Даже Ваське Петря не рассказал бы, чем он занимался, когда нашел тело Гришки. Вместо того чтобы сразу бежать в полицейский участок, он тщательно обыскал все потайные места в убогой хатенке своего соседа. Но искомое нашел лишь в сарайчике, где Гришка когда-то держал кур.
Коробка из-под монпансье была спрятана под стрехой. В ней Петря нашел около полусотни рублей, которые Гришка хранил на «черный день», и мятую бумажку с нарисованным чьей-то неверной рукой планом Китаевского кладбища. Заветную могилку обозначили крестиком.
Большие деньги, на которые надеялся Лупан, исчезли. А они точно были. Наверное, их забрали убийцы.
Досконально изучив найденный план, Петря набрался смелости и однажды посетил сначала церквушку, возле которой находился погост, – помолился, – а затем и само кладбище. Надгробие над могилой оказалось старинным, но у Петри был зоркий глаз, и он сразу определил, что оно установлено недавно.
Похоже, кладбище, откуда взяли надгробие, располагалось в другой местности, поэтому мох на могильном камне оказался с южной стороны, а должен быть с северной, как на других надгробиях. Или копачи сделали так намеренно – уж неизвестно зачем, или впопыхах воткнули камень абы как.
А еще в высокой траве Лупан нашел несколько достаточно свежих комочков глины, которую можно было достать только из-под полуметрового слоя чернозема. Наверное, те, кто маскировал захоронение, проглядели их.
– Не все сразу, – ухмыльнулся Петря. – Когда будем на месте (если, конечно, сговоримся), тогда и покажу.
– Выходит, не доверяешь мне… – Васька Шнырь изобразил обиду. – Нехорошо…
– Без доверия к тебе этого разговора не было бы, – неожиданно жестко ответил Петря. – Похоже, в деле, как ты намекнул, будем не только мы двое. Поэтому лучше мне приберечь свой козырь в рукаве. Или я не прав?
– В общем-то да, ты прав… – неохотно согласился Васька. – Ладно, все, никаких обид.
Уж он-то хорошо знал нравы и обычаи воровского сообщества…
– Так ты согласен? – с надеждой спросил Петря.
– Я-то согласен… но нам нужна, как я уже говорил, подмога. Сурьезная подмога. Надобно идтить на поклон к Федьке Графчику.
– Кто это?
– О, это большой человек на Шулявке, – уклончиво ответил Васька. – Если он согласится войти в дело, тогда все будет тип-топ.
– Ну, если так…
– Не переживай. Свою долю в случае удачи ты точно получишь. Мы ж не какие-нибудь фармазоны. Мы солидные, фартовые мазурики. Между прочим, ты и один мог пойти на промысел… Почему не решился?
– Боязно одному.
– То-то… Очко ведь не железное. Гуртом и батьку легче бить. А скажи мне, ты знаешь напарников Гришки?
Петря насторожился. Он сразу понял, куда гнет Васька, и на какой-то миг пожалел, что связался с ним, но потом с присущим ему благоразумием подумал, что другого выхода у него все равно не было. Раскромсанное тело Гришки постоянно вставало перед внутренним взором Петри.
– Откуда? О них он не говорил, – с легким сердцем ответил Лупан; в данном случае он говорил чистую правду.
– Это плохо… – похоже, Васька не очень поверил своему приятелю, однако не стал на него напирать; он уже полностью уверовал в то, что на Китайке спрятан клад, и боялся, что чересчур подозрительный Петря может дать задний ход. – Но не беда. Может, тебе известно, у кого Гришка работал?
– Да, известно. У Ваньки Бабая.
– Понял. Козырное заведение. Это уже легче… Ну что, брат, допиваем ханку и по коням? Сегодня мне много чего нужно сделать. А ты сиди дома, никуда не ходи. Возможно, уже этим вечером понадобишься. Но ежели не сегодня, то завтра – точно. Жди.
– Ты ж не подведи…
– О чем базар? Все сделаем, как надо. Кстати, где ты достал такой козырный кишкотник?[21]
Брюки Лупана поддерживал прочный флотский ремень (почти новый), который застегивался бронзовой бляхой с двуглавым имперским орлом и якорями. Когда началась война, такие ремни начали считаться у городской босоты большим шиком.
– Морячок один подарил. Он был в Киеве проездом.
– Не может быть!
– Ну, не совсем подарил… В общем, мы махнулись: он мне ремень, а я ему зажигалку. Помнишь, ту, что я купил у тебя? Но ремень-то стоит гораздо дороже…
– А… – Васька вздохнул с облегчением – слава богу, что зажигалки уже нет в Киеве.
Зажигалка, которую он продал Петре за бесценок, конечно же стоила больших денег, потому что была серебряной. Да вот только держать ее у себя Шнырь не мог, потому как она была ворованной. Притом Васька украл ее не у кого-нибудь, а у самого участкового пристава Семиножко. И слямзил он зажигалку не ради наживы, а для понта, чтобы выпендриться перед другими карманными ворами, которые боялись пристава как огня.
– Ладно, бывай, – сказал Шнырь. – Я сваливаю…
Первым делом Васька нанес визит Федьке Графчику. Он не очень верил, что тот подпишется на это тухлое дело, – козырный Графчик порхал по верхам и шел лишь на фактурный промысел,[22] – но Шнырь обязан был доложиться. Ведь Китаевский монастырь и кладбище входили в район, который «опекал» Федька.
Графчика он нашел в «малине», которую держал Остап Кучер. Это было шикарное заведение – везде ковры, бархат, фальшивая позолота и жратва с выпивкой от пуза. Вся блатная Шулявка мечтала побывать в «малине» Остапа, да не каждому из мазуриков открывались в ней двери. Васька Шнырь лишь совсем недавно сподобился такой чести.
Федька Графчик сидел в отдельном кабинете в окружении девиц сомнительного поведения, которые, как было известно Шнырю, постоянно обретались в Ямской слободе[23], и лениво потягивал из высокого фужера охлажденное шампанское. Бутылка «Клико» заманчиво светилась фольгой в серебряном ведерке, почти доверху заполненном льдом. Васька невольно облизал пересохшие губы – после острой и соленой трактирной еды очень хотелось пить.
Он минуты две безмолвно стоял перед столом, переминаясь с ноги на ногу, пока наконец Графчик не соизволил заметить его присутствие; первому подать голос в такой ситуации считалось неприличным. В воровской иерархии Федька стоял выше, чем Шнырь, потому-то он и подержал Митьку на фонаре[24] как халдея «Чего изволите?». Васька угодливо улыбался, но мысленно дал себе зарок, что когда-нибудь припомнит Федьке его «гостеприимство».
– А, Шнырь… Наше вам… – Графчик неуловимо быстрым жестом фокусника поймал из воздуха папиросу, и она тут же задымилась в его руках.
Он любил производить впечатление на мазуриков такими выступлениями. Его матерью была цирковая акробатка, а отцом – по косвенным сведениям – какой-то граф, запавший на прелести юной девицы. До четырнадцати лет (пока его не посадили) Федька дневал и ночевал в цирке; там он и нахватался разных штучек, чтобы удивлять ими доверчивых охламонов.
Но Васька Шнырь и сам был еще тот жох. Он умел отводить глаза не хуже Графчика. Таким же небрежным движением, как и Федька, он извлек из ниоткуда папироску и сказал, ухмыляясь:
– Привет честной компании! Разрешите прикурить?
– Прикуривай… – буркнул мигом помрачневший Графчик и бросил Ваське коробок спичек.
Шнырь пыхнул два раза зажженной папиросой и сказал:
– Благодарствуем.
– Присаживайся, – буркнул Графчик. – Выпьешь? – указал он на бутылку шампанского.
Васька мужественно задавил в себе желание утолить жажду и отрицательно покрутил головой