— Кто же они, черт возьми? Перестаньте ходить вокруг да около, говорите, Бога ради! — На лбу Грэхема проступила холодная испарина, глаза не отрывались от сигнального экрана. Он с облегчением отметил, что ни единый проблеск света не озарял окружающую тьму.
— Глазу, наделенному новой зрительной способностью, они предстают в обличье парящих сфер, сияющих бледно–голубым светом, — сообщил Бич. — За сходство с шарами живого света Бьернсен окрестил их витонами. Они не только существуют — они еще и мыслят! Они — властелины земли, а мы — просто пасущийся на лугах скот. Они — свирепые, беспощадные повелители невидимого мира, мы же — мычащие, потеющие тупоумные рабы — до того тупоумные, что только сейчас осознали свое рабство.
— А вы можете видеть их?
— Могу! Но временами готов молить Всевышнего, чтобы никогда более не довелось увидеть! — Дыхание ученого отчетливо было слышно в тесной комнате. — Все, кто повторил последний эксперимент Бьернсена, преодолели упомянутый мною зрительный барьер. А увидевшие витонов уже не могут существовать спокойно, принимаются постоянно размышлять о них — и вступают под смертную сень. С определенного расстояния витоны читают человеческие мысли с той же легкостью, с какой мы читаем открытую книгу. Разумеется, они тотчас пресекают любую попытку распространить сведения, способные, в конечном итоге, поставить под угрозу их многовековое господство. Отстаивают свое владычество с тем же хладнокровием, с каким мы сами отстаиваем собственную власть над животным миром, — а именно: уничтожают наиболее опасных. Взбесившихся, так сказать! Последовавший примеру Бьернсена и не сумевший скрыть полученного знания в глубочайших тайниках рассудка — либо сокрывший и невольно обнаруживший свое “бешенство” во сне, когда мозг беззащитен, — уже никому никогда ничего не поведает. — Помолчав, Бич добавил:
— Не исключаю, что и нам уготована та же участь. — Снова повисло молчание, нарушаемое равномерным тиканьем часов. — И вам, Грэхем, отныне предстоит эта же пытка, ибо во многом знании — многая печаль… Закаленный разум еще может спастись, непрерывно — ежеминутно, ежесекундно! — контролируя мысли во время бодрствования. Но кто способен уследить за своими сновидениями? Самая лютая опасность — сон. Ложишься в постель, и не знаешь, встанешь ли утром.
— Я подозревал нечто подобное.
— Да неужто? — Бич явно удивился.
— С самого начала бывали странные, необъяснимые мгновения, когда я кожей ощущал: необходимо дать мыслям иной ход — и тотчас. Я повиновался бессмысленному, но властному наитию — занимал себя чем-либо посторонним, полагая, зная, веря, что так безопаснее.
— Только тем и спаслись, — подтвердил Бич. — Иначе вас давно бы прикончили.
— Неужели я владею собой лучше, чем гораздо более образованные, талантливые Бьернсен, Лютер, Майо, Уэбб?
— Дело не в этом. Просто вам было легче. То, что приходилось обуздывать, не выходило за рамки смутных подозрений. В отличие от прочих, вы не подавляли мыслей, содержавших ужасную истину во ввей полноте. Настоящая проверка лишь начинается — поглядим, долго ли устоите теперь, — добавил Бич.
— И все же, хвала Всевышнему, даровавшему мне такие подозрения! — пробормотал Грэхем.
— Похоже, вас посещали не просто подозрения, — сказал Бич. — Если ощущения, несмотря на смутность и расплывчатость, оказались достаточно сильны, чтобы заставить рассудок повиноваться, у вас, вероятнее всего, необычайно развито экстрасенсорное — сверхчувственное — восприятие.
— Никогда ни о чем подобном не задумывался, — сознался Грэхем. — Недоставало времени копаться в себе.
— Не слишком частое свойство — сверхчувственное восприятие, — однако и не столь уж редкое.
Бич поднялся, включил свет и выдвинул ящик большого каталожного шкафа. Порылся в ворохе газетных вырезок, извлек одну из пачек, начал перебирать.
