Начинается вой в блоке:
— Куда тебя черт просил валить? Колька-а-а! Паразит! Иди теперь сам, перекидывай!
— Л-ладно! Молчать там! — с достоинством говорит Николай в дыру и садится закурить. — Б-бабы! Ваше дело малое: з-знай вибрировай.
Он на блоке ходит с опаской, хватается за штыри, взмахивает руками, и на фоне звезд похож на одинокую и бестолковую курицу, которая никак не найдет своего насеста.
Наконец бетон вообще перестали возить.
Николай спустился со стены по лестнице, собрал кучу щепок, притащил ведро из-под смолы, целое бревно, раздавленное экскаватором, свалил все в кучу и поджег:
— В-вот славно! Костер — п-первое дело! Эй, девки!..
Из блока выбралась Даша, с ног до кончика носа в бетоне; пришла, присела, подставляя огню бока и радостно щурясь, славная, добрая, словно и не она только что костила Николая.
— Вот зимой, Анатолий, х-холодища — во! — сказал Николай. — А я на эстакаде, на ветру. Бабы-то в блоке, а на эстакаде — метель, смерть моя! Спасаться надо? Вот я соберу щепочек, да в пустой бадье и разведу. Железо вокруг, не загорится. Залезу в бадью, дым глотаю — ах, хорошо!
— Расскажи про пожарника, — подсказала Даша.
— Ну, а когда начальство идет, я сразу затоптал, присыпал, словно и не я. Откуда дым? Курил! И вот однажды пожарник попутал. Я его не углядел: метель больно сильна была. Эх, он как набросился! Такой и растакой ты, говорит, Иркутскую ГЭС спалишь! Я же стою на своем: «Спасаться надо?» — «Я тебя, — говорит, — спасу!» Побег он искать начальника участка. Я скоренько костер загасил, золу скинул вниз, снегом присыпал, а сам ходу. На портальный к Ефремовичу залез и смотрю. Они пришли, ходили, ходили… А я наблюдаю. Начальник говорит: «Не может быть, я Николая знаю, он не допустит». Так и ушли. Потом начальник встречает. «Ты, — говорит, — жги, да так, чтоб пожарники все-таки не видели». Ладно. Знаем. Летом теперь что? Благодать.
Неподалеку лежал ящик для угля. Я развернул его к огню, постелил там доску и прилег. Железо было ледяное, костер погасал. Иногда гул будил меня, я вскакивал, выбегал к машине, но это была не машина, это гудел и клокотал котел крана. Во сне я видел зиму: Москва завалена снегом, и по улице Горького колонной идут снегоочистители. Морозно, термометр на Моссовете показывает «35». А я — школьник, с портфелем в руке, иду и жую мандаринку, и от нее желтые корки остаются на снегу. Скоро Новый год, у нас культпоход на «Щелкунчика»…
Меня разбудил «рвач»; он привез кубометр бетона, который «выдоил» с завода, и сказал, что там поломка, бетон будет не скоро. Я дрожал от холода, был как пьяный, — то ли больной, то ли сонный.
— Ну слушай, парень! — стал канючить этот сильный мужчина. — Ну добавь же ходок хоть пяток! Сам видишь, какая работа. Ну что я, не рад бы возить? Вот вырвал из зубов кубик… Ну допиши, прошу тебя, детишкам на молочишко! Ведь у меня их сколько, и все пищат: дай, дай, дай!
Я достал блокнот и дорисовал ему три ходки. Потом мне стало жалко водителя «00–77», и я ему дописал две.
— Вот за это пойдем на кран греться! — весело сказал шофер, беря меня под руку.
Мы вскарабкались на кран, открыли железную дверь в его стене, и… пахнуло жаром, огнем из раскрытой топки. Кочегар, черный, как шахтер, скалил зубы:
— Что-о? Прибыли? Днем никакой дьявол не заглянет…
— Эх! Рай, жизнь-малина! — молодецки воскликнул «рвач». — Сюда бы еще девочку да белоголовочку — и помирать не надо! Неси-ка, друг, водички.
Кочегар нырнул в темноту, за причудливые механизмы, цилиндры, манометры, принес ведро с плавающей в нем сажей, и мы с удовольствием напились.
