— Какое благородство, — ехидно произнес Люциан и, все еще не выпуская меня, повернулся к Гаррету. — Ну что, ты оклемался?
Гаррет утер кровь, струйкой стекающую из уголка его рта.
— Вполне. Но я теперь понимаю, почему ты все никак не расстанешься со своей игрушкой. У нее замечательный потенциал, — следователь хохотнул, с неприкрытым восхищением разглядывая меня. — Когда она тебе надоест, дай знать…
— Непременно, — кивнул Люциан.
Ах ты, сволочь! И я пнула его локтем в живот. Со всей силы. Второй раз за этот вечер Палач охнул от неожиданности.
— Не надо, Гвин. Не зли его еще больше, — раздался голос Джека.
— Злить? — я снова попыталась вырваться из удерживающих меня рук, но не столько потому, что надеялась на удачу, а потому, что сопротивление, как ни странно, придавало мне сил. Моральных.
— Именно, детка. Злить. Наш красавчик просто в бешенстве. И знаешь, почему? Он ревнует, — и Джек искренне расхохотался. — Такое простое человеческое чувство, как ревность, ну кто бы мог подумать.
— Это не ревность, милый. Это посягательство на его собственность. А он считает меня своей собственностью. Любимой игрушкой. Которую можно сломать, починить, потом снова сломать. И так до бесконечности. А еще ей можно врать!
— Все. Хватит! — рявкнул, не выдержав, Палач. — Гаррет, оставляю тебя с нашим любимым подследственным. Твое дело узнать, где архив. Я буду на связи.
Ох-хохонюшки! Кажется Люциану не понравилось, что мы его тут так мило обсуждали. Будто не замечая его присутствия. А чего злиться-то? Сам начал. Сам завел этот разговор. И я, наконец, поняла, для чего. Пытки не могли заставить Джека признаться. Ему больше нечего было терять. Но угроза мне, новая информация обо мне — могли. И это у Палача получилось. Простой разговор. Можно сказать, семейная разборка. С привлечением третьего свидетеля, почти что еще одного заинтересованного лица — и вот результат налицо. А я видела, как больно было Джеку узнать про меня то, что никто вообще не должен был знать. За это я была очень зла на Люциана. Я уж молчу о том, что он отдал меня Гаррету, и… за то, что нанес мне удар прямо в сердце, рассказав о Князе.
Ревность? Возможно, Джек был прав. Но я в это поверить не могла.
Люциан потащил меня к выходу.
— Стой! — заорала я.
Люциан и не подумал остановиться.
— Что будет с моим мужем?
Никакого ответа.
— Слушай, гад. Ты меня достал сегодня! Скажи сейчас же.
— Заткнись, Мири, — голос Люциана нежно прошелся по моей шее, отдавшись болью где-то в районе позвоночника.
Вот черт. А ведь он в ярости. Внезапно злость, что поддерживала меня весь этот последний час, испарилась. И я не на шутку перепугалась.
— Куда ты меня тащишь?
— Туда, куда ты напросилась. Дважды!
За дверью комнаты Люциан подал знак моему охраннику, который тут же что-то заговорил в переговорное устройство.
— И куда?
— В карцер, — голос Палача был многообещающим… и зловещим.
— А если бы я подняла на тебя руку в третий раз, ты отправил бы меня на эшафот? — я истерично рассмеялась.
— Боишься, — хмыкнул мне в ухо Люциан. — Правильно, бойся меня, маленькая. Я — единственный, кого тебе следует бояться. А остальные будут иметь дело со мной.
— Ненавижу тебя! — зло сказала я.
— Я это уже слышал. Много раз. Даже успел выучить.
За второй дверью нас ожидали неизменные четверо «безопасников».
— В карцер ее, — отдал приказание Люциан, и, оставив меня на попечении своих псов, ушел прочь.
Глава 8
В карцере оказалось не так уж плохо. Если не считать трех черных, вызывающих тоску блестящих стен и еще одной — решетчатой, автоматической, состоящей из двух секций — двери-стены. В которую меня и завели. Все убранство помещения размером примерно четыре на четыре метра составлял тонкий матрас в одном углу и унитаз во втором. Коридор за решеткой был темен и так же мрачен, как и сама камера.
