Федоров выкладывал под занавес доказательство за доказательством, припасенные им для придания особой значимости своим деяниям. Впору было действительно удивиться, как это муровцы успели раскрутить буквально за несколько часов такое дело? И вещдоки обнаружить на помойке, и обыск учинить, и принадлежность рубашки установить, и даже предоставить своему начальнику возможность выступить с речью на радио. Впрочем, причина-то ясна: покойница — депутат Госдумы, вот в чем все дело. Так прижали, бедных, что поневоле забегали. А когда человек бегает, у него мозги хорошо прочищаются. Тем не менее они, конечно, молодцы.
— Наконец последнее, — видимо, Юра приберег для эффектного финала самое главное. — Нащупали мотив убийства. Максимова нагрела Санишвили с Алмазовым и, соответственно, их банк «Золотой век». На свою предвыборную кампанию она взяла кредит сто миллионов рублей, но до сих пор не вернула ни копейки и, кажется, даже не собиралась. Поскольку счет прогрессистов — пуст, а партия — практически банкрот. В банке же имеется личное обязательство Максимовой вернуть деньги еще месяц назад. Тут не совсем ясно, зачем она их брала и собиралась вернуть задолго до конца избирательной кампании. Что-то, в общем, не клеится, но факт раздора налицо. Или обмана. А у криминальных структур, не мне вам объяснять, куда, возможно, входит и «Золотой век», свои жесткие законы: включили счетчик, и ты хоть разбейся, а вынь да положь. Кстати, — Юра повернулся к Турецкому, — ты зря ехидничаешь. Подноготную-то Назарова мы сумели раскрутить меньше чем за сутки. А вот с убийцами, верно, не повезло. Но можно догадаться, чьих рук дело. Короче, я предлагаю начать поиск Санишвили. Его надо брать, поскольку, я не исключаю, он мог расправиться не только со своей бывшей любовницей, но и с компаньоном.
Легко сказать: брать. А где он? В Германии? В Штатах? На Южном полюсе? С Интерполом наши, точнее эсэнговские, отношения складываются пока более чем прохладно. Если же говорить откровенно, хотя все доложенное Юрой, как подсказывала Турецкому его проклятая интуиция, в немалой степени писано на воде вилами, такой поворот дела лично его устроил бы максимально. Ведь, по сути, это был вариант номер два личного «плана» психотехники: преступник изобличен, но находится в бегах. Разыскивать его положено не следователю, а славному уголовному розыску. Дело повисает, следователь свободен для новых свершений на почве личного благоустройства и прочего, к чему бы ни лежала душа. Все бы так, да вот проклятое серое мозговое вещество никак не желало согласиться с этой версией.
Пока Турецкий размышлял о себе, Меркулов сделал короткое предложение Юре, от которого в Сашиных мозгах все сразу стало на место.
— Ты там скажи своему эксперту-медику, чтоб он поточнее определил время смерти депутатши…
— Ну а как же! — немедленно отреагировал Федоров, даже с некоторой долей обиды за свой профессионализм.
Но Костя ж недаром сказал об этом, видимо, что-то знал недоступное пока остальным. Или в чем-то сильно сомневался. Впрочем, если поднапрячь все свое серое вещество, можно сообразить: если Санишвили с Максимовой приехали к ней домой днем, а вечером того же дня грузин улетел во Франкфурт, где у него филиал банка, то время убийства определяет все остальное. Правда, есть еще и рубашка со следами, напоминающими капли крови, и даже установлена ее принадлежность… И все-таки назвать эти доказательства решающими в деле нельзя. Пока нельзя. Но время еще есть.
Вся дедукция-индукция сыщика — ничто без рутинной работы, которая составляет девяносто семь процентов следственной массы, то есть времени, средств и сил. И только три процента — работа серого вещества следственного гения. Турецкий смело утверждал это. И вовсе не потому, что все учебники мира, вся отечественная и зарубежная практика тоже указывают на это обстоятельство. Всем все давно известно, но каждый проходит свой тяжкий путь в одиночку. И хочет он того или нет, сей закон будет торжествовать. А тот, кто в него не поверит и станет поступать по-своему, что ж, он просто никогда не станет настоящим… следователем.