— Полезайте на полати, — сказал кочегар. — Там Жорка спит; вы его потесните, да не будите.
Забравшись по лесенке под крышу, мы очутились на каком-то помосте из досок, на нем лежали фуфайки, штаны, тряпки. Рядом в темноте проходила раскаленная труба, было жарко, как в парной. У меня от сладкой истомы сразу размякло все тело.
Мне снилась Комсомольская площадь в Москве. Я спешу на вокзал. Жара. Душно. Москвичи торопятся в дачные поезда. Все битком забито, одна за другой отходят электрички. Мороженое нарасхват. А мне очень весело: сейчас мы поедем в лес, на реку, на рыбалку. Эх, бычки! Да знаете ли вы, что мы с Ленькой поставили мировой рекорд по рыбной ловле на ржавые крючки! Только чего-то тошнит. Бычков нужно ловить — и выпускать обратно в реку, там они уже в очередь построились. Ловлю — и выпускаю. Ни ветерка, ни тучки. Пить, пить!
— Пить…
— Эх, парень, ты, видать, к здешним полатям непривычный. Слезай: бетон привезли. Айда!
Ну и жизнь! Я вышел из крана пошатываясь. Уже светало. «00–77» опрокинул кузов над бадьей. Я полез с лопатой и свалился в бетон. Полез еще, тюкнул раз-другой — и опять свалился.
— Поезжай! А, хорош!
Кран понес бадью. Долго кликали Николая; он залез в очередной «курятник» и так крепко уснул, что его едва разбудили. С грохотом вывалили бетон, и тут в блоке поднялся такой крик, такие вопли, что у меня похолодело сердце: кого-то завалило.
— Николай! Николай! Что случилось?
Николай смотрел вниз и шевелил губами.
— Николай! Да отвечай же! Девчат завалило?
— Хуже, — сплюнул он. — А что им, бабам! Опалубка треснула. В-весь бетон поплыл к м-матери. Наб-бетонили, шабаш!
Я кошкой вскарабкался наверх и увидел: противоположная стена треснула и отошла. В образовавшуюся дыру хлынул бетон. Девушки спасались, тащили вибраторы, визжали, карабкались по арматуре. Можно было ждать, что весь блок крякнет и разрушится, как спичечный коробок. А бетон плыл в дыру лениво, убийственно спокойно. Все труды пошли прахом!
Дашкина голова показалась первой и сейчас же сказала Николаю с непередаваемой яростью:
— Ах ты, рыж-жий аспид! Ты куда же на стенку валил? Не видел, что она слабая, да? Ах!..
— Даша, не ругайся, — вступилась Тоня. — Он валил правильно.
Она была красная, растрепанная, словно вылезла из пекла, и едва тащила вибратор. Я бросился на помощь. Она благодарно взглянула синими глазами и сказала:
— А вообще надо было Толю поставить. Вот уж он валит — по ниточке.
Я задохнулся. Это была первая похвала за все дни моей работы на стройке. И ее сказала она, Тоня…
— Тебе спать, тебе дрыхнуть только! — шипела Дашка, готовая вцепиться Николаю в лицо.
Он хлопал белесыми ресницами и краснел, как индюк.
— Уйди! — неожиданно тонко выкрикнул он. — Спихну!
— Это ты-то меня спихнешь?
— Дашка, перестань! Оставь, Даша! Иди лучше Москаленчиху покличь. Не нервничай!
Я впервые видел, как люди из-за неполадок готовы были схватиться и избить друг друга, искалечить. Из-за чего? Это же не свой огород, не своя хата?
Прибежали прораб, плотники, мастер, шумели, доказывали, допрашивали Николая. Общий вывод был: вина плотников — неверно скрепили опалубку.
У всех немного отлегло от сердца. Но настроение было преотвратительное. Даша и Николай не разговаривали. Тоня сидела на бревне, задумавшись, бледная, осунувшаяся, наморщив лоб, и такое что-то тоскливое, усталое было в ее взгляде, в ее фигурке, что я не решился подойти.
ПРИЯТНОЕ УТРО
Но так легко отделаться нам не удалось. Даша прибежала встревоженная, растерянная и сообщила, что возле конторы собралось начальство, приехал парторг стройки и всю бригаду вызывают туда…
Вот это будет баня!
