Глеб благоразумно промолчал. Он уже знал, что деда Ципурку иногда переклинивает и он начинает философствовать. Все было бы ничего, но его философия не походила ни на какую-либо другую и очень попахивала мистикой и фантастикой. Такие философские «лекции» могли длиться часами, но Ципурка сразу же замолкал, если ему не поддакивали; или не вступали с ним в околонаучный спор.
На этот раз старый кладоискатель сдержал свои инстинкты ментора. Он коротко вздохнул и перешел к самой сути дела.
– Восемнадцать лет назад, – начал Ципурка, – ушел из жизни один мой добрый приятель. Можно сказать, друг. Но он был гораздо старше меня. Так получилось, что мы жили на одной улице, в одном доме, и наши квартиры находились на втором этаже – дверь в дверь. Оскар (так его звали) был очень одинок и всегда чего-то опасался. Уже перед самой кончиной он признался, что никогда не расстается с револьвером, даже в ночное время держит его под подушкой.
– Это уже диагноз… – пробурчал Глеб.
– Что ты сказал?
– Говорю, что ему нужно было лечиться. У вашего друга была какая-то фобия.
– Не исключено. Однако я думаю, что все страхи Оскара были отнюдь не беспочвенными. Когда он умер и его похоронили, какие-то люди взломали дверь квартиры Оскара и перевернули все в ней вверх дном. Они что-то искали.
– Я догадываюсь, что именно, – сказал Глеб, чувствуя, что начинает волноваться.
Похоже, дед Ципурка не фантазирует – на горизонте и впрямь нарисовался интересный след. Хотя… «Не знаю, не знаю…» – думал озадаченный Глеб.
– Да-да, это так. Молодец. Ты все схватываешь на лету. Искали эту пластину. Потому что в квартире Оскара просто нечего было взять. Он жил небогато – как все. Ну разве что охотились за револьвером – тогда оружие было в цене. И не продавалось, как сейчас, на рынке из-под полы.
– Я так понимаю, за эту пластину с секретом Оскар держался так же крепко, как и за свой архаический ствол. Каким образом она очутилась у вас?
– За неделю до смерти Оскара я позвал его отметить свой день рождения. Тогда он и подарил мне пластину. Оскар знал, что я занимаюсь антиквариатом.
– И что, он ничего вам не рассказал?
– Увы, нет. Только намекнул, что у пластины очень интересная история. И что он как-нибудь расскажет мне о том, где взял ее и какую роль она сыграла в его судьбе. Я тогда был на подпитии и не очень вслушивался в речи Оскара. А напрасно. Это я понял немного позже, когда его квартиру посетили взломщики. Тут до меня все и дошло. Оскар не просто подарил пластину. Предчувствуя скорую кончину, он вручил ее мне как эстафетную палочку. Оскару было известно, что я люблю разные загадки подобного рода, и он точно знал, что благодаря его подарку память о нем будет жить долго. Но Оскар во мне ошибся – я так и не смог разобраться в этом плане. Хотя уверен – да, да, уверен! – на все сто процентов, что в нем указано место, где лежат большие сокровища.
Ах, эта безапелляционность прожженных кладоискателей! Любой клочок бумаги или пергамента с нечитаемыми закорючками и линиями, явно начертанными детской рукой, они готовы принять за план, в котором указано место захоронения сокровищ Али-Бабы.
Но лишь тот, кто плохо знает таких людей, может подумать, что ими движет только жажда наживы. Отнюдь. В большинстве своем это неисправимые романтики, вольница, которую хлебом не корми, а дай поковыряться в земле или опуститься на дно океана, чтобы найти там золото испанских галеонов. Да что золото! Хотя бы медную пушку петровских времен или, на худой конец, ржавый якорь ганзейского корабля.
Полная свобода, солнце, свежий ветер, морской бриз, костер в ночи – вот главные ценности «черных» археологов. Ну а если им выпадает удача, то это уже сверх программы. Тогда кладоискатели не просто счастливы, а счастливы в превосходной степени.
Но Глеб не стал высказывать свои сомнения. Он лишь коротко ответил:
– Возможно…
– Что ж, без сомнений и колебаний ни одно серьезное предприятие не обходится, – заметил старый кладоискатель. – Надеюсь, в скором времени ты изменишь свое мнение и о старом Ципурке, который, как тебе кажется, выжил из ума, и об этом раритете.
– Я и в мыслях не имел… – начал было оправдываться Глеб, но Ципурка перебил его:
– В принципе мне совсем не важно, что ты думаешь обо мне. Главное заключается в другом – ты должен раскрыть эту тайну. Нет – обязан! Такая задача тебе по плечу. В этом я уверен. У меня есть лишь одно условие: если у тебя все получится и ты найдешь благодаря плану что-то ценное, не продавай найденное по нашим каналам, а объяви его, сдай государству. И при этом обязательно скажи, напиши в газетах, журналах, кому ты обязан такой находке.
«Ну надо же… – подумал Глеб. – Оказывается, дед Ципурка, который долгие годы работал на ниве «черной» археологии тихой сапой, на склоне лет возжаждал мировой славы».
– Даю слово, – сказал он торжественно.
– Верю. Тебе я верю. Тихомировы всегда были в таких вопросах щепетильными. С придурью (извини), как считали многие наши коллеги по ремеслу… – Ципурка улыбнулся. – Зато теперь ваши находки стоят на стендах многих известных музеев, даже в Эрмитаже. Вы почти что бессребреники. А вот я в твои годы и на твоем месте никогда не дал бы такое слово. А ведь ты его сдержишь, в этом у меня совершенно нет сомнений.
– Да, сдержу, – нахмурился Глеб.
Действительно, Тихомировы нередко сдавали особо необычные и ценные (в историческом плане) находки государству. В этом был свой смысл. Во-первых, жажда обогащения никогда сильно не мучила ни Тихомирова-старшего, ни Глеба, а во-вторых, некоторые раритеты просто нельзя было продать в России из-за их большой цены, а вывозить такие находки за границу совесть не позволяла.
– Вот и хорошо, мил дружочек. Теперь я могу отправиться на погост совершенно спокойно.
– Думаю, что вы еще поживете. И очень надеюсь, что мне удастся разгадать тайну этого плана до того, как вы покинете земную юдоль.
– Спасибо тебе, мой мальчик, на добром слове, – у старика подозрительно заблестели глаза.
«Похоже, дед стал совсем сентиментальным», – мельком подумал Глеб. И сказал:
– Мне нужны фамилия и отчество вашего Оскара и желательно год рождения. А также адрес его бывшей квартиры. И хорошо бы узнать о нем поподробней.
– Фамилию – пожалуйста, адрес – нет проблем, а что касается его биографии, то тут я должен тебя разочаровать. Он был настолько замкнут, что я даже не знаю, есть ли у него родственники.
– Ну хоть что-нибудь вы можете вспомнить? Вам ведь приходилось часто общаться. Может, на какие-то подробности вы не обратили тогда особого внимания.
– Попытаюсь покопаться в памяти. Только ты спрашивай. Так будет вернее. А то шестеренки в моей голове уже заржавели, и им требуется постоянная смазка.
Уходил Тихомиров-младший от деда Ципурки со странным чувством. И оно было совсем не похожим на вдохновение, которое охватывает кладоискателя, когда ему удается схватить за хвост голубую птицу удачи. В груди Глеба угнездилась какая-то непонятная тревога, которая не покидала молодого человека до самого порога его квартиры.
Глава 3
1915 год. Киевские мазурики
Известный всему Киеву мазурик[17] Васька Шнырь не очень внимательно слушал сбивчивый рассказ Петра Лупана. Когда-то они даже дружили, но Васька теперь солидная фигура в воровском мире, а Петря так и остался работягой, граком.
Они сидели в трактире Сироштана на Подоле и пили скверную самопальную водку, которую половой подавал им в чайнике. «Сухой закон», введенный царем-батюшкой в 1914 году, продолжал действовать, но его обходили, как только могли. Сироштан, например, варганил свою «смирновскую» в подвале и по ночам. Его очень крепкий «продукт» был уже не самогоном, но еще и не водкой, и пить его могли только люди непритязательные, с лужеными глотками и желудками, способными переварить даже гвозди.
Конечно, риск был, и большой, но он оправдывался простотаки баснословной прибылью. За год Сироштан пристроил к трактиру еще один зальчик, который тоже никогда не пустовал, и даже купил акции одного очень надежного акционерного общества.
– …Вот те крест! – закончил свое повествование Лупан на высокой ноте.
– Брехня… – Васька невозмутимо пережевывал своими крепкими волчьими зубами жилистый кусок мяса.
– Но почему брехня, почему?! – горячился Петря. – Мне надежный человек сказал.
– Такой же румын, как и ты? – насмешливо поинтересовался Шнырь. – У вашего брата семь пятниц на неделе. Уж я-то знаю. Мы с тобой корешимся не один год.
– Это правда… – смутился Лупан. – Иногда на меня находит… Так ведь добрая байка еще никому в жизни не повредила.
– Да, на байки ты мастак… – посмеивался Васька.
По национальности Петря был молдаванин, и он очень не любил, когда его причисляли к румынам. Бывало, и до драки дело доходило. Несмотря на свой небольшой рост и совсем небогатырское телосложение, Лупан был жилист, вынослив и дрался как заведенный. Он запросто мог уложить любого.
Только Васька Шнырь имел право безнаказанно обзывать его румыном – по старой дружбе. Петря знал, что это просто шутка, без неприятного подтекста. Несмотря на свою воровскую сущность, мазурик был добр к нему и щедр. Вот и сегодня он угощает Петрю по-царски. На столе чего только не было.
В очередной раз вспомнив, что у него в кармане пусто, Петря продолжил осаду Васьки Шныря:
– Гришка говорил, что сам закапывал тот ящик. Тяжелый… Еле подняли его вчетвером.
– Чудак человек… Ты сам посуди, какому дураку придет в голову прятать сокровища в могилу? Скорее всего, там схоронили тайно какого-то человека. Так бывает. Грохнули кого-то и, чтобы спрятать следы, закопали его поглубже. Вот и все дела. Копачам хорошо заплатили?
– Гришка не рассказывал, но деньги у него появились, и немалые, это точно. Он прибарахлился, по дорогим кабакам начал ходить…
– Вот видишь… Мужикам расщедрились, чтобы они держали рот на замке. Иначе – кутузка и кандалы. Никому не позволено тайно хоронить мертвецов. Гробокопателям это хорошо известно. Значит, они преступили закон. К тому же, сам подумай, могилу копали четверо… так? Так. И какая после этого гарантия, что никто из них не проболтается? Никакой. Что и доказал твой Гришка. Поэтому я уверен, что в ящике лежит жмурик, а не клад. Да-а, брат, силен ты брехать…
– Ты еще не все знаешь, – сумрачно сказал Петря.
– Так просвети меня, великий сказочник, – живое лицо Васьки вмиг превратилось в маску тупого любопытства; он был опытным ширмачом[18] (таких асов в его среде называли «купцами») и мог практически мгновенно, «по ходу пьесы», изобразить любого человека – от надменного козыря до жалкого, забитого существа, одного из тех, кто пробавляется на церковной паперти.
В общем, Васька Шнырь был еще тем артистом…
– На другой день после нашего разговора Гришку нашли мертвым… – Петря содрогнулся.
Быстро схватив чашку, до половины наполненную водочным самопалом, подкрашенным чайной заваркой, он выпил ее одним духом и занюхал хлебной коркой.
– С печки упал? – безразлично поинтересовался Васька.
– Зарезали… как барана. В его же хате. Кровищи было… – Петря снова побледнел.
– Наверное, дружки… по пьяной лавочке, – высказал предположение Шнырь. – Не водись с кем ни попадя.
– Не было у него дружков! Он общался лишь со своими напарниками по работе, а также со мной – по-соседски, и то очень редко. Гришка всегда сторонился людей. Он так и не женился, хотя мужик был видный. Потому и пошел в гробокопатели – я так думаю, – чтобы быть подальше от мира. У Гришки было намерение податься в монахи, но его сдерживало то, что в монастырях запрещено даже прикасаться к вину. А это для Гришки было как кость в горле.
– Да, это загадка… – Васька разлил «чай» Сироштана по чашкам и сказал: – Давай выпьем… за упокой души раба Божьего Гришки…
Приятели выпили, и Шнырь, подозвав молоденького полового, кивком головы указал на опустевший чайник. Мальчишка с юной прытью побежал выполнять заказ.
– Так говоришь, Гришке всунули «перо» между ребер… – Васька задумчиво разминал папироску своими на удивление длинными и гибкими пальцами.
– Не просто пырнули ножом, а разрезали его на куски, как свинью, – уточнил Петря.
– Да-а, значитца, в этом деле и впрямь что-то нечисто…
– Я ж тебе говорю.
– Ну, это еще не факт, что зарыли что-то ценное. Однако же неплохо бы проверить… Тихо, тихо! Не горячись. Сразу соваться на кладбище нельзя. Нужно все обмозговать как следует, набрать ватагу, а там и… В общем, понятно. Вдвоем мы вряд ли справимся. Уж больно сурьезная картина вырисовывается. А к тебе потом никто не подходил, про Гришку не спрашивал?
Петря похолодел.
– Спрашивали, – сказал он упавшим голосом. – Где-то спустя две недели после его смерти. Какой-то большой полицейский чин приезжал. Странный…
– И что он хотел узнать? – Васька пригнулся к столу и смотрел на своего приятеля с хищным вниманием.
– Дружил ли я с ним, какие разговоры велись между нами…
– Ну, это обычное дело. Сыск. Тебя обязаны были допросить.
– Так ведь допрашивали… на следующий день. Я сказал, что никакого отношения к Гришке не имею, знаю его лишь как соседа («Наше вам…» – «До свидания»), никогда с ним близко не общался, ничего не видел и ничего не знаю. Хорошо, что я в ту ночь подрядился разгружать вагоны… до утра разгружал. А потом пошли в трактир, прямо с утра. Гужевали до полудня, нам хорошо заплатили. Вся бригада грузчиков подтвердила, что я никуда не отлучался.
– Алиби… – сказал Шнырь. – Это называется алиби. Повезло тебе, румын. Иначе хлебал бы ты сейчас пустые щи в Лукьяновском замке[19]. Сшили бы легавые дельце – и привет. Но, я вижу, фараон тебе сильно не понравился. С чего бы?
– Чересчур гладко стелил. Я ведь раньше лишь с околоточным надзирателем общался, но тот, ежели что, сразу кулаком в морду. Этот же все культурно, грамотно, с подходцем. Прям убаюкал. Я едва не начал выкладывать ему все как на духу. Да вовремя спохватился, потому что наступил пяткой на гвоздь. У меня сапоги прохудились, и я, когда их чинил, каблуки прибил чересчур длинными гвоздями. Но концы не все загнул. Просмотрел. Вот гвоздь и начал шпынять меня, когда я из трактира вышел. А дома я даже не успел снять сапоги, как появился этот полицейский.
– Дело пахнет керосином… – Васька Шнырь неожиданно вспотел неизвестно отчего. – Похоже, Петря, это я охломон, а не ты. Извини. Нужно дернуть за эту ниточку. Обязательно нужно. В моей груди уже просто пожар. Когда так бывает, это значит, что дело верное. Там точно закопали что-то ценное. И теперь прячут концы в воду.
– Может, шпиёны?.. – высказал предположение Петря. – Война идет…
– Возможно. Проверим Петря, будь спок. Ежели найдем там барахлишко какое или золото – отлично, ну а если какие-нибудь шпионские штучки – тоже хорошо. Получим благодарность от государя императора… за бдительность. Для городовых будет отмазка – чтобы не теребили лишний раз. А где это кладбище находится?
– В Китаевской пустыни[20].
– Что-то не припоминаю…
– Старый монастырский погост на Китай-горе. Там уже давно никого не хоронят.
– А, ну да… Выходит, ящик заныкали на старом кладбище. Мудро. Но есть одна загвоздка – неплохо бы знать, где именно расположена эта заветная могилка. Гришка об этом тебе говорил?
– Нет, не говорил.
Васька Шнырь скептически ухмыльнулся и сказал:
– Вот так всегда: удача сначала поманит, а потом взмахнет крылышками – и ищи-свищи ее. Или ты предлагаешь все могилки на кладбище разрыть?
Немного поколебавшись, Петря сказал:
– Все могилки трогать не надо. Я знаю точное место.
– Да ну?! – удивился Васька. – Ты ж сказал, что Гришка на эту тему разговор не заводил. Непонятно… И где оно, это заветное местечко? Колись, друг ситцевый.