Иначе говоря, все свое серое вещество в ближайшие дни Турецкому предстояло занять отработкой следственных версий. Недаром же едва ли не с первых лет работы в прокуратуре его называли «мастером версий». Случалось, что и с легкой иронией.
Следственная версия — это возможное объяснение накопленных фактов, индуктивное умозаключение следователя в форме предположения, основанное на фактах и подлежащее проверке по правилам дедукции. Внешне сказанное может выглядеть и сложновато, но по глубине мысли — тут уж извините! Вот почему вся троица, то есть Меркулов, Федоров и Турецкий, занялись составлением плана мероприятий, куда внесли ряд следственных версий, подлежащих проверке.
Под номером один значилась версия, предложенная начальником МУРа: умышленное убийство Алмазова и Максимовой-Сильвинской совершено Отаром Санишвили и (или) нанятыми им профессиональными убийцами по личным корыстным мотивам.
Номером два Меркулов обозначил версию: убийство Алмазова совершено по политическим мотивам лицами, не желающими, чтобы он занял пост руководителя Центрального банка.
Одной из версий, на включение которой в список согласились все трое, была: убийство совершено наследником Алмазова, неким Эмилио Фернандесом Боузой, чье место нахождение пока не установлено.
Под дальнейшими номерами фигурировали следующие версии: цепочка убийств московских банкиров, в том числе и Алмазова, совершается по причинам, следствием еще не установленным; устранение банкиров диктуется мафиозными структурами в связи с аферами и незаконными банковскими операциями. И так далее, и так далее.
Последней, под девятым номером, значилась еще одна версия, на которой Саша настоял вопреки возражениям Федорова: убийство было направлено вовсе не на известного банкира Алмазова, а на водителя его автомобиля. Костя посмотрел на Турецкого с искренним изумлением, потом подумал, кивая при этом, будто китайский болванчик. Это он так переживал неразборчивое упрямство и явную дурь младшего коллеги, спровоцированные наверняка обществом единоличника Грязнова. Наконец, неохотно, морщась, как от зубной боли, он согласился включить и эту «версию» (!) в список, брюзгливо заметив при этом, что бомбы, предназначенные для хозяев, как правило, убивают и их шоферов. «Спасибо, барин!» — хотел сказать, но не сказал Турецкий, поскольку эта последняя версия родилась сама по себе, как-то неожиданно, и была, как он понял позже, всего лишь результатом длительных размышлений над совершенно примитивным вопросом: если в машине сидят два человек, то ведь оба же они и могут быть искомыми жертвами. Чем Алмазов лучше Кочерги? А может, именно Кочерга кому-то крепко насолил, а его хозяина убрали за компанию… Или по ошибке. Почему бы нет?
Ну ладно, приняли — и приняли. Записали. После этого они наметили проверку состояния денежной массы и бухгалтерского учета в банке «Золотой век», а также личного алмазовского счета, имеющегося в коммерческом банке «Национальный кредит». При этом оперативная работа должна была лечь целиком на плечи Юры Федорова и его доблестных архаровцев. Вот это, последнее, Турецкого очень устраивало, поскольку все его глубокие знания на этот счет, как уже было сказано, могли уложиться в две странички руководства для вкладчика.
Оставалась последняя проблема: следовало каким-то образом уладить взаимоотношения по поводу случившихся трагических происшествий с двумя противоположными силами — президентскими «ястребами» и госдумовскими «соколами-сапсанами». Но часовая стрелка все ближе подходила к той отметке на циферблате, которая позволяла любому гражданину когда-то шестой части суши, а следовательно, и Турецкому тоже, встать и во всеуслышание объявить: слушайте, ребята, ну вас всех с вашими заботами! Я устал, и вообще, мой рабочий день кончился. Оставьте меня в покое. Сегодня, между прочим, суббота, потому общий привет! Следователь по важнейшим делам Турецкий больше не собирается обременять свое серое вещество всяческой дребеденью. Вы — начальники, вот вы и занимайтесь… А лично я пошел в свой собственный кабинет, чтобы…
И снова ничего не сказал Александр Борисович, но сделал такое кислое лицо, что Костю даже передернуло. Он отвернулся и резко махнул рукой: уйди, мол, с глаз долой. Уже взявшись за дверную ручку, Турецкий, возможно, просто так, из шалопайства, возьми да и ляпни:
— Слышь, начальник! — И подмигнул Федорову. — А ты хоть протокол допроса того единственного «толкового свидетеля», — передразнил он, — читал? По Назарову-то…
— А в чем дело? — сдвинул брови Юра.
