— Я могу показать вам, как можно сделать оружие из дюжины вещей, находящихся в этой комнате.
Он шутит? Виктория огляделась вокруг. Комната была обставлена самой обычной мебелью. Что же здесь можно использовать в качестве оружия? Прошлой ночью она выглянула из окна и поняла, что находится в замке.
— Я в вашем замке? Я не ошиблась?
— Да, это действительно один из моих фамильных замков. — Рауль подошел к окну и с любовью окинул взглядом открывающиеся просторы. — Он находится в плачевном состоянии, но идеально подходит для деятельности, которую мы планируем развернуть. Здесь множество тайных ходов, закоулков и щелей, где можно спрятать огнестрельное оружие и амуницию, а также подземных камер, скрытых под фальшивыми полами.
Революция Викторию ничуть не интересовала.
— В замке множество спален. Я переберусь в одну из них. И пусть вас не беспокоит, что вы в моей комнате. — Отойдя от окна, он снял воротничок и манжеты и бросил их на пол поверх уже валявшегося там галстука. — Я намерен сделать так, чтобы вы занимались делом и находились под наблюдением в течение дня, а ночью были заперты здесь со мной.
— Я не могу оставаться здесь с вами. Пострадает моя репутация!
— Можете положиться на меня. Я обещаю никому об этом не рассказывать. Разве я не доказал, что заслуживаю доверия? Ни один человек не узнал о поцелуях, которыми мы обменялись несколько лет назад.
Ей не хотелось говорить о тех поцелуях.
— Клянусь, я не убегу.
— Вы англичанка, мисс Кардифф, а следовательно, полагаете, что клятва, данная язычнику вроде меня, ничего не значит…
— Но это неправда!
— …и что ваш долг как англичанки — сбежать.
Вот это было правдой. Но она помнила, как долго они добирались верхом до его замка, и сквозь какие густые, непроходимые заросли пролегала тропа. Было правдой, что она сбежала бы, если бы представилась малейшая возможность, но… как она найдет дорогу до Тонагры? А если она заблудится?
Возможно, ей удалось бы подкупить слуг…
— Как долго вы намерены держать меня в этом абсолютно аморальном заточении?
— Вы слишком торопитесь с выводами, не так ли? Ничего аморального мы пока что не совершили.
— И не совершим, сэр! Я требую, чтобы вы сказали мне…
— Вы останетесь здесь, пока я не возьму контроль над страной в свои руки.
— Скоро ли это случится?
— Это займет не более двух лет. — Он взглянул на нее и расхохотался: — Если бы вы могли сейчас видеть выражение вашего лица!
Самым строгим учительским тоном Виктория сказала:
— Да, я уверена, что это выглядит уморительно, но нельзя ли теперь назвать более точные сроки?
— Два месяца. А точнее — до первого снега.
— Два месяца?! — в ужасе воскликнула Виктория. — Вы сошли с ума?
— Вы сделали ошибочные выводы, не оставив мне выбора.
— Не оставив выбора? — Она пересекла комнату и остановилась перед Раулем. — Вы рассуждаете как ребенок. Разумеется, у вас есть выбор. Отправьте меня назад к Джонсонам. Мы сразу же уедем в Англию, и ноги моей в вашем доме никогда больше не будет!
— Джонсоны уехали, — сказал он.
Ее возбуждение улеглось, она побледнела. Руки безвольно опустились.
Они ее бросили.
— Может, вам лучше присесть? — сказал Рауль и, взяв Викторию под локоть, подвел ее к стулу и помог сесть.
— Конечно, они уехали. Как я сразу не сообразила? То, что вы устроили на балу… — сказала она. — Мистер Джонсон никогда и ни за что не станет рисковать жизнями своих дочерей и жены. И уж конечно, не станет делать этого ради их гувернантки.
— Если у них нет чувства ответственности и привязанности, то это не такая уж большая потеря. — Рауль наполнил бокал и передал его Виктории: — Выпейте.
Попробовав, она отстранила бокал:
— Это вино!
— Оно хорошо успокаивает при потрясении.
Он говорил с ней так, как будто чувствовал ее боль.