Больше всех раскричался, расхорохорился Николай:
— Я… я им с-скажу! Я им так и с-скажу! Я не боюсь, видали мы таких! Оп-палубщики брак гонют, а б-бетонщик отвечай? Что они думают, мы б-бессловесные? Они меня попомнят! Надолго!
— Да ты пойди им скажи, Коля!
— И с-скажу! Испугался? Нет! Я уже десять лет б-бетонироваю! Видали!
Всю дорогу он разглагольствовал, его словно прорвало.
У конторы оказалось много народу: восемь часов утра, пересмена. Москаленко стоит на крыльце красная, расстроенная. Ну и ночка! Не хотел бы я оказаться сейчас на месте Москаленко. На крыльцо вышел парторг. Начинается!..
Обком рассмотрел итоги соревнования…
Что такое? Мы смотрим друг на друга.
— …Бригаде Анны Москаленко снова присуждается переходящее знамя обкома КПСС…
Треск раздался у меня в ушах: это аплодировали.
— От их работы зависело начало перекрытия Ангары. Бригада с честью справилась…
— Они не знают ничего. Молчи, Коля! — зашептали девушки.
— …безобразное, возмутительное отношение со стороны руководства участка. Бригада простаивает часами. Только сейчас я узнал, что три четверти бригады отправили на уборку мусора, а бетонировало одно звено — и то «обеспечили» бракованной опалубкой!..
Вынесли красное знамя — опять аплодисменты. Москаленко, розовая, как девушка, взяла его, начала говорить приличные случаю фразы, сбилась, но потом перешла как-то само собой на недостатки и, оседлав своего конька, как принялась чехвостить начальника участка, электриков, опалубщиков — казалось, пыль столбом поднимается!
В толпе гоготали, парторг хмурился и делал пометки в блокноте, а она, маленькая, как петушок, сыпала словами, потрясая знаменем:
— «Иван Микитич, давайте же бетон, люди стоят!» Посылает к Габайдуллину: «Это пусть он обеспечит». А Габайдуллин поехал за картошкой в Кузьмиху. Заместитель говорит: «Я ни при чем, это пусть диспетчер». Что же это за издевательство?! Для кого же стараемся? Бездушные, беззаботные вы люди! А бригада стоит? А, чтоб вам ни дна ни покрышки, бездельники!
— Правильно, Москаленчиха! — орали в толпе. — Крой их! Снять их!
— Я с-с-скажу! — Николай, полный решимости, полез прямо через перила на крыльцо. Лег брюхом и перевалился под общий хохот. — Я д-докажу! Д-думаете, я испугался? Нет! Я десять лет бетонироваю!
— Ты к делу, к делу!
— А э-это не дело? Да? Он-ни думают, мы б-бессловесные!..
— Да кто они, Коля?
— Л-ладно! П-помалкивай там!
Долго нельзя было понять, что Николай хочет доказать. Видно было только, что у человека накипело. И простои, и приписки, и нехватка бетона. Наконец он выпалил:
— А если кто б-будет такую опалубку гнать, как сегодня, так я сам б-буду ему в морду!
— Ну-у! Уж так и в морду! Нельзя, Коля!
— А ты п-помалкивай! Пойди п-поделай брак, тогда запоешь. Я десять лет без брака…
Николая стащили под аплодисменты и смех; он продолжал махать руками, и его успокаивали.
Между прочим, начальник участка сообщил, что за сегодняшний брак бригада опалубщиков лишается прогрессивки и снимается с Доски почета.
Мы стали героями дня. Народ повалил на блоки; вынырнул как из-под земли Петька-фотограф и категорически велел нам сниматься со знаменем. Он щелкнул раз двадцать. Правда, карточек никто не получил и по сей день, но зато факт был налицо: нас снял собственный фотограф участка.
Николай был красный, потный и очень довольный собой: он в толпе сумел-таки досказать соседям свою мысль.
— Пошли купаться! — сказал он. — Я знаю одно место. Никому не говорил, а тебе скажу: вода теплая, как чай!
— Ну?
— Сам нашел! П-пошли, потому дома все равно мыться. А потом поможешь мне шифоньер тащить.