— Здесь у меня собраны сведения о подобных случаях за сто пятьдесят лет. Вот… Мишель Лефевр из Сент–Эйва, — это во Франции, неподалеку от Ванна, — ее не раз обследовали французские ученые. Сверхчувственное восприятие Лефевр превосходило обычные показатели человеческого зрения на шестьдесят процентов. Хуан Эгерола из Севильи — на семьдесят пять процентов… Вилли Осипенко из Познани — на девяносто процентов… — Он извлек из пачки очередную вырезку: — А вот самый смак! Взято из английской газеты “Титбитс” — “Смесь” — от 19 марта 1938 года. Илга Кирпс, латышская пастушка, из окрестностей Риги, молоденькая девушка с весьма заурядным интеллектом, — и в то же время сенсация чистейшей воды. Комиссия ведущих европейских ученых подвергла ее самой дотошной проверке и установила: девица обладает сверхчувственным восприятием такой силы, что оно многократно превосходит возможности обычного зрения.
— Н–да, посильнее, чем мое, — заметил Грэхем.
Профессор сложил вырезки в ящик, погасил свет и вернулся на свое место.
— Сила бывает различной. Илга Кирпс — витоновский гибрид. А сверхчувственное восприятие — чисто витоновское качество.
— Что?!! — Грэхем напрягся, пальцы его впились в ручки кресла.
— Чисто витоновское свойство, — невозмутимо повторил Бич. — Илга Кирпс — плод весьма удачного эксперимента, поставленного витонами. Ваш случай менее впечатляет — возможно, потому, что операцию провели внутриутробно.
— Внутриутробно? Да вы что, действительно, думаете…?
— Я давным–давно вышел из возраста, в котором говорят не то, что думают, — заверил его Бич. — И говоря “внутриутробно”, имею в виду именно это. А еще прибавлю: не будь этих “сатанинских солнышек”, мы понятия не имели бы о многочисленных осложнениях при беременности и родах. Неудачные роды — вовсе не простой несчастный случай, как полагают!.. Я допускаю даже, что временами беспомощные, бесчувственные, ни о чем не подозревающие жертвы подвергались и подвергаются искусственному оплодотворению. Витоны постоянно вмешиваются в нашу жизнь, ставят на нас — космических подопытных животных — тончайшие хирургические эксперименты.
— Но зачем, зачем?
— Чтобы выяснить, можно ли привить человеку витоновские качества. — Мгновение помолчав, Бич добавил: — А зачем люди обучают тюленя — жонглировать, попугая — ругатьея, обезьяну — курить папиросы и кататься на велосипеде? Зачем пытаются выводить на арену говорящих собак и заставляют слонов проделывать дурацкие фокусы?
— Понимаю, — угрюмо согласился Грэхем.
— Здесь еще тысячи вырезок, повествующих о людях, наделенных нечеловеческими способностями, страдавших неестественными или прямо-таки сверхъестественными отклонениями от нормы, о жутких уродах, которых либо тотчас умерщвляли, либо скрывали подальше от посторонних глаз. И о многих других… Помните случай с Дэниэлом Данглассом Хоумом — тем самым, вылетевшим, словно птица, из окна второго этажа, на глазах у остолбеневшей публики? Это документально подтвержденный случай левитации — а ведь именно так передвигаются витоны! Прочитайте “Триумф чародея” — там как раз говорится о Хоуме. Он обладал и другими загадочными способностями, не присущими человеку. Да только ни человеком, ни чародеем не был. А был витоночеловеком!
— Силы небесные!
— Каспар Хаузер, человек ниоткуда, — как ни в чем не бывало продолжал Бич. — Но из ничего возникает лишь ничто, — значит, Хаузер, как и все прочие, где-то родился. Надо полагать, в витоновской лаборатории… А вот происшествие обратного свойства… Бенджамен Бэтхерст, чрезвычайный посол Великобритании в Вене. 25 ноября 1809 года обошел упряжку лошадей, скрылся из виду — и пропал бесследно.
— Связи не вижу, — возразил Грэхем. — Какого дьявола эти сверхчудовища заставляют людей исчезать?
Даже в темноте он почувствовал; Бич усмехается — холодно и злобно.