Она давно научилась не показывать окружающим своих эмоций, бушевавших внутри. Она рано поняла, что проявление чувств делает человека уязвимым, а притворное безразличие защищает от боли, поэтому постаралась придать лицу выражение спокойного равнодушия. И теперь, когда тот самый человек, который три года назад прорвался сквозь ее хорошо отработанное безразличие, держал ее в своей власти, она не могла допустить, чтобы он заметил, как ей больно, когда люди, с которыми она жила и путешествовала, уехали, бросив ее на произвол судьбы.
Сделав еще глоток вина, она поставила бокал на стол.
— Спасибо, мне уже лучше. Я была голодна и хотела пить. Этим объясняется мое головокружение.
— Уверен, что так и есть.
Она хотела было сделать замечание за цинизм в его тоне, но он продолжил раздеваться: теперь он снял рубашку.
Вид его обнаженной кожи произвел на Викторию такое сильное впечатление, что она глаз не могла отвести. Широкие, мощные плечи, грудная клетка с отчетливым рельефом превосходно развитой мускулатуры, узкая талия, плоский живот — все это демонстрировало ярко выраженный образец атлетического телосложения.
Словно не замечая ее завороженного взгляда, Рауль бросил рубашку поверх остальных снятых предметов одежды.
Виктории следовало бы отругать его за нескромное поведение и заявить, что именно из-за этого ей нужна собственная отдельная спальня, но она сказала:
— Ну и кто же будет все это подбирать?
— Подбирать — что? — не понял он.
— Ваш галстук, ваши манжеты и воротничок. — Она указала пальцем. — Вашу рубашку!
Он впервые за все время их разговора смутился.
— Тот человек, который всегда это подбирает, наверное.
Покраснев от раздражения, Виктория вскочила.
— Если мужчины вроде вас учиняют беспорядок, уборку за ними всегда производит кто-то другой. Они к этому привыкли.
— Во-первых, мисс Кардифф, прошу не сравнивать меня с другими мужчинами, которых вы встречали в своей короткой и унылой жизни. Даже если я бросаю свои вещи на пол, то учиненный беспорядок я ликвидирую сам.
Быстрым движением, которое удивляло ее и раньше, он обнял ее за талию и крепко прижал к себе, подтверждая тем самым, что его действия не были неумышленными и что он отлично понимал, как она на них реагирует.
Он заманивал ее в ловушку.
— Что это такое вы затеяли? — воскликнула она, опасаясь, что уже знает ответ.
— Я предлагаю вам работу.
— Работу? Работу?
— Вы ведь теперь нуждаетесь в работе?
— Да, но…
— В моем замке каждый работает.
— Я не хочу работать на вас.
— Это работа не на меня. Это работа ради правого дела. Необходимо заметить, что за несколько лет я заработал очень много денег, но я финансирую революцию и не могу кормить бездельников.
— Посадите меня в почтовый дилижанс, и я уеду из вашей страны, а у вас одной заботой станет меньше.
— Это легкая работа, причем она вам может доставить удовольствие. — Он усмехнулся этакой пиратской ухмылкой отъявленного головореза. — Я предлагаю вам работу в качестве своей любовницы.
Глава 17
Виктория ударила лбом в лицо Рауля и почувствовала, что разбила ему губу.
Он охнул и отскочил назад.
Она почувствовала какое-то злобное и никогда прежде не испытанное удовлетворение от того, что причинила боль другому человеческому существу.
— Вы правы. Здесь есть оружие, которого я раньше не замечала.
— Мне больно, будь оно проклято, — спокойным тоном сказал он. И добавил: — Да, при надлежащей мотивации самым лучшим оружием являетесь вы сами.
Она вдруг почувствовала гордость, и ей это не понравилось. Не понравилось, что можно было подумать, будто его похвала что-нибудь для нее значит. Не понравилось также, что он так мало ее ценил, что предложил работу в качестве любовницы и подумал, что она примет предложение.
— Вы забыли, что заставило меня выскочить на балкон в ночь бала, устроенного в честь дебюта Белл?
— Лорд Мередит пялился на ваши прелести, словно прицениваясь.
Виктория за последние три года начала осуществлять изящный переход к состоянию преисполненной достоинства старой девы. И четверть приобретенного ею лоска Рауль Лоренс согнал с нее несколькими словами, как будто его никогда и не бывало. Она была потрясена. Она была сердита. Она была возмущена его манерой говорить: «пялился на ваши прелести, словно прицениваясь»! Эти слова заставили ее окинуть взглядом комнату в поисках еще какого-нибудь оружия.
Вот этот высокий металлический подсвечник, например. Если вынуть свечу и повернуть острым концом вперед, она могла бы пронзить ему грудь.
Представив себе эту картину, Виктория несколько успокоилась и спросила:
— Почему вы думаете, что вам удастся то, чего не удалось лорду Мередиту?
Он рассмеялся, но тут же поморщился от боли и снова прикоснулся к губе.
— Вы, конечно, молоды и красивы…
— Так вы это заметили? — усмехнулся Рауль.
— …но у лорда Мередита есть деньги, и его вряд ли убьют из-за его собственных глупых амбиций.
Улыбка исчезла с лица Рауля.
— Я уже говорил вам, что у вас острый язычок, но маловато здравого смысла, — произнес он и шагнул к ней.
Виктория сказала воинственным тоном:
— Осторожнее, у вас губа уже кровоточит.
— Лучше бы вы поцеловали ее, — сказал он и обнял Викторию. — Вам не приходило в голову, что неразумно дразнить человека, который держит вас в своей власти?
— Я это знаю, — сказала она, хотя не делала такой глупости с тех пор, как ее отчим ударил мать за то, что та не научила Викторию должному уважению.
Но в Рауле было нечто придававшее ей смелость: он обращался с ней как с разумным существом. Если она ошиблась в оценке Рауля Лоренса… ну что ж, из золотого шнура, придерживающего занавески балдахина, может получиться хорошая гаррота.[1]
Рауль ослабил хватку.
Она отступила в сторону.
— Кстати, — сказал он, — самонадеянность лорда Мередита не прошла ему даром. Позднее в ту ночь, когда он уже отправился спать, кто-то избил его за недостойное поведение по отношению к вам.
— Вы? Это сделали вы?
— Почему вы говорите с таким недоверием? — Рауль снова прикоснулся пальцем к губе. — Когда я его оставил, он был здорово окровавлен.
— Вы его избили?
— Он оскорбил вас, гостью в доме моего отца.
В мире мужчин, насколько она их знала, это было веским основанием. Рауль защищал не ее честь, а честь своего отца.
— Минуту тому назад вы точно так же оскорбили меня, когда попросили стать вашей любовницей.
— Вы побудили меня к этому.
— Ничего подобного я не делала, — заявила она, высоко подняв голову.
— Побудили. Вы такая отзывчивая, такая умная, с вами так интересно говорить, вы такая пылкая.
— Я отзывчивая? — усмехнулась она. — У вас слишком заниженные требования, сэр.
— По правде говоря, у меня очень высокие требования. — Погладив подбородок, он внимательно вгляделся в нее. — Есть в вас нечто такое, что отличает вас от всех других женщин.
— Наверное, это потому, что, кроме меня, ни одна из женщин никогда не отвечала вам отказом?
— Вот именно.
Она назвала бы его самодовольным, но о каком самодовольстве могла идти речь, если правда заключалась в том, что он привлекал женщин, даже не пытаясь это сделать? Помимо его превосходного телосложения, это объяснялось, пожалуй, еще и тем, что когда он смотрел на женщину, она знала, что все его внимание направлено исключительно на нее. И что он с готовностью использует это внимание, чтобы привести ее в такое возбуждение, о котором она будет с благодарностью вспоминать всю свою одинокую беспросветную жизнь.
Но нет, Виктория не могла так думать. Если бы она это сделала, то забыла бы все, что знала о чести и правилах приличия, и согласилась бы взяться за предложенную им работу.
— Моя красота, несомненно, тоже привлекает вас, — насмешливо сказала она.
— Я знаю много красивых женщин. Но лечь в постель я хотел бы именно с вами. Однако если вы абсолютно уверены, что не желаете быть моей любовницей…
— Ни за что!