Я двинулся за ним.
— Ну, правильно я говорил?
— Очень здорово, Николай! — польстил я ему.
КАК ЖЕНА НА НИКОЛАЯ ШИПЕЛА
У них в комнате был тот веселый и свежий беспорядок, какой случается только в счастливый день получения новой квартиры. Еще чисто, пусто, но в углу уже свалены постели, стоят прислоненные к стенке спинки кровати, занавеска лежит на подоконнике.
Молодая чернобровая и тихая жена Николая засуетилась вокруг нашего шифоньера.
— Ой, да что же вы сами несли! Попросили бы шоферов, вы же заморились.
— Б-буду я их просить, горлохватов! — буркнул Николай, вытирая со лба крупные капли пота.
— Ну, ставьте пока так. Мойте скорее руки — будете завтракать. Опять где-то загулялось, солнышко мое рыжее?
— Н-не твое дело! — строго сказал Николай.
У жены его были замечательные глаза: карие, влажные, глубокие; когда она вскидывала ресницами и смотрела на меня, казалось, что она скажет сейчас что-то очень важное и хорошее, и хотелось ответить тем же.
— Вас звать Толей? А я вас знаю: мне Николай много про вас рассказывал и все хвалил, хвалил. Меня называйте просто Ганна… Извините, пожалуйста, вы видите, какой у нас беспорядок. Я тоже только что с работы, не успеваешь все…
— Вы работаете, Ганна?
— Мотористкой… Садитесь, садитесь же! Когда гости стесняются, я сама смущаюсь.
— Да я не голоден! Я пойду.
— А п-по шеям?! — заревел Николай, хватая меня за шиворот. — Садись по-хорошему, коль приглашают!
— Коля! Коля! Разве можно так с гостями? Ты с ума сошел! Боже, когда же я тебя выдрессирую?
Николай, не удостаивая ответом, плюхнулся за стол:
— Гони что есть!
— Какие у вас интересные стулья! — смущенно сказал я.
— А это Коля сам все сделал. Они складные. И этажерка такая. Мы на одном месте ведь долго не живем, часто переезжаем, вот и мебель такая.
— Почему вы переезжаете?
— Да как все строители. Стройка закончится — дальше. Что нам тут делать? Так и кочуем. Всю жизнь на колесах…
Она сказала это грустно, немного устало, печально улыбнулась и добавила:
— Вот и этой стройке скоро конец. Так у нас и получается: живем, живем в бараке, а как дадут квартиру, так и на новое место. Кто-то другой будет жить.
— А вы бы остались! — сочувственно сказал я.
— Ну, что вы! Разве вот этого рыжего удержишь?
— Уйди!
— Не ворчи, не ворчи! Ну чего ты стесняешься, ну скажи!
— Вот что. Т-ты трескай и не шипи…
— Коля уж и место присмотрел. Получило, горюшко мое, отпуск весной. Все добрые люди в дом отдыха, а он поперся на Братскую ГЭС. «Надо присмотреть», видите ли. Что да как…
— Николай! Ты был на Братской ГЭС? И молчал? Что там?
— А что? Камни в реке — во! Бурунища! Ворота. Пока город строят. А б-бетону там хва-атит! Поделаем еще браку!
— Расскажи про мошку, — сказала Ганна.
— А чего… кусается. Будем привыкать. Не к тому привыкали.
— Толя, вы кушайте, кушайте. Я же знаю вашу жизнь в общежитии. Это не дома, мамы нет… Хоть у нас попробуете домашнего супу.
— Ты… того, приходи… запросто, — проворчал Николай. — Жрать захочешь — обязательно приходи. Ганка тебя всегда накормит. Она славная…
— Вот… Первый раз в году похвалил, — и с улыбкой и с грустью сказала Ганна. — Ну скажи, ну где ты уродилось, такое чудо? А? Рыжий…
— Уйди!
Она, не обращая внимания на страшные гримасы, взяла его за уши и оттрепала. Я нагнулся над тарелкой.
— Не женись, Толька, — сказал он. — Будут тебе всякие тут… уши драть.
Он краснел, пыхтел, щурился, хотел грозно браниться — и не получалось.