Камышовый лунь
Какой бы ни была весна на Русской равнине — затяжной или дружной, ранней или поздней, птичий перелет на ее просторах по-настоящему начинается только с разливом рек. Будто ломает стремительное половодье запоры на сотнях широких воздушных ворот, распахивая их для сухопутной и водоплавающей птицы.
Шумит река, и шумят над ней крылья и голоса перелета: стаями и в одиночку, в чистом небе и под низкими тучами спешат на родину пернатые переселенцы. Чуть пританцовывая в воздухе, вольным строем летят чибисы; едва не касаясь собственного отражения в воде острыми кончиками крыльев, слетаются к месту старых гнездовий светлоперые чайки; на мелководье табунятся лысухи, речные утки и нырки, токуют чомги; мельтешат на берегах дрозды, скворцы, трясогузки. А мимо всех, сторонкой, над прошлогодними тростниками, над залитыми ивняками медленно-медленно, едва взмахивая широкими трехцветными крыльями, плывет, чуть покачиваясь на воздушной волне, болотный, или камышовый, лунь. Летит, не глядя по сторонам, опустив голову, словно стыдясь того зла, которое причинил прошлым летом доверчивым соседям, поселившимся на воде и берегах в его семейных владениях.
Но нет, не раскаивается лунь, что обездолил десятки птичьих семей, выловив птенцов и разорив гнезда, не сторонится птиц в покаянном молчании. Он занят охотой. Ведь только-только прошел ледоход. Еще прибывает в займище вода, выталкивая заблудившиеся льдины на низкие берега, выживая из нор зимовавших в пойме грызунов. Карабкаются на кусты, гурьбой отсиживаются на ворохах сплавного мусора не пришедшие в себя водяные крысы и полевки. Вот их-то, пока не нашли новых надежных убежищ, вылавливают цапли, серые вороны да болотные луни, чуть ли не самыми первыми из перелетных хищных птиц появляющиеся на речных разливах. Птицы в эту пору будто и не интересуют луня. Это потому, что никого из них сейчас ему не поймать, и даже лихо распевающая на камышинке овсянка не улетает с дороги своего извечного врага. Но в немышиные годы беден разлив мелкими грызунами, и приходится луню ловить чесночниц, голубых лягушек, летать на дальние поля и, остерегаясь ворон, наспех осматривать лесные поляны и вырубки, где иной раз удастся схватить даже зайчонка.
На третий-четвертый день прилета самца его одинокое патрулирование кончается. Как-то незаметно, будто отдыхала в тех же зарослях, появляется у тех же камышей самка, и начинаются высотные полеты с захватывающими фигурами совместного пилотажа. Судя по тому, как уверенно занял участок лунь, как без стычек и почти вежливо отвадил он отсюда двух других таких же красавцев, как нашла остатки старого гнезда самка, это не случайная встреча. На тихие плесы, на плавучие луга телореза и камышовые крепи, где хорошая охота и легко вырастить выводок, вернулась прежняя семья сборщиков живой дани.
Дел у самки много, и они срочные, поэтому она быстрее охладевает к воздушным играм и целиком отдается строительству нового или восстановлению старого гнезда. Еще ни одного клочка суши не видно на водном просторе, еще негде постоять, почиститься лысухам и уткам, а самка уже носит к тростниковой крепи прошлогодний травяной сушняк. Дергает изломанные лезвия рогоза, кустики плакун-травы, взлетает с ними, перехватывает на лету в лапы и несет к гнезду, не скрывая его местонахождения. Рвать такой материал иногда трудновато, зато легко носить даже под свежим ветром, который только треплет зажатый в когтях узкий и длинный лист, как оборванный хвост воздушного змея.
Гнездо у камышового луня основательнее, чем у сухопутных. Это широкий и толстый помост на многолетнем тростниковом или камышовом заломе; если он и опустится на воду, то будет держаться на плаву, как гнездо лебедя или чомги. В молодых зарослях, где еще нет заломов, луни поступают как водоплавающие птицы: начинают мостить гнездо на воде. Материала на такую постройку идет больше, но он легок и его много по соседству. На следующий год остатки этого гнезда становятся основанием нового, неважно, для кого — прежних хозяев или нет, главное, что место теперь принадлежит луням.