— А какого дьявола студенты–медики заставляют исчезать бездомных кошек? Из каких ни о чем не подозревающих болот исчезают лягушки, которых потом препарируют? Зачем в моргах вываривают трупы неопознанных бродяг, делают их лакированными скелетами, наглядными пособиями?
— Бр–p-p! — поежился Грэхем.
— Исчезновение — помилуйте! — да это же обыденная история. Что, например, приключилось с экипажем “Марии Целесты”? Или с командой “Розали”? Быть может, они оказались подходящими лягушками в недальнем болоте? А что произошло с “Уаратой”? И человек, передумавший в последнюю минуту плыть на “Уарате” — не был ли наделен сверхчувственным восприятием? Или получил неслышное предупреждение, поскольку лягушкой оказался неподходящей? Что делает одного подходящим, а другого — нет? Почему первый ходит всю жизнь, сам того не сознавая, под дамокловым мечом, а второй мог бы невозбранно наслаждаться покоем? Неужели существует неуловимое различие, означающее: этот обречен, а тот останется невредимым?
— Время покажет.
— Время! — презрительно фыркнул Бич. — Быть может, уже миллион лет мы таскаем дьявола на горбу, и только сейчас начинаем понимать, в чем дело. Гомо сапиенс! — человек попираемый! — Он что-то пробормотал и продолжил: — Сегодня утром я изучал один случай, разгадать который не могут вот уже восемьдесят лет. Подробности напечатаны в лондонской “Ивнинг Стандард” за 16 мая 1938 года и в “Дейли Телеграф” — несколькими днями позднее. Судно Англо–Австралийской Линии водоизмещением 5.466 регистровых тонн исчезло в один миг. Современный, надежный корабль, спокойное море. И вдруг — ни корабля, ни тридцати восьми человек экипажа. Испарились посреди Атлантики, в пятидесяти милях от других судов; а незадолго до этого отбили радиограмму, подтверждавшую: все в полном и совершенном порядке. Куда они, спрашивается, подевались? И где сейчас большинство из тех тысяч, которых годами не может обнаружить Бюро Розыска Пропавших Без Вести?
— Спросите что-нибудь полегче. — Грэхем томительно всматривался в сторону скрытого тьмою экрана. Там, на расстоянии нескольких футов, он охраняет их, точно безмолвный часовой, — но способен лишь молниеносно предупредить о вторжении. Обороняться нужно будет самим.
— Я тоже не знаю, признался Бич. — И никто не знает. Единственное, что можно сказать, их захватили силы, присутствие которых мы лишь понемногу начинаем замечать, — силы неведомые, но ни в коем случае не сверхъестественные. А зачем захватили — остается лишь гадать. Люди исчезали с незапамятных времен, исчезают ныне, будут исчезать и впредь. Возвращались единицы — те, кого потом распинали, жгли на кострах, расстреливали серебряными пулями, закапывали, хорошенько посыпав чесноком, — а в новейшие, менее варварские времена, прятали в сумасшедших домах.
— Может быть, — скептически заметил Грэхем. — Всякое бывает.
— Всего месяц назад стратоплан Нью–Йорк — Рио-де–Жанейро скрылся в облаках над Порт–оф–Спейном, что на острове Тринидад, — и пропал. Тысячи глаз наблюдали его, секунда — и никакого следа. А девять месяцев назад точно так же исчез новый лайнер, летевший из Москвы во Владивосток. Тоже никаких сведений. Долгая череда подобных происшествий началась еще на заре аэронавтики.
Припоминаю некоторые.
— Что случилось с Амелией Эрхард и Фредом Нунаном, с лейтенантом Оскаром Омдалом, с Брайсом Голдсборо и миссис Ф. У. Грейсон, с капитаном Теренсом Талли и лейтенантом Джеймсом Меткалфом, с Нангессером и Коули? Возможно, кто-то из них и потерпел крушение, но остальные — ни в коем случае. Их похитили, как похищают уже давно: поодиночке, группами — оптом, так сказать.
— Нужно предупредить человечество, — торжественно изрек Грэхем. — Открыть людям глаза.
