дружок, — обратился он к слуге. — Я, кажется, заблудился в этой избушке на курьих ножках…
— Пожалуйте направо… все время направо, — ответил лакей и удалился.
Я в четыре прыжка догнал друга.
— Альфонс!
Он повернулся быстро, как волчок. Потом, подняв к глазу монокль, чуть снисходительно проговорил:
— Странно, однако же, ты представляешь появление безупречного джентльмена на званом вечере.
Ну, Альфонса ни с кем не спутаешь — он весь тут! Молниеносный поворот, готовность к прыжку — и сразу же вслед за этим хладнокровие и насмешка.
— Брал бы пример с меня. Надо было хотя бы галстук надеть… Впрочем, это добро здесь найдется…
— Речь идет о жизни Хопкинса…
— Гм… а она у него есть?
Это, пожалуй, и верно, — дело темное.
— Слушай, жив там он или нет, но то, что сегодня его хотят убить, это точно.
Я быстро рассказал ему все, что знал. Несколько секунд он нервно крутил в руках монокль.
— Ясно. Слушай внимательно. Я пойду вперед. Вон в той комнате куча всякого барахла. Подбери себе что-нибудь подходящее. Я буду ждать тебя в Синей комнате.
— Где это?
— Сам не знаю.
— Ладно, найду.
Комната не была освещена, но свет дуговой лампы снаружи достаточно пробивался сквозь занавеси, чтобы можно было осмотреться.
Я немедленно поспешил к плательному шкафу. Увы, сейчас в нем оставалась только военная форма — и к тому же с нашивками генерала артиллерии!
Нет! За это расстреляют наверняка. Чего ж ради Альфонсу отсиживать пожизненное заключение в одиночку? Ведь если нас поймают, ему — при его штатском маскараде — припаяют именно столько.
Есть! В углу я нашел легкий, светлый прорезиненный плащ, который офицеры накидывают поверх формы. Это да еще сапоги и фуражку… Папка для бумаг тоже пригодится… теперь можно идти…
Как можно быстрее и с суровым, озабоченным лицом — вперед! Только ни на мгновенье не задерживаться.
Направление я уже знал. Направо, все время направо!
По мере того как я приближался к огромной стеклянной двери, тихие звуки музыки становились все слышнее… Я положил руку на дверную ручку.
Ну что, Копыто? Страшновато?
Вперед!
Громадный зал, ослепительно сверкающая люстра, мраморные колонны, пронизанный ароматом духов воздух…
Я быстрыми, твердыми шагами иду дальше… Мягкий розоватый свет, лиловые и зеленые кушетки — курительная комната… Дальше…
— Погодите, постойте-ка! Приходится остановиться.
Высокий, с умным, живым лицом генерал, на груди которого сверкают высшие ордена страны…
Я чуть похолодел.
Губернатор! А рядом с ним худощавый генерал-лейтенант с седой бородкой… Где я его уже видел?!
Я продолжал стоять по стойке смирно…
Яхта. Этот генерал-лейтенант как раз и был тем высоким, седым офицером, сошедшим с яхты. С той самой яхты, на которой мы с Альфонсом нашли женщину, находившуюся под стражей! Все это промелькнуло у меня в голове в мгновение ока — генерал-лейтенант с приветливой улыбкой уже подходил ко мне…
— Добро пожаловать! Я — генерал Рубан. Главнокомандующий!… У меня перехватило дыхание.
— Здржлпсво, — пробормотал я скороговоркой.
— Из какой части? — спросил он улыбаясь. Я щелкнул каблуками.
— Дивизия Гумона…
Название это мне приходилось слышать в ротной канцелярии.
— Разыскиваете маркиза де Сюрена?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Попробуйте вон там — в Сводчатом зале.
Я снова щелкнул каблуками и поспешил удалиться… Разумеется, теперь я просто вынужден был идти в указанном мне направлении… Выходит, ту красавицу держал под арестом генерал Рубан.
Миновав Сводчатый зал, я вышел в тихий коридор, где одетый во фрак и тюрбан дипломат монголоидного вида беседовал с двумя дамами. Одна из них подняла на меня глаза.
Что же это сегодня творится?! Это же та женщина, которая была на яхте! Та самая, у которой мы с Альфонсом в такой решительной форме потребовали двести франков для спасения Хопкинса.
Минуту назад державший ее под стражей генерал Рубан, а теперь она сама.
Она подошла прямо ко мне и чуть крепче, чем принято, пожала руку… Словно подавая знак.
— Кого вы ищете?
— Одного капитана.
— С раненой головой?
— Да…
— Идите в Синюю комнату. Вот туда… Она указала направление.
— Идите спокойно. Я приду сразу вслед за вами.
Я не совсем понял ее. В таких случаях человеку ничего не остается, как щелкнуть каблуками. Женщина улыбнулась.
— Ваш друг, который по ошибке явился в резиденцию губернатора в белом смокинге, уже ждет вас!
Это мог быть только Альфонс…