Отложив первое яйцо, самка становится наседкой, но ведет себя довольно свободно. Она может в любое время покинуть гнездо и поохотиться, уверенная в недосягаемости своей обители, но все-таки не улетая далеко, потому что постоянно снуют над зарослями вороны. Яйца на первый взгляд кажутся чисто-белыми со слабыми ржавыми мазками. Но в ярком свете пятна оказываются естественной окраской скорлупы, а в белизне проступает какая-то мертвенность, будто угасла внутри едва возникшая жизнь. И даже на просвет нельзя определить, насиженно яйцо или нет. Это потому, что у болотного луня скорлупа яиц окрашена и снаружи и изнутри. Снаружи она чуть «испачкана», изнутри окрашена в ровный, однотонный светло-зеленый цвет, который и придает свежему яйцу странную мертвенность.
Трудно понять отношение мирных птиц к близости гнезда луней, истребителей их будущего потомства. Удивляет беспечность лысух, озерных чаек, крачек и камышевок, без видимого интереса и беспокойства относящихся к самке луня, строящей гнездо среди их поселений не крадучись, а открыто. Некоторые пары чаек, покинув общую колонию, устраиваются даже поближе к гнезду хищников. Мне пришлось быть свидетелем нападения самки луня на лысуху, которая строила гнездо в полусотне метров от ее собственного. Однако одолеть взрослую лысуху в ее стихии оказалось не под силу самке луня, и она подержала свою жертву минут пять под водой, а потом взлетела, свесив намокшие перья. Лысуха, вынырнув, через несколько минут возобновила постройку гнезда, словно ничего с ней не случилось. Потом семья луней ополовинила выводок этой соседки. В окрестностях гнезда луня быстро перестают петь камышевки, потому что их самок хищник вылавливает прямо на гнездах. Выходит, что жертвы чуть ли не ищут опасного соседства, обеспечивая своим врагам успешную охоту на весь сезон. И мнение, что хищники не охотятся вблизи собственных гнезд, опровергается на воде поведением камышового луня, как в лесу — действиями тетеревятника.
Самец красив и пером и полетом. Но его трехцветный наряд сразу теряет свою красоту, как только птица складывает крылья. Мастерство полета луня такое, что трудно подобрать удачное сравнение, но в нем нет того аристократизма, той легкости, которой отличается полет «седых» луней: лугового, полевого, степного. Его редко увидишь на большой высоте, где он не охотится, а отдыхает в прогулочном полете. Поплавав рядом с облаками, лунь входит в простое пикирование без тех переворотов и петель, которыми удивляет его сосед, лунь луговой.
Но зато с какой тщательностью осматривает хищник заросшее густой осокой болотце! Едва уловимо взмахивая широкими крыльями, плывет он навстречу свежему ветру, внимательно разглядывая каждую кочку. Долетев до края, разворачивается, сильно опрокидываясь назад и набок, и ветер стремительно сносит его к другому берегу, от которого он начинает поиск по другой полосе, пока не подвернется полевка, птенец, гнездо с яйцами и даже лягушка, которой не ускользнуть от мгновенного налета хищника.
Крылья у луня длинные и широкие. Когда он разворачивает их в полный размах во время штормового ветра над водным простором, кажется, что они немного великоваты для его роста и веса. Однако когда видишь, как взлетает лунь из высокой тростниковой чащи, густой и непролазной, то этого излишка уже не чувствуется. Опускаясь в гущу прямых, трехметровых стеблей, птица держит крылья поднятыми над спиной. Удачным или неудачным бывает нападение, но выбраться из этих зарослей можно только одним способом: вверх. И только такие крылья могут поднять луня из глубокого травяного «колодца» в воздух.
И у лунят-слетков только один путь покинуть гнездо — взлететь вверх. Длинные, широкие и сильные крылья нужны им для первого в жизни полета, и поэтому птенцы-подростки, сначала старшие, а за ними меньшие, в последние дни гнездового сидения тратят время не на послеобеденный сон, а на серьезную тренировку, на одно-единственное упражнение. Еще задолго до того, как крылья смогут поднять птенца хотя бы на сантиметр, он, встав на выпрямленные ноги, усердно машет ими, подпрыгивая, как бы приплясывая от нетерпения, на камышовом помосте. Быстро растут полетные перья, сильнее становятся взмахи крыльев, и, наконец, он отрывается от настила и возносится над верхушками тростников. Но всего на миг открывается перед ним невиданный прежде горизонт, потому что первый неуправляемый полувзлет-полупрыжок заканчивается падением на гнездо, а иногда и в воду.
Жить над водой и не побывать в ней — так бывает редко. И подчас сбитый с помоста порывом ветра луненок, распахнув крылья, ложится на воду. Взрослых птиц близко нет, подбодрить его некому, но в его поведении не видно испуга или растерянности. Он вскарабкивается неторопливо обратно и на твердой опоре несколько минут как бы обдумывает неудачу, а потом, не обсушив как следует перо, делает новую попытку взлететь. Умения в ней не больше, чем в первой, но и следующие неудачи не убавляют желания поскорее попасть туда, куда улетают от гнезда родители. Никто его не учит, никто не помогает, не показывает, как управлять полетом, и все мастерство воздухоплавания постигает он сам. У других пернатых обитателей вод птенцы, за небольшим исключением, уходят или уплывают из гнезд, у камышового луня — улетают.
Камышовый лунь не только охотник. Он один из немногих хищников, кто любит птичьи яйца не меньше вороны. А та, прекрасно зная склонность луня к разорению гнезд болотных и луговых птиц, весной старается прогнать его из тех угодий, где промышляет сама. Яйца лунь выпивает сам, а в гнездо самке и птенцам носит убитую добычу. Он никогда не опускается на гнездо, и самка принимает принесенное в воздухе из лап в лапы.
Два с половиной месяца гнездовой жизни на реке или озере пара луней так же, как семья ястребов-тетеревятников в лесном урочище, ловит всех, кого можно поймать, и при обилии добычи птенцы получают больше пищи, чем могут съесть даже с их неуемным аппетитом. Подросшие птенцы на гнезде сами управляются с добычей, а поднявшись на крыло, становятся охотниками гораздо быстрее, чем птенцы светлых луней.
Пока ни у кого из мирных соседей луней нет птенцов, зловещий силуэт летящего хищника не вызывает у них тревоги. С появлением на свет молодого поколения отношение птиц к присутствию луня резко изменяется. По их поведению можно догадаться, что где-то недалеко, словно крадучись, летит бреющим полетом лунь. Чайки, например, белым облаком взлетают ему навстречу, и кажется, что вот-вот полетят на воду темные перья. Однако хищник не только не удирает от сотен рассерженных птиц, но и ухитряется при них взять чайчонка. И большая птичья община ничего не может поделать с такой наглостью.
Немало вылавливает камышовый лунь молодняка ондатры на воде и молодняка сусликов на суше, но больше всех достается от него птицам. Выводки уток, лысух, нырков беззащитны перед хищником. Только чомги ставят ни во что его когти и клюв. Они и селятся бок о бок с лунями и на глазах у тех сначала носят птенцов, а потом обучают их тут же, на открытом плесе, не опасаясь нападения сверху. Их в любой момент спасет вода, и, видимо, луни знают об этом. Лишь неопытные слетки делают иногда безуспешные попытки нападения на чомг, но, убедившись вскоре, что это бесполезно, не повторяют их и ищут добычу среди других птиц.
На майском лугу
Весна раскрашивает речные долины и берега степных озер в два цвета: зеленый и желтый. Сначала, еще в апреле, пушистыми цыплячьими сережками одеваются ивняки. Потом по остаткам разливов выставляет свои роскошные желтые букеты водяной первоцвет калужница. Следом по зеленому ковру рассыпает солнечные блестки чистяк. За ним, уже приподняв соцветия повыше, зацветают крупка, сурепка, лютик. И не только у воды господствуют два весенних цвета: вдоль всех дорог тянутся желто-зеленые ленты одуванчиков.
Но сколько бы ни было вокруг цветочной желтизны, нельзя не заметить на лугу или дорожной обочине желтогрудую изящную птицу, которая то раскачивается, балансируя длинным хвостиком, на кончике прутика или сухой травинки, то семенит по просыхающей тропке, то с писком преследует пролетающего мимо луня. По полету, манере бегать и качать хвостом в ней угадывается родственница белой трясогузки. Но у той черно-бело-серой птички-ледоломки известность не меньше, чем у скворца. Даже кто не видел ее ни разу, знает, что она — вестник ледохода: когда зазмеятся, обозначая речное русло, закраины, появляется на берегах белая трясогузка.
Наверное, могла бы день в день с ней прилетать и ее желтая сестра, плиска, или желтая трясогузка. Но рано прилететь — значит и гнездиться раньше надо, а места нет. Белая совьет гнездо и под крышей сарая, и в поленнице, и под береговой дерниной, желтая устраивает его только на земле, в траве. Поэтому она и появляется на донских, воронежских и усманских лугах к тому времени, когда уходит с них полая вода.
Первыми возвращаются самцы. Они занимают участки и ждут прилета самок, которые прибывают не раньше, чем через две недели. Ни один не покидает даже на несколько минут место, которое выбрал и, может быть, отстоял от притязаний других самцов. У каждого две-три кочки и два-три кустика, с которых он день-деньской выкрикивает односложный и однообразный призыв: только бы не пролетела мимо. И кажется, что от этого беспрестанного повторения чуть осип птичий голосок. Самец то и дело запрокидывает голову в голубоватой шапочке, и из приоткрытого клюва раздается какой-то простуженный писк.
Время от времени он невысоко взлетает, часто трепеща крыльями, опускается на другой кустик, и снова звучит призыв. Он хозяин своего участка и старается быть на нем заметнее. Но, владея территорией, он уже лишен возможности выбора: какая прилетит, с той и будет выводить птенцов.
И вот в одно утро, солнечное или пасмурное, словно исчезает с луга беспокойная птица-цветок. Став семьянином, самец ведет себя совсем иначе: ходит в траве чуть поодаль самки, пушится, веером разворачивает черный с белой каймой хвост, что-то щебечет неразборчивое, журчит по-жавороночьи. Своим поведением он выказывает вовсе не восторг, а скорее робость и смущение. Теперь он смело бросается на ворону, гоня ее прочь, хотя еще за день до прилета самки не обращал на черносерую разбойницу никакого внимания.
Самку заметить труднее. Рисунок наряда у нее такой же, как у самца, но краски тусклее. Зато нет на речных берегах, озерах и болотах птицы стройнее и изящнее. Став хозяйкой участка, запомнив его границы, она, не мешкая, берется за строительство гнезда, будто и не было дороги в шесть или восемь тысяч километров, не было на ней ветров, дождей, туманов и других испытаний. Ловкая, энергичная, свежая, ладная, перышко к перышку, деловито ходит она, собирая сухие травинки. Ноша не тяжела. Наверное, вся постройка весит меньше птицы, но сколько раз приходится прошагать с этой ношей, обходя то кустик одуванчика, то осоковую кочку, сколько раз перепорхнуть с места на место, чтобы выбрать что-то пригодное для гнезда. Особых требований к материалу нет, но собирать его рядом с гнездом рискованно. Может заметить чужой глаз: сорока, кукушка, ворона и даже жулан. Таким никак нельзя показывать, где будут лежать яйца и птенцы. Когда кто-то из возможных врагов появляется поблизости, самка бросает все, что собрала, и, не проявляя видимого беспокойства, ведет себя, как птица, у которой нет никаких забот. Ворону обмануть удается, кукушку — нет.
Даже после начала строительства гнезда самец не может быть уверен, что с семьей у него все устроилось. По какой-то причине надолго задержались, а может быть, стороной пролетели другие самки. Тогда остальные самцы, оставив безнадежное ожидание, кто пешком, кто лётом подбираются к участку счастливца, и хотя драк и серьезных стычек не бывает, ему приходится туговато, чтобы удержать границы. Самцы-неудачники, помыкавшись у реки, объединяются в холостяцкие компании и кочуют, где придется. В конце весны их можно встретить даже в сухой, начинающей выгорать безводной степи. В такие кочевые группы нередко собираются самцы двух-трех подвидов и даже видов. В них можно обнаружить птиц из Заволжья, Причерноморья, с Русской равнины. Вместе с желтыми трясогузками иногда бродяжничают и белые.
У самца-хозяина спустя несколько дней после начала насиживания самкой яиц гаснет агрессивность к тем сородичам, которые случайно или намеренно вторгаются на его семейный участок. Правда, и характер намеренного вторжения становится иным.