Ну, по крайней мере, тут сухо и не холодно. Нормально. VIP-карцер? Смешно. И мне было бы смешно и дальше, если бы один из моих сопровождающих не приказал мне поднять руки, на которых он тут же застегнул стальные браслеты наручников. Цепь он пропустил через прутья решетки. Замечательно. Теперь я не могла добраться ни до туалета, ни до матраса. Похоже, я поторопилась с признанием себя VIP-персоной. Но что меня окончательно вывело из равновесия, так это то, что охранник завязал мне глаза. И все. Он ушел. Зашуршала, задвигаясь, правая часть хорошо смазанной металлической двери. Щелкнул автоматический замок. И этот звук был последним, что я услышала. Меня окружила темнота и тишина.
Не знаю, сколько я так простояла. Мои руки затекли. Ребра болели. Поясница ныла. Я чуть пошевелилась, чтобы хоть немного разогнать кровь в мышцах. Чтобы дать ногам отдохнуть.
Окружающую меня тишину разбил глухой, неумолимый звук тяжелых ботинок. Кто-то шел по мою душу. И я очень надеялась — буквально изо всех сил — что это именно он, тот самый, а не другой. Если случилось самое страшное, и ко мне сейчас шел Гаррет… Нет! Я отогнала эти мысли. Пока я не узнаю точно, кто это, я не буду изводить себя зря. Но это было тяжело…
Шаги смолкли напротив меня. Щелкнул замок. Затем прошипела плавно отодвинувшаяся в сторону дверь. Посетитель встал за моей спиной. Молча постоял минутку, затем его тяжелые руки легли мне на плечи, сжали… прошлись вверх — к моим вцепившимся в решетку кистям. Ноги его оказались между моими, он чуть толкнул их, заставляя раздвинуться на ширину плеч. Руки его отпустили мои и легли на талию, пододвигая к себе. Он прижался ко мне пахом, и я почувствовала его возбуждение.
Черт его побери.
— Люциан? — неуверенно спросила я.
Это был он. Я узнала его запах. И это было облегчением. Хотя рано было надеться на что-то хорошее. И тому доказательством послужило то, что его пальцы схватились за застежку моих джинсов и через секунду он сдернул их с меня вниз, к щиколоткам, вместе с трусиками. Руки его тут же переместились вверх, под рубашку, прошлись по стянутым бинтами ребрам, задрали лифчик и, обхватив мои груди, сжались.
Я прикусила губу. Люциан тяжело дышал мне в ухо. Что-то вывело его из себя, что-то еще случилось после нашей стычки в допросной. Но что? Оставалось только гадать.
Правая его рука, не уменьшая нажима, снижаясь, скользнула обратно по моему телу, по животу, притормозила между ног. Я чувствовала, как она трансформируется, удлиняются пальцы, жесткие когти царапнули внутреннюю поверхность моего бедра, не до крови, но еще чуть-чуть, и он пустил бы мне кровь. Я непроизвольно дернулась. Левая рука Люциана тут же ухватила меня за волосы под затылком, собрала их в горсть и с силой дернула мою голову назад. Мышцы моей шеи натянулись до боли, я застонала сквозь зубы, прикусывая до крови губы.
— Возбуждает, да? — голос Палача вибрировал где-то внутри меня, разносясь по всему телу, жаля в таких местах, что это казалось невозможным. — Да. Вот так. Я даже позволю тебе кричать. Мне нравится слушать, как ты кричишь. Слишком давно я не слышал твоих криков, милая моя.
Ни черта меня это не возбуждало. Лишь пугало до колик. Потому что я не понимала, что случилось, почему Люциан набросился на меня вот так, почему именно сейчас. Не о такой первой близости после долгой разлуки я мечтала, порой боясь признаться даже самой себе, что хочу этого до безумия. Но не так же. Не так.
Длинные пальцы Люциана скользнули внутрь. Я вздрогнула.
— Не дергайся, — сладким голосом шепнул Люциан. — Дернешься — сделаю больно. Стой спокойно и не шевелись.
— Ненавижу, — всхлипнула я.
— Конечно, — согласился мой мучитель. — Всеми фибрами своей светлой души, которую, если помнишь, сохранил тебе я.
— Сволочь.
— Да. Я такой, — усмехнулся он.
Я стояла спокойно, заставляя себя не ерзать, но это было сложно. Эти кошмарные пальцы просто хотели, чтобы я извивалась в попытках избежать еще более глубокого проникновения. По щекам моим катились слезы, пробиваясь сквозь закрывающую глаза повязку, попадая за ворот рубашки. Часть их своим раздвоенным языком слизывал Палач. Я слушала, как он урчит от удовольствия, поглощая мои эмоции, мое унижение, мою обиду. Он наказывал меня…
— Тебе так нравилось смотреть, как я имею Джека, правда? Мы с твоим мужем еще разок вместе пересмотрели записи. И ту самую, да. Я обратил внимание на твои глаза. Ты хотела быть на его месте, так, маленькая?