— Полагаете, кому-то удастся предупредить, открыть миру глаза — и уцелеть? — язвительно спросил Бич, — Знаете, сколько таких несостоявшихся благодетелей уже сомкнули уста и улеглись в могилу? И скольких еще витоны столь же успешно утихомирят навеки? Чтобы сказать — надо сперва подумать, подумать — значит выдать себя, выдать себя — значит погибнуть, ничего не сказав. Даже здесь, в укромном убежище, бродячий невидимка может нас обнаружить, подслушать и покарать за то, что чересчур много знаем. Это — плата за неумение таиться. Витоны безжалостны, совершенно беспощадны — судите хотя бы по тому, как они взорвали к чертовой матери целый Сильвер Сити, лишь проведав, что нам удалось запечатлеть их на фото.
— И все равно, человечество следует предупредить, — упрямо твердил Грэхем. — Может быть, во многой мудрости многая печаль, но зато знание — сила. Человечество должно знать своих угнетателей, чтобы сбросить иго!
— Прекрасно сказано! — отозвался профессор е насмешкой. — Восхищен силой вашего духа, да только сила духа — еще не все. Вы слишком мало знаете сами! Поймите же, то, что вы предлагаете, — невыполнимо!
— Я для этого сюда и явился, — возразил Грэхем, — побольше понять. И если уйду, не постигнув источника мудрости, вина ляжет исключительно и единственно на вас. Откройте мне все, что можете, все, что известно вам самому, — о большем и просить не стану.
— А потом?
— Всю ответственность и весь риск я беру на себя.
Мрак и тишина. Двое застыли, уставясь в направлении двери, завешенной хранящим экраном: один — сгорая от нетерпения, другой — погрузившись в тоскливые раздумья. Казалось, противоречивые мысли, будто летучие мыши, снуют в тишине, дробимой на равные доли неторопливым тиканьем часов. Судьба всего мира дрожала на весах, чашами которых служили два человеческих разума.
— Идемте, — внезапно произнес Бич. Он зажег свет, открыл дверь в стороне от по–прежнему спокойного экрана и включил лампы в небольшой, но хорошо оборудованной лаборатории, где в образцовом порядке выстроились всевозможные приборы.
Погасив свет в только что покинутой ими комнате, Бич затворил дверь и указал на встроенный в лабораторную стену звонок:
— Если там, за дверью, засветится экран, то возбудится фотоэлемент, и звонок затрещит. И если только это случится, немедленно смешайте свои мысли — или готовьтесь предстать перед Всевышним.
— Понятно.
— Садитесь, — велел Бич. Он протер пальцы эфиром и взял со стола склянку. — Реакция Бьернсена — синергетическая. Вам известно это слово?
— Угу. Мы слабы врозь, могучи вместе…
— Именно! Вы объяснили образно и весьма удачно. Синергетическая реакция порождается совместным действием препаратов, каждый из которых по отдельности не смог бы вызвать ничего подобного. Можете себе представить, что это значит — проверять взаимодействие нескольких составляющих во всевозможных сочетаниях. Требуется астрономическое число экспериментов. Синергетикой будут заниматься еще долгие годы. И на эффект Бьернсена могли не натолкнуться еще лет пятьдесят — если вообще натолкнулись бы. И если бы у самого Бьернсена не достало ума распознать проблеск удачи, все мы… — он замолчал и, склоняя склянку над мензуркой, принялся тщательно отсчитывать капли.
— Что вы делаете? — полюбопытствовал наблюдавший Грэхем.
— Собираюсь обработать вас по формуле Бьернсена. Не пугайтесь: на несколько минут вы лишитесь зрения — покуда палочки и колбочки на глазном дне перестроятся. А пока они перестраиваются, я подробно расскажу обо всем, что знаю сам.
— Воздействие препарата будет временным или постоянным?
— Оно кажется постоянным, однако я поостерегся бы говорить наверняка. Никто еще не прожил достаточно долго, чтобы делать окончательные выводы.
Поставив склянку, он приблизился к Грэхему с пузырьком иода в одной руке и клочком ваты — в другой,
— Ну–с, начнем. Слушайте внимательно и запоминайте все, что я вам расскажу. Как знать, может быть, повторять уже не доведется…
Сам того не ведая, профессор Бич оказался пророком.