— …ну что ж, мы найдем вам другую работу.
— Надеюсь, это не будет связано с тем, чтобы поднимать за вами брошенное грязное белье?
— Нет. Мне кажется, этим занимается Томпсон. Но, кроме того, у меня имеется повар. — Он исчез в гардеробной и крикнул оттуда: — Не хотите быть у него судомойкой?
— Нет, — решительно заявила Виктория, сложив на груди руки.
— У меня есть экономка, — сказал он, выходя из гардеробной босиком. — Возможно, вы могли бы стать младшей экономкой.
Виктория не могла понять, к чему он клонит.
— У вас есть еще какая-нибудь работа на примете?
Он прищелкнул пальцами, делая вид, что удивляется, как это до сих пор не пришло ему в голову.
— У меня есть идея!
— Кто бы в этом сомневался?
— Вы гувернантка двух юных леди не самого благородного происхождения. Хорошо известно, что во время вашего путешествия по Европе вы всячески шлифовали поведение этих девушек и их родителей и довели его до такого блеска, что теперь они будут приняты — пусть даже не с распростертыми объятиями — в английском высшем обществе.
— Вам хорошо известно о моей работе? Сомневаюсь. С кем, позвольте узнать, вы обо мне говорили?
— Сплетни обгоняют любое транспортное средство.
— Но только не сплетни о гувернантках.
— Если гувернантка хороша собой, то сплетня наверняка появится.
— Гм-м. — И все же Виктория не спешила ему верить. Потом ей в голову пришла ужасная мысль. — Так у вас есть ребенок, которого необходимо обучить этикету?
— Нет. У меня нет жены, нет любовницы — как это только что выяснилось — и нет детей — ни законных, ни незаконнорожденных. Обстоятельства моего собственного рождения научили меня быть осторожным и не производить незаконнорожденных детей, так сказать, с изнаночной стороны одеяла.
Она была очень рада слышать это, хотя не могла бы сказать, почему ее это вообще интересовало.
— В таком случае о ком идет речь?
— У меня есть родственники.
— Родственники, — повторила она.
— Большинство людей, проживающих в замке, являются родственниками. Главным образом кузены и троюродные братья, а также другие. Семья очень разветвленная с благородными корнями и не очень благородными манерами.
Он уселся напротив нее, уперся локтями в колени и наклонился к ней, пытаясь, как это делают все джентльмены, убедить леди с помощью личного обаяния принять его планы.
К сожалению, на нем были надеты только брюки, что отвлекало ее внимание.
Рауль продолжал:
— Если верить слухам, то родоначальником моей семьи был Аттила де Хан, совершавший набеги на Францию, который щедро засевал своим семенем обширные пространства. Говорят, что одна из подвергнутых насилию женщин украла у Аттилы его кривую турецкую саблю и, спасаясь от его гнева, сбежала на Пиренейский полуостров, в те места, где в настоящее время находится Морикадия. Там в лесу она родила своего сына. Земля впитала ее пот и кровь, и только дикие звери услышали его первый крик. Она вырастила из мальчика воина, и когда Сейберу было пятнадцать лет, он заставил горные племена присоединиться к нему и основал королевство. В качестве своей эмблемы он выбрал зеленоглазого дракона и насаждал свою власть с помощью меча.
— Сейбер, — повторила Виктория.
— Его имя, — пояснил Рауль. — И мое тоже.
— А где кривая турецкая сабля?
— Этого никто не знает.
— Вы выглядите не так, как, по-моему, должен бы был выглядеть потомок Аттилы, — сказала Виктория, хотя Рауль действительно выглядел как воин.
Она без труда могла представить себе его скачущим на неоседланной лошади. Он размахивает кривой турецкой саблей, его волосы развеваются на ветру. И все его боятся… и любят.
— С тех пор как родился тот младенец, сменилось семьдесят поколений. Я не похож на жестокого азиатского завоевателя, однако моя мама говорила, что бабушка утверждала, что волосы у меня как у Аттилы. — Он взял прядь волос и показал ей. — Черные, прямые, очень густые.