Хорт, затуманенный, взъерошенный, спившийся Хорт захрипел.
— Ты, что ли, счастье мое?
— Дурак! Не я, а — дочка, Чукка твоя — счастье твое.
— А ты кто?
— Я — случай, судьба. Понял?
— Где же, где Чукка моя, счастье мое?
— Жива она, здорова и ждет тебя, на облака смотрит. Ты утречком и поезжай. Спасибо скажешь Заяре. Понял?
Заревел спьяну, с горя, с тоски, застонал Хорт:
— Что делать мне, окаянному? Что? Собака я, и в канаве издохнуть хочу… Будь ты проклята, жизнь моя… Змеи кругом, гады слизкие, убийцы, бухгалтерия…
— Я тебе правду говорю, слушай, дело говорю, — поезжай. Ждет она…
— Сгину я. Крышка, могила.
— 10 лет, 10 золотых лет проживешь.
— Пропаду. Удавлюсь.
— Ой, нет. Если не удавился вчера с горя, то завтра от счастья не удавишься.
— От какого счастья, где оно?
— Вот завтра и увидишь. Жизнь тебе малиной будет. Вижу я, вижу. Ой, счастье плывет к твоим берегам. По руке вижу, по глазам вижу, по сердцу слышу. Красивый будешь, здоровый, богатый, знатный будешь.
— Нет, не буду. Обман. В могиле лежать буду.
— Эфиопом прожил, дня ты счастливого раза не видел, только — горе да горюшко, пил, до веревочки дожил, а завтра с утра праздник начнется и 10 лет не кончится…
В кабацком дурмане пьяных чувств и пестрых цыганских слов, среди посудного шума и нащупывания веревки, замызганный, изничтоженный, на веки оскорбленный, Хорт первый раз в жизни за 40 лет каторжных тяжких будней услышал легенду о каком-то эфиопском острове — так похожем на его черное прошлое — и первый раз в жизни встал из-за стола и сказал речь:
— Я — конторщик бухгалтерии железной дороги Хорт Джойс, самый несчастный бедняк на свете, заявляю всем, что я сошел с ума и в день своего рождения пью стакан за новую жизнь. Истинно: за новую жизнь с утра. Что я? Или в самом деле собака, пропадающий пес? Что я, а? Дайте ответ: где мое счастье? Где дочка, Чукка моя, где этот остров? Я найду его и я увижу Чукку. Я проживу 10 лет великолепно! Каждый день буду Чукке дарить подарки и буду пить шикарное вино. Гости приедут ко мне из Америки, и я — Хорт Джойс в модном новом костюме выйду их встречать. Все это будет совсем, как в кино, и я докажу свою натуру. Х-ха-ха. Хорт Джойс ничего не говорит зря!
Хорт выпил залпом и стукнул стаканом, будто поставил печать.
Цыганка вскочила на табуретку и запела:
Глаза мои, ой, были
Черными бриллиантами,
А теперь разбитое стекло.
Кровь мою
Малиновыми бантами
На груди любовью запекло.
Шалма, ох, амая,
Заяра, аймава,
Пропадай, цыганская
Шальная голова!
Эх-ма, ма…
Хорт подарил веревку Заяре.
2. Хорт поехал
На завтра исправно Хорт явился на службу, но от пьянства, слабости, и бессонной ночи не мог писать — так тряслись руки.
— Тем лучше, — пробормотал он и, ухмыляясь, сделал вид, что идет в уборную, а сам отправился на вокзал, поглядывая на облака.
На вокзале Хорт увидел готовый к отправке товарный состав.
Облака приблизительно плыли в сторону, куда смотрел паровоз.
— Дело! — крякнул Хорт, подошел к машинисту, молча пожал знакомую волосатую руку, которую также жал раньше, встречаясь в кабаках, сказал:
— Еду за дочерью, за Чуккой, довези меня вплоть до смены; — там посмотрим.
— Лезь, — ответит машинист.
Хорт полез на паровоз.
Поезд тронулся.
И через несколько минут, через полчаса, Хорт, жуя соленый огурец, поднесенный машинистом, разглядывал лесную панораму, указывая огурцом на убегающих зайцев с полотна.
Встречные разъезды, полустанки и станции шире и ярче открывали глаза Хорту, глаза, которые не видели ничего, кроме горя, слезящиеся глаза, которые не знали улыбки за все 40 лет убийственной несчастной жизни.
И вдруг…
Волнующее очарование могущества машины, руководимой человеком, созданной человеком.
И вдруг….
Быстрое, стремительное, плавное движение в бесконечную даль, мимо лесов, гор, деревень, заводов, станций, лугов, полей.
Все вперед и дальше.
Где-то там — сзади оставшаяся болотная окраина, служба, бухгалтерия, кабаки, кладбище, служебная уборная.
Чорт знает!
Хорт посматривал на облака и думал:
— Кати, Хорт, кати. Час твой настал, сроки приблизились. Облака указывают путь. Небо высоко, земля широка, жизнь — всяческая, и надо с толком все это проверить. Да! А вы, облака, вы ведете меня за руку, как ребенка малого, вы, облака научите меня ни на минуту не останавливаться на месте, чтобы все увидеть, все узнать, все пройти, всему научиться. Если за 40 лет не сумел я — собака — лучше петли ничего придумать, так может за 10 лет, или сколько придется, я наквитаю потерянное, нажму на последнее, развернусь во все крылья, обследую, промеряю, обдумаю, попробую. Да! И скажу свое слово. А Хорт Джойс ничего не говорит зря.
К вечеру поезд дошел до смены паровоза.
С помощью знакомого машиниста Хорт устроился на сменный паровоз и поехал дальше.
Поздно ночью, когда и этот паровоз дошел до деповской станции, Хорта согласилась взять к себе кондукторская бригада, и он залег спать в теплушке.
Однако у него не было с собой постели и ему пришлось под голову положить свою худую руку.
Только потом, когда захрапел Хорт, кто-то из кондукторов положил ему под голову брезентовый плащ.
И увидел Хорт золотой сон.
Будто не в товарном поезде едет он, а — сидит важно на шикарном автомобиле, и рядом с ним Чукка — красавица Чукка. Будто едут они не по лесам и полям, а — по улицам громадного солнечного города. Мимо блестящих магазинов, ресторанов, дворцов, садов, мимо шумной тротуарной толпы. И многие ему — Хорту Джойс почтительно кланяются. А потом — корабль. И на корабле, музыка, бал, игры, песни. Но всех замечательнее на корабле — это Чукка и ее отец — Хорт Джойс. Будто над головами, на мачтах, изумительные нарядные птицы сидят и щурятся от ослепительного солнца, тихо посвистывая, тихо поглядывая на Чукку и Хорта. Будто весь корабль во власти Хорта и едет на остров к дикарям, к прекрасным эфиопам, у которых давно гостит Америка и все ждут только Хорта с дочерью. Ждут, чтобы начать строить хрустальную, высоченную башню. И вдруг на корабле появляются цыгане, много цыган, и все окружают Чукку, оттесняя Хорта…
Хорт проснулся с отчаянным криком:
— Не дам, не дам, не дам!
Около него кондуктора пили утренний чай.
Поезд стоял на большой станции среди густого скопления составов.
Хорта напоили чаем, спросили:
— Ну, что же дальше?
Хорт ответил:
— Пока не выгонят — поеду дальше, а выгонят — пойду пешком. Я найду свою дочь, я приближаюсь к ней. Сделайте милость…
Кондуктора загалдели в стаканы:
— Валяй.
— Езжай.
— Нам что.
— Знай колеси до небеси.
— Может еще поверстные получишь.
— Езжай и никаких.
У Хорта нежданно полились в чайный стакан слезы от радости, что его не гонят, что даже шутят с ним: значит недаром он честно прослужил 30 лет на железной дороге, рассчитывая на внимание, повышение и прибавку.
Главное, значит недаром поверил ни с того, ни с сего в какую-то высшую фантастическую справедливость на свете, справедливость —
счастье для каждого,
счастье для всякого,
счастье, хоть на минуту,
для пса…
Значит — теплая, ласковая, материнская рука судьбы с ним, и он — Хорт Джойс отныне лишен права в этом сомневаться.
— Ого, чорт возьми! крикнул внезапно Хорт, когда один кондуктор налил ему стакан вина, а другой подарил ему фунт колбасы.
— Чем-то я буду расплачиваться за ваше угощение? — добавил Хорт.
— Вот как получишь поверстные, приходи к нам с бутылками!
— Ха-ха, ха. Вот именно.
— Когда разжиреешь!
— А я должен разжиреть, друзья, честное слово должен! — уверял Хорт — иначе зачем бы я поехал за облаками, иначе зачем бы служил собачьей верностью 30 лет. Слушайте, друзья мои, ангелы, только один раз я был случайно в кино и видел там, как живут богатые, знатные, красивые люди, и не поверил — дурак — что это есть в самом деле — такая шикарная жизнь. А теперь верю! Вот — смотрите — вот звезда зажглась надо мной. Это моя звезда. Судьба зажгла ее. Я вижу, чувствую, понимаю. Простите меня, дело не в том, что я выпил за ваше здоровье вино, и может быть, говорю лишнее. Но я говорю от сердца, от крови, от благодарности. Дайте только мне еще проехать подальше, и я докажу свою правду, я спою свою песню. Чукка будет со мной и может быть — не смейтесь, ангелы, — Чукка будет сидеть со мной в автомобиле… Эх, сон я такой волшебный видел — Чукка со мной, красавица дочь моя.
Слезившиеся глаза Хорта светло заслезились, вздохнул он крепко, горячо и замолчал, затих, затуманился.
Поезд тронулся дальше.
Снова покатились колеса, снова двинулась панорама, открывая на каждом шагу новые, невиданные картины.
И чем дальше — тем радостнее — тем ярче.
Не было границ удивлению Хорта, не было берегов изумлению, не хватало никаких сил благодарно запомнить все, что так величественно шло ему навстречу, увлекая его на грядущие горизонты.
Так станция за станцией, узел за узлом, день за днем, ночь за ночью, с поезда на поезд перебирался Хорт к южному морю, чтобы там яснее, шире увидеть, куда и зачем плывут корабли, где живет счастье, где остановит судьба…
И вот — наконец — Хорт добрался до морской грандиозной гавани.
Было это утром рано.
Хорт почти бегом побежал с вокзала к кораблям и, не добежав, вдруг увидел безбрежную сияющую ширь моря, из которого только что взошло солнце.
Хорт застыл в чуде, перестал дышать, схватился за сердце, обомлел, ошалел.
О, конечно, он достаточно много слыхал описаний моря и всякие видал в журналах и открытках виды, но то, что он видел сейчас своими глазами — это все было — волшебным открытием: это все близко касалось его существа, это все говорило с ним языком живой сказки, это все давало ему целое царство разрешений и — главное — окончательно освобождало его от прошлого, от рабства, от горя, от суеты.
Только теперь первый раз в жизни улыбнулся так по-настоящему, что треснули сухие, запекшиеся губы, и показалась кровь на устах.
Хорт выпрямился, вдохнул полной грудью морской ветер и понял свое исцеление, дыхание жизнедатной судьбы.
Бодрый и трепетный, он зашагал в гавань, к кораблям, и руками потрогал первый пароход у пристани.
Качание леса мачт и снастей, свистки, громыхающие лебедки, цепи, крики, чайки, паруса, матросы, рабочие, товары, погрузка — все это радостно-детски взволновало Хорта.
Он не знал, куда кинуться, что смотреть, с чего начать.
Он даже сразу поверил, что именно здесь, в гавани, найдет себе какое-либо дело, которое посадило бы его на корабль и отвезло в заморские края.
Подумал:
— Гори, звезда, гори! Я жду.
3. Без берегов
Третий день не было видно берегов.
— И не надо, — повторял про себя Хорт.
Третий день кругом сияло солнце, слегка лениво зыбилось море, высоко голубилось небо, а по ночам низко висели наливные, сочные звезды.
Из кают-компании звучально разливалась музыка на фоне глухого машинного гула.
Царило спокойствие, похожее на вечность.
Пассажиры и команда в белых одеждах еле двигались, еле говорили, еле жевались.
Хорт, упоенный тихой гордостью, торжествовал, ухмылялся, наблюдал, размышлял.
Он был теперь одет в светло-серый, клетчатый, чуть подержанный, но вполне европейский костюм.
И даже курил английскую трубку.
То и другое он получил в подарок от своего хозяина, табачного коммерсанта, ехавшего в первом классе на том же корабле.
Изредка Хорт, как и все пассажиры 3-го класса, поглядывал на то палубное возвышение, где заманчиво-картинно красовались шикарные люди 1-го класса, важные, особенные люди, к услугам которых было все, без отказа, от малого до великого, от невозможного до возможного.
— Что это за владыки? — соображал Хорт, — почему это именно они — владыки: вероятно у них — великие, ученые головы, вероятно это они выдумали самые замечательные вещи на свете…
Особенно занимала Хорта мысль: откуда черпают эти люди такое множество денег?
— Верой и правдой прослужив на железной дороге 30 лет, я не очень-то начерпал денег, — ухмылялся Хорт, — а вот теперь попробуем черпануть с другого конца, попробуем… Пустяки, если я не начинаю что-то соображать…
А соображать ему, действительно, было о чем.
Хозяин Хорта, крупнейший табачный фабрикант, сам рассказывал ему, как он жестоко нуждался в молодости, пока наконец случай не представил ему достать небольшой капитал, на который он развернул свое табачное дело.
Теперь 30.000 пуд. листового табаку высшего качества вез с собой на корабле его хозяин, а Хорт был нанят в качестве надсмотрщика за погрузкой и выгрузкой.
Это была достаточно ответственная должность, требующая исключительного внимания к работе.
Дело в том, что, ради экономии, табачный груз был упакован не в ящиках, а в полотняных прессованных тюках, и надо было следить за ходом погрузки, перегрузки, доставки, чтобы сократить законную утерю веса и законный процент брака.
Никакой специальности тут не требовалось.
Хорт знал точную цифру законного минуса брака своего груза, до места назначения, и по окончании доставки должен был получить 25 % с плюса от выгоды сокращения утери веса.
При первой погрузке в гавани Хорт развил необычайную энергию предупредительности, осторожности, соображения, внимания.
Хозяин сразу оценил талант надсмотрщика и заключил с ним условие работать дальше.
Каким образом Хорт устроился надсмотрщиком и каким образом вообще он довольно гладко, проехал громадный путь с севера на юг, по различным железным дорогам, без копейки, — об этом надо сказать следующее.
Как известно, Хорт был худ и высок, как старая жердь, торчащая в лугах.
И то, что он был непомерно высок — играло в его теперешней жизни важную роль.
Сумма наблюдений над человеческим ростом утверждает, что люди, обладающие высоким ростом, обладают обязательной способностью внушать всем окружающим какое-то особенное чувство доверия и даже почтение, и даже чувство неизъяснимой симпатии.
Высокого человека (в отличие от человека маленького роста) всегда видеть просто приятно и приятно говорить с ним, приятно знать, что он занимает высокий пост.
Высокий человек всегда импонирует.
Высокий человек добр, солиден, значителен, широк, умен.
Высокий человек напоминает слона, любящего охранять детей.
Таким слоном выглядел Хорт.
А его — худощавость, большой нос, слезящиеся красноватые глаза, длинные руки и — отныне — неизменная внутренняя улыбка, — делала его обаятельным.
И в то же время моментами он был решителен и даже суров.
Моментами он был наивен, нелеп, неожиданен, смешон.
И всегда был, как море без берегов, обаятелен, чист, раздолен.
Теперь Хорт сам ценил свой высокий рост, потому что не раз слыхал от важных людей, что его рост вызывает зависть.
Это ему льстило: ведь это было единственное его преимущество.
Преимущество, за которое везли его кондуктора, обычно обладающие небольшим ростом.
Преимущество, которое заметила маленькая дочь хозяина Наоми.
— Папа, смотри! — крикнула она в гавани, — смотри, какой превосходный высокий человек. Папа я хочу поговорить с ним…
Так Хорт стал табачным надсмотрщиком, а в день отхода корабля Наоми подарила ему костюм и трубку.
Наоми было 11 лет.