— Да я ж этот твой единственный свидетель-то! Сыскари вы хреновы.
Пауза была до неприличия долгой. И весьма многозначительной. Наконец Меркулов, будто очнувшись, ткнул пальцем в Сашу, а потом в его стул, приказывая вернуться и занять свое место, теперь, по всему видать, подсудимого.
— Рассказывай, — приказал коротко.
Пришлось все рассказать. Но воображаемая «коробочка» принудила рассказчика вспомнить и день позавчерашний с происшествием на Трубной площади. В общем, кругом оказался виноватым Турецкий.
Костя возмущенно сопел, уставившись в свой полированный стол.
— Кому они хоть задницу-то раздолбали, не знаешь? — спросил у Федорова напоследок Турецкий.
И Юра вдруг захохотал. Отсмеявшись, объяснил оторопевшему Меркулову:
— Ну, слава Богу, груз с души да и со спины тоже снял! А этот деятель, ну, Игорь Борко, президент Интеркомбанка на меня чуть не с кулаками: покушение! Куда смотрите! Вот же поросенок… Верно говорят, что пуганая ворона и куста боится. Вон, значит, в чем дело! Постой, а почему же этот хрен-гаишник все иначе представил?
— А ты не понял? — удивился Турецкий. — Это ж он тебе версию банкира изложил. Словом, можешь прекращать дело о покушении. А я все-таки удаляюсь. С вашего разрешения.
— Нет, уважаемый, легко хочешь отделаться, — снова насупился Меркулов. — Ты почему ездишь без оружия?
— Костя, но я же не на операцию… Когда необходимо, другое дело. Да ты и сам…
— Я не занимаюсь оперативной работой, не веду следствия и не удираю от бандитов. Поэтому приказываю…
— Понял. Разрешите идти, господин замгенерального?
— Юра, хоть ты объясни этому балбесу, который словно нарочно так и лезет под пули, под разборки, черт знает куда… Ну почему на меня никто не нападает, не покушается? А на него — постоянно.
— Действительно, — пожал печами Федоров, видимо все еще переживая, — у тебя же есть такое право. Иногда это как обязанность. Если «Макаров» для тебя тяжелый, давай скажу ребятам, они тебе что-нибудь поудобнее подберут, покомпактнее.
— Спасибо. Понял. — И Саша вопросительно уставился на Костю.
Тот снова резко отмахнулся от него. На этот раз Турецкий молча и беспрекословно выполнил команду босса.
А в кабинет свой он зашел с единой целью: позвонить девочкам в Ригу. Неавторизованное поведение по этой части уже вошло у него в привычку.
9
За Турецким кто-то шел. Он спиной почувствовал это еще во дворе прокуратуры и сперва подумал — случайность. Но шагов через двадцать уже твердо знал, что за ним кто-то следует по пятам. Саша миновал свою машину, вышел из ворот и резко обернулся: ни одного знакомого лица, но и ни одного подозрительного. Московский люд спешил по своим вечерним делам, никто на него не обращал внимания. Тогда он дошел до угла Столешникова переулка и снова резко обернулся: нет, никого, на ком можно было бы остановить свой взгляд. Но ведь и сам он давно не новичок, и чувство преследования у него выработалось с годами, и стало как бы второй натурой, существуя уже независимо. Что же это, синдром преследования? Но ведь прежде ему как-то не приходилось замечать за собой подобное. А что, может, действительно вернуться и вынуть из сейфа «Макаров». Чем, в конце концов, черт не шутит?
Он знал в Столешниковом несколько палаток, которые торгуют всякой всячиной, включая даже горячий хлеб. В одной купил свежий батон белого, немного покрутился возле второй, торгующей сыром. Вообще-то никакого сыра ему не было нужно, да и очередь, правда небольшая, имелась. Потоптавшись и делая вид, что раздумывает — встать в очередь или не стоит, он еще раз внимательно огляделся и, не заметив никого подозрительного, решительно направился к своей машине. Выезжая уже за ворота прокуратуры, еще раз прислушался к внутреннему голосу и понял, что его надо холить и лелеять, поскольку до сих пор, кажется, он ни разу не подводил своего хозяина.
Преследователя Турецкий, конечно, увидел, но не в центре, где беспорядочное мельтешение автомобилей сбивает с толку и не дает возможности сосредоточиться ни на одной следующей за тобой машине. Но едва выбрался на Ярославку, как обнаружил его: он шел на приличном расстоянии, между ними было три-четыре машины. Когда Саша снижал скорость, тот делал то же самое, Турецкий прижимал акселератор к полу, и преследователь тут же взвивал все паруса. Уйти от него, судя по всему, опытного водителя, на Сашиной развалюхе было, конечно, невозможно: на первом же светофоре тот легко достал бы. И тогда Турецкий спросил себя: а зачем нужно от него уходить? Тем более что номер его вишневой «девятки» он уже «срисовал». Заметная машина, не самый лучший вариант для преследователя… Но кто он и что ему нужно? Что за лицо скрывается за притемненными стеклами вишневой «Лады».
Левой рукой Саша вытащил из кармана сигарету, прикурил, поглядывая в зеркальце заднего обзора, приспустил боковое стекло, чтобы дым вытекал из машины, и перестроился в правую сторону. Теперь он ехал спокойно, тщательно соблюдая все правила движения. На Енисейской улице преследователь неожиданно потерялся. А может, и не было никакого преследователя-то? Может, это просто от усталости?
Но припарковался Турецкий все-таки из осторожности за квартал от дома и быстрым шагом направился через несколько дворов к своему подъезду. С некоторых пор перестали ему нравиться проходные дворы в вечернее время. Осень, темнеет рано, холодно, на улице и с собакой человека не выгонишь. Хотя, разве что собачек только и прогуливают зябко кутающиеся в свои демисезонные плащи пожилые собаковладельцы. И потом, очень бывает неприятно, когда ты идешь как бы в пустоте, а твоим шагам вторят другие, где-то у тебя за спиной, и не поймешь, просто человек идет по своим делам или догоняет тебя короткими перебежками.
Саша рванул на себя дверь подъезда и тут же извернулся в позе готовности к удару — чтобы резко схватить преследователя за руку, которая, возможно, уже приготовила против тебя пистолет или нож. Не прошло и минуты, как взвизгнула дверь подъезда, и Саша увидел его. Человек был явно испуган. Нет, он испугался не Турецкого, сообразив, что его маневры разгаданы. Он, видимо, испугался много раньше, уже давно, и на лице его застыла маска с эпическим названием «Страх». Причем, страх подлинный, а не наигранный.
Поняв это, Саша слегка растерялся и сам:
— Что… с вами?
— Товарищ Турецкий… — почти прошептал преследователь. — Они меня хотят убить…
— Кто — они?
— Я от них оторвался, — заторопился незнакомец. — Они и не знают, что я к вам… Я вас целый день выглядывал возле прокуратуры, мне сказали на вахте, что вы, кажется, приходили, но сегодня же суббота. В общем, я проторчал на Пушкинской… а они рыщут возле моего дома. И тут вы. А я за вами… Скажите, что мне теперь делать?
Первая мысль была — сумасшедший. И физиономия никак не тянет на нормального.
— Да кто вы такой? — Турецкий наконец нашелся с вопросом. — И почему именно ко мне? Я-то вам зачем сдался?
— Как это — кто? — искренне удивился он. — Они ж Егорыча моего пришили, а теперь, значит, охотятся за мной. Вот поэтому я к вам и кинулся. Мне жена сказала, ну, Нина Васильевна… Вы ж с ней разговаривали. Это еще повезло, что я сразу, как вернулся, тут же к ней поехал, денег ей дать, я их много привез… А они, значит, возле моего дома дежурили, зевнули, другими словами.
Какая-то неясная мыслишка вроде бы мелькнула в голове, но Турецкий не успел с ней разобраться, потому что его странный преследователь говорил почти без остановки испуганно-бубнящим голосом.