— Нет! — прохрипела я.
Пальцы Люциана выскользнули из меня. Я не успела облегченно вздохнуть. Ребро его ладони легло между моих ягодиц. Я замерла.
— Сейчас твоя мечта сбудется, моя дорогая. Ты в полной мере прочувствуешь то, что пережил твой муж.
Неумолимые пальцы втолкнулись в меня.
— Не надо, — сипела я сквозь всхлипы.
— Не слышу, миленькая, что ты там бормочешь?
— Не делай… не делай этого!
— Нет? — искренне удивился Люциан.
Пальцы шевельнулись во мне, а потом он резко их вытащил, исторгнув этим из меня еще один полный муки стон. Нет, больно он мне не делал. Но все внутри меня противилось подобному обращению.
Рука Палача, наконец, отпустила мои волосы. Затем звякнули ключи, он расстегнул наручники и, ухватив меня за левое запястье, пристегнул мою руку чуть ниже. Потом он сорвал с моих глаз повязку. Я заморгала и взглянула вверх на него. Глаза Люциана светились в темноте серебристым резким светом, от которого моим глазам сделалось больно. Но еще больнее мне стало от его пронзительного взгляда.
Люциан схватился за пряжку ремня на своих джинсах. Через мгновение он снова взял меня за волосы.
— Видишь, я иду у тебя на поводу. Цени это, лапонька, — он держал мой взгляд, и от его жутких глаз все волоски на моем теле встали дыбом. — Открой рот! — последовал приказ.
И он резко втолкнул свой вздыбленный член мне рот. Так глубоко, что я подавилась.
— Ну же, — голос его был груб, в нем не было ни капли нежности. — Что-то я не слышу стонов наслаждения. Ты же так этого хотела. Ты мечтала подержать эту штуку во рту, поласкать губами, а?
Я едва подавила приступ тошноты. Он двигался у меня во рту быстро, резко, грубо. Придерживая меня за волосы, не давая отворачиваться или как-то уменьшить силу ударов.
Но вдруг во мне что-то щелкнуло. Это же Люциан. Мой Люциан. Таков, какой он есть. Кем был всегда. Задолго до моего появления на свет. И я даже не знала, сколько ему на самом деле лет или веков. Нет, не веков. Тысячелетий. Мой Любимый и Единственный. Тот, кого я без памяти любила. Тот, кого я веками оплакивала. Тот, кому принадлежало мое сердце. Моя душа. Самая моя суть. И я хотела его. В любом виде. Без условий и оговорок. Хотела. Пусть даже вот так. И разве он не наказывал меня раньше? Сильнее, чем сейчас. Возможно, менее обидно, но намного болезненней. Оставляя на моем теле раны. Шрамы. К которым я относилась как к его клейму. И от которых я когда-то избавилась, чтобы забыть боль, которую оставила в моем сердце его гибель. Пусть смерть его оказалась мнимой, но я-то об этом не знала, и рана так никогда и не зажила. Но вот теперь, теперь он снова был рядом. И я ведь мечтала о нем, мечтала в тот момент, когда он насиловал Джека, хотела облизывать это великолепное тело словно карамель. И вот эта карамель была сейчас у меня во рту.
Я зажмурилась, чувствуя, как по щекам продолжают сбегать слезы. Но это уже не были слезы обиды. Неожиданно они обернулись слезами радости, слезами счастья. И я обхватила губами почти выскользнувшую из моего рта головку члена Люциана, а потом поцеловала, слизнув капельку семени и втянула обратно в рот. И ласкала языком, и облизывала, и сосала. А слезы текли по моим щекам.
Люциан замер. Он мгновенно ощутил во мне перемену и насторожился, готовый к любой выходке с моей стороны. А мне было глубоко фиолетово, что он там думал. У меня была свободна одна рука, и я обхватила его член у основания, а потом погладила курчавую поросль внизу его живота и провела рукой выше, к квадратикам его великолепного пресса, просунув руку под футболку. Я приподняла голову, потом поцелуями поднялась по всей длине его члена, затем еще выше, к животу, и языком и губами коснулась его горячего тела. Я в исступлении целовала его, вкладывая в эти поцелуи всю свою тоску по этому телу, по личности, которую оно заключало. Я почти не заметила, как Люциан ослабил хватку на моих волосах. А потом его широкая ладонь поднялась выше и погладила меня. А я скользнула рукой ему на поясницу, притягивая его к себе еще ближе.
Я целовала его и плакала. Я не могла остановиться. Но он сам меня остановил. Он отстегнул мою руку и, если бы он меня не поддержал, я бы упала. Я обнимала его за талию, уткнувшись мокрым лицом ему в бедро, и все продолжала рыдать.
Люциан не шевелился. А потом наклонился, подхватил меня за подмышки и поднял. Я смотрела ему в глаза. Он убрал волосы с моего лица. Я хотела его поцеловать, но он мне не дал. Просто держал меня и разглядывал мое лицо.
Тогда я подняла руки и положила свои ладони поверх его, отвела их от своего лица и медленно опустилась перед ним на колени. Потом потянула вниз его джинсы. Развязала шнурки, подняла одну его ногу, стянула с нее тяжелый ботинок, джинсы, затем проделала то же самое со второй. Поцелуями прошлась по внутренней стороне его правого бедра и снова втянула в рот его член. Люциан едва слышно застонал. И меня при этом звуке переполнило счастье. Мне стало неважно, где мы и почему. Я просто целовала и ласкала своего любимого мужчину. И плевать на остальную Вселенную. На Арку. На всех богов и на демонов Ада.
Я погладила кончиками пальцев твердые соски Люциана. Он ухватил меня за руки и поднял с колен. А потом резко притянул к себе. Ребра отдались болью. Но мне было все равно. Я нежилась в этих крепких объятиях.
Он шагнул назад, увлекая меня за собой. Опустился вместе со мной на тонкий тюфяк. Перевернулся, и я оказалась сверху. Но я не хотела быть сверху. Я никогда не хотела быть сверху.
— Нет, — шепнула я. — Ты — сверху. Ты…
Он не дал мне договорить. Перевернулся и сорвал с меня джинсы, которые до того болтались где-то на моих щиколотках. Буквально разорвал мою рубашку. И через секунду он был во мне. Горячий. Толстый. Мощный. Я задохнулась от чувства наполненности. От ощущения, что я вдруг оказалась дома, в безопасности, в уюте. Я этого чувства не испытывала веками. Даже в лучшее наше время с Джеком. Ни с кем из моих прежних любовников.
Люциан держал меня, не шевелясь и не позволяя шевелиться мне. Мы просто смотрели в глаза друг другу. И в наших глазах была одинаковая горечь, боль, тоска…
А потом он начал двигаться. А я начала громко стонать. Я не могла, да и не хотела сдерживать стоны, почти крики, эмоции переполняли меня. Меня разрывала изнутри любовь к этому мужчине, каким бы он ни был, нежность к нему. Люциан рычал, беря меня. Ничего человеческого не было в этом рыке. Глаза его сияли. Две ярчайшие звезды в кромешной тьме карцера. Я погрузила пальцы в его волосы, потом нашла завязки кожаного шнурка, стянула его и расплела его косу. И волосы рассыпались по его плечам. И я гладила это живое серебро.
Люциан склонился ко мне. Его губы накрыли мои. И я языком ощутила, как растут его клыки. И это на мгновение напомнило мне, кем он был на самом деле. Но я давно уже знала правду о нем. И когда он прокусил мне горло, я кончила. Так, как никогда не кончала, когда меня кусал Князь. Но Князь брал мою кровь, а Люциан просто укусил и держал свои клыки во мне, так же как его член был внутри меня. В эту минуту он обладал мной в большей степени, чем кто-нибудь, чем он сам когда-то давно. Я содрогалась и содрогалась. И где-то на грани рассудка почувствовала, как кончает Люциан. И тут его раздвоенный язык зализал мои ранки на горле. Потом он просто опустился на меня, не выходя. Его руки продолжали прижимать меня к себе. Я уткнулась лицом в его волосы и все продолжала плакать.
— Не нужно, — словно издалека донесся до меня голос моего любимого Палача.
— Что? — Я не понимала, чего он от меня хочет.
— Не плачь, родная, — его хриплый шепот коснулся моих век, и он стал поцелуями вытирать мои слезы.
— Я не могу остановиться, — призналась я. — Ты можешь что-то с этим сделать?