– Помилуйте, о чем вы? – проговорил побледневший Поджи, опасаясь смотреть на разгневанное лицо директора. – Разве я рисовал эту картину? В чем вы меня обвиняете? Своим долгом я считаю сказать вам правду. На кону моя репутация как эксперта!
– Вас никто не обвиняет, Джиованни, – смилостивился директор департамента. – Возможно, что на вашем месте я поступил бы точно так же. Значит, вы говорите, что на подлиннике должно быть пятно от краски?
– Именно так, господин Риччи, – пробормотал Поджи. – Это даже в какой-то степени странно, потому что Леонардо да Винчи необычайно аккуратен в своих работах и весьма пунктуален, он подолгу и весьма тщательно выписывал каждую деталь. А «Мону Лизу» он вообще рисовал целых четыре года!
– А может, это одна из загадок, которыми славился маэстро? – задумчиво проговорил Риччи.
– Не исключаю такой вероятности. Леонардо да Винчи оставил много загадок. Возможно, в этом пятнышке находилось послание к потомкам, которое мы так и не сумели разгадать.
– Как вы думаете, а еще у кого-нибудь имеются такие снимки?
– Исключено!
– Но ведь «Мону Лизу» снимали до вас и после вас, – возразил директор департамента.
– Разумеется! Но никто не фотографировал ее с предельно близкого расстояния, когда многократно увеличивается каждый штрих художника. Для того чтобы сделать подобные снимки, я получил специальное разрешение в Лувре. Дирекция музея опасалась, что вспышки магния могут испортить холст.
– Получается, что подлинник от фальшивки отличается всего-то крошечным пятнышком на фотоснимке?
Директор галереи едва пожал плечами:
– Получается, что так.
– У вас имеются негативы?
– Я всегда держу их на рабочем месте, потому что они могут понадобиться в любую минуту.
– Разрешите взглянуть на них.
– Сейчас я вам их покажу, – охотно откликнулся Поджи. Выдвинув нижний ящик стола, он взял из него пакет с негативами. – Пожалуйста.
– Это все негативы?
– Все до единого!
Вытащив из кармана зажигалку, директор департамента зло крутанул кремневым колесом, высекая искру, и брызнувшее пламя тотчас охватило конверт с пластинками.
– Что вы делаете?! – в ужасе воскликнул директор галереи.
– То, что и должен сделать, – спокойно отозвался Риччи, наблюдая за тем, как огонь энергично пожирает фотонегативы, пуская к высокому сводчатому потолку тоненькую струйку копоти. – Теперь на вашем столе подлинник! И все должны поверить в это. Включая вас…
Когда огонь стал подбираться к пальцам, невольно обжигая, директор департамента подошел к камину и швырнул полыхающие негативы в каменный темнеющий зев. Джиованни Поджи потерянно смотрел на догорающий костер из трех десятков негативов.
– Советую вам сделать то же самое и со снимками, – показал он на фотографии, лежавшие на столе. – Хотя, впрочем, это ваше личное дело, но без негативов они ничего не стоят… Да не смотрите вы на меня как на вандала! – в отчаянии воскликнул Риччи. – У нас просто не было другого выхода. Пройдет время, вы это сами потом все поймете и скажете, что я был прав. А потом, что мы скажем правительству, которое сейчас находится в зале и дожидается нашего выхода? Наконец, что мы скажем королю?
– Я вас понимаю, – глухо обронил Поджи, – хотя теперь уже все равно. – Взяв со стола фотоснимки, он разорвал их на мелкие кусочки и швырнул в камин на догорающий костер из негативов. – Когда нам выходить?
Щелкнув крышкой брегетов, Риччи по-деловому сообщил:
– Собственно, нам уже пора. Охрана! – громко выкрикнул директор департамента и, когда в комнату вошли два вооруженных карабинера, распорядился: – Займите свое место подле картины, господа! Мы выходим.
В сопровождении двух карабинеров директор департамента изящных искусств министерства культуры Коррадо Риччи вместе с директором галереи Уффици Джиованни Поджи под громкую овацию собравшихся внесли в зал в позолоченной раме шестнадцатого века из орехового дерева «Мону Лизу» и установили ее на заготовленное место между картинами Рафаэля и Тициана.
– А сейчас, господа, – обратился Риччи к журналистам, – можете задавать свои вопросы. Надеюсь удовлетворить их в полной мере.
– Господин Риччи, а в каком состоянии находится картина, все-таки она отсутствовала целых два года! – спросил высокий журналист в черном сюртуке.
– Наши эксперты весьма тщательно осмотрели картину, – повернулся Риччи к Поджи, согласно кивнувшему, – и ими было установлено, что картина находится в великолепном состоянии, хотя что ей, собственно, будет, ведь картина, как нам сообщили полицейские, находилась под матрасом у грабителя целых два года! Он просто не знал, что с ней делать! А потом ведь картина – это не скоропортящийся продукт.
В зале послышался дружный одобрительный смех. Коррадо Риччи умел расположить к себе аудиторию, это была одна из самых сильных сторон его натуры.
– Господин Риччи, как долго «Мона Лиза» пробудет в Италии?
– По договоренности с французским правительством она пробудет в Италии три недели. Потом за ней приедет французская делегация во главе с нынешним директором Лувра, и мы торжественно передадим ее прямо ему в руки. А сейчас шедевром смогут полюбоваться наши граждане. Сначала это будут жители Флоренции. Затем она под усиленной охраной прибудет в Рим, где ее сможет увидеть каждый желающий. Так что у нас не так много времени, господа, чтобы полюбоваться шедевром, созданным гением Леонардо да Винчи, – широко улыбался директор департамента.
– Еще один вопрос, господин Риччи, – поднял руку с карандашом плотный, невысокого роста журналист с широкими усами, концы которых, по последней моде, были закручены кверху.
– Слушаю вас.
– А вы уверены, что это подлинник?
В зале неожиданно установилась гнетущая тишина. Директор департамента увидел десятки глаз, обращенных в его сторону. Рядом, разрывая установившееся молчание, неловко кашлянул в кулак господин Поджи, возвращая к действительности. Коррадо Риччи добродушно улыбнулся и уверенным взглядом осмотрел затаившийся зал, ловивший каждое его движение:
– Хочу вам сказать по секрету, господа, я желаю только одного, чтобы французские эксперты признали картину фальшивкой. Тогда «Мона Лиза» навсегда останется в Италии.
По залу прокатился одобрительный смех.
– У меня вопрос к господину Поджи… Что вы думаете о самой картине?
– Она бесценна, – после минутной паузы произнес директор галереи.
– А теперь, господа, прошу вас! – показал Риччи на картину. – Наслаждайтесь шедевром. Только у меня к вам будет одна убедительная просьба. И прошу понять меня правильно… Ввиду того что желающих посмотреть картину оказалось невероятное количество – многие и многие тысячи людей, каждый из вас может любоваться картиной… не более трех минут.
Уложив блокноты и фотоаппараты в сумки, первыми к «Моне Лизе» прошли журналисты. Картина находилась за деревянным ограждением в половину человеческого роста, подле нее, по обе стороны, будто бы в почетном карауле, замерли карабинеры и пристально посматривали на всякого остановившегося перед картиной, как если бы подозревали в вандализме.
Мимо «Моны Лизы» потянулась нескончаемая очередь, едва ли не каждый норовил остановиться подле картины больше положенного времени, и тогда один из карабинеров торопил:
– Ваше время вышло, проходите дальше.
Директор галереи, стоявший немного в сторонке, хмуро взирал на бесконечную очередь. Казалось, что посмотреть на картину пришли все жители Флоренции. Наверняка даже сам Леонардо да Винчи удивился бы такому вниманию к созданной картине. Художник считал ее одной из лучших своих работ, но вряд ли он думал о том, что «Портрет некоей флорентийской дамы» станет предметом всеобщего поклонения: на декабрьском морозе люди стояли по нескольку часов кряду лишь только затем, чтобы постоять подле нее всего-то минуту-другую.
В очереди стояли молодые и старые, богатые и бедные. Мужчины и женщины. Некоторые из пришедших были настолько древние, что возникала мысль, что они просто сошли с полотен самого Леонардо да Винчи. Казалось, что они были современниками тех скал, что были нарисованы за спиной Моны Лизы. Их щербатые рты расходились в неизменной доброжелательной улыбке, как если бы они вновь повстречали предмет былой страсти. Время разрушает тело, но оставляет в неприкосновенности душу.
Директор галереи видел горящие в восхищении глаза, блаженные улыбки. Магия портрета была невероятной, и это притом, что смотрели всего-то на копию. Трудно даже представить, что случилось бы с поклонниками, если б они взирали на подлинник. Скорее всего, просто попадали бы в обморок!
– Господа, воды! – выкрикнул взволнованный мужской голос. – Даме плохо!
Повернувшись, Джиованни Поджи увидел мужчину, державшего на руках даму лет тридцати. Длинные волосы, распустившись, едва не касались кафеля пола, а шляпа с длинными атласными ленточками лежала в стороне, забытая.
– Что произошло? – подскочил один из вахтеров, держа в руках кружку с водой.
– У нее обморок. Диана такая впечатлительная. Целую ночь не спала, все думала о предстоящей встрече с «Моной Лизой», а как увидела ее… упала в обморок. Хорошо, что хоть я успел ее подхватить, а то бы расшиблась. Вы ей лицо смочите…
Вахтер, не жалея воды, плеснул на побледневшее лицо женщины. Ресницы мелко задрожали, после чего посетительница открыла глаза и глубоко вздохнула:
– Что со мной?
– Милая, ничего страшного. С тобой был обморок, но сейчас все в порядке.
Очередь медленно продвигалась, оставаясь равнодушной к переживаниям молодой женщины. Столь же безучастно взирала на происходящее Джоконда, вот уже который век занятая собственными мыслями.
Лишь охрана, проявив мимолетный интерес к происходящему, вновь принялась всматриваться в лица следовавших мимо людей.
На следующий день желающих увидеть «Мону Лизу» не уменьшилось. А ближе к обеду очередь даже увеличилась, забираясь длинным хвостом в узкие переулки. Третий день повторил в точности два предыдущих, за исключением того, что желающих лицезреть «Мону Лизу» увеличилось троекратно, – даже по завершении рабочего дня никто не уходил с площади, игнорируя уговоры администрации музея, а также угрозы охраны применить силу. Администрация музея всерьез опасалась, что поклонники картины захотят приступом взять музей, в срочном порядке на подкрепление охране была вызвана полиция, тотчас оттеснившая почитателей от дверей. Однако далеко поклонники не ушли, распалив костры прямо на площади, терпеливо принялись дожидаться утра, когда двери музея вновь гостеприимно распахнутся.
Утро во Флоренции началось с пронзительного ора мальчишек, продававших газеты:
– Новые пикантные подробности о картине «Мона Лиза»!
– Восемь человек упало в обморок при виде «Джоконды»! – перекрикивал другой.
– Галерея Уффици в осаде поклонников «Моны Лизы»! – подскочив, орал третий.
Джиованни Поджи вышел из подъезда и, ощутив морозный ветер, поднял меховой воротник.
Газеты не лукавили – поклонники продолжали выстаивать у галереи длиннющую очередь, что походило на осадное положение. Столь невероятное поклонение «Моне Лизе» трудно было даже представить, оно напоминало конфронтацию: ни одна из сторон не желала уступать, и порой казалось, что противостояние между полицейскими и поклонниками перерастет в рукопашную. Однако худшего не произошло – часы на башне пробили девять. Полицейский строй послушно разомкнулся, и первая сотня счастливчиков как-то излишне торопливо двинулась в сторону распахнутых дверей галереи.
– Мальчик, – окликнул Поджи пробегающего сорванца со стопкой газет. – Дай мне номер!
– С вас пять лир, синьор.
– Ого! – удивленно протянул Джиованни Поджи. – Твоя газета стоит почти столько же, сколько сама «Мона Лиза».
– Это не так, синьор, директор галереи сказал, что она бесценна.
«Кажется, я становлюсь знаменитым», – хмыкнул Джиованни Поджи и направился в галерею через служебный вход.
Глава 13
Королевское желание
1506 ГОД. МИЛАН
Карета французского короля Людовика Двенадцатого, сопровождаемая отрядом улан, остановилась перед воротами монастыря Санта-Мария-делле-Грацие. Подскочивший адъютант широко распахнул дверцу кареты и склонился в почтительном поклоне.
– Прошу вас, ваше величество.
Людовик, одевшись в походный костюм красного и желтого цветов, особенно подчеркивающий бледный цвет его кожи, несмотря на трудную дорогу, выглядел весьма бодро. Лишь под глазами усталость легла землистыми кругами, отчего его взгляд выглядел глубоким и вдумчивым.
Встречать короля вышло два десятка монахов, среди стоявших немного впереди выделялся худой и высокий старик, это был настоятель монастыря. Его лицо, изборожденное огромным количеством темных и кривых морщин, напоминало задубелую кору дерева, отчего он казался ровесником гор, что возвышались в отдалении. Немного в сторонке, прибывший за полчаса до появления короля, стоял кардинал, он же вице-король Италии Шарль д’Амбуаза, управлявший Миланом от лица французского короля.
– Как добрались, ваше величество? – шагнул кардинал навстречу Людовику, окруженному свитой.
– Прекрасно, если не считать этой бесконечной тряски. Признаюсь откровенно, дорога меня несколько утомила. Но хочется верить, что путешествие стоит того и я не зря поддался на ваши уговоры.
– Ваше величество, уверяю вас, – с жаром заговорил Шарль д’Амбуаза, – вы не будете разочарованы.
– Очень на это рассчитываю, – невесело буркнул Людовик и, сопровождаемый кардиналом, за шагал по дорожке, выложенной брусчаткой, прямиком к распахнутым воротам.
По его мнению, столь долгую дорогу он проделал весьма напрасно. Разумеется, Италия красивейшая страна, с огромным количеством прекрасных художников и архитекторов, но в ней вряд ли можно встретить нечто такое, чего нельзя увидеть во Франции, и за время своего долгого, подчас изнурительного путешествия по ее городам он не однажды убеждался в этом. И не было смысла тащиться столь далеко, чтобы лицезреть посредственность. Однако кардинал Шарль д’Амбуаза оказался неожиданно настойчив, и король поддался на его уговоры.
На лице Людовика промелькнуло кисловатое выражение, судя по всему, его ожидало очередное разочарование, но желание слуг подивить воображение своего короля он ценил, а потому отважился на столь длительный вояж по Италии. Отступив от намеченного маршрута, сделав при этом изрядный крюк, Людовик Двенадцатый заехал в монастырь Санта-Мария-делле-Грацие и уповал, что потраченные усилия будут не напрасны.
– Вы не будете разочарованы, – произнес по-французски старик-настоятель, как если бы сумел подслушать мысли короля.
Людовик Двенадцатый внимательно посмотрел на монаха, возможно, что так оно и было. Старик выглядел настолько дремучим, что вряд ли во всей Италии можно отыскать его ровесника, – вполне достаточный срок, чтобы научиться понимать людей без слов.
– Очень надеюсь на это, – задержал король взгляд на больших карих глазах настоятеля.
Легкая, одними краешками губ, улыбка осветила лицо старика, слегка разгладив морщины.
Игумен прошел первым, несмотря на почтенный возраст, двигался он весьма проворно. Перешагнув высокий порог, что отделял монастырский двор от жилых помещений, он зашагал по крутой лестнице по направлению к трапезной, где на одной из стен была нарисована «Тайная вечеря». Подождав короля, размеренно шествующего, толкнул низенькую узкую дверь и вошел в трапезную, скромно расположившись в дальнем углу.
Король, попридержав длинный плащ узкой ухоженной рукой, косолапо перевалившись через порожек, прошел следом за стариком. Вошедшая свита окружала короля, опасаясь выдвинуться вперед хотя бы на полшага. Из середины свиты в парадной одежде и при шпаге со стулом в руках выскочил королевский стулоносильщик и поставил его перед Людовиком в центре трапезной. Король, подправив красный плащ, удобно расположился на стуле. Некоторое время он сидел безмолвно. По его беспристрастному неподвижному лицу невозможно было прочитать обуревавшие его чувства. Вот дрогнула правая бровь, слегка подавшись вперед, – он, прищурившись, смотрел в центр композиции трапезного стола, где в багровом одеянии, опустив глаза, размещался Иисус. Затем перевел взгляд на Иуду, в страхе отпрянувшего от Христа, и негромко, но так, чтобы услышали все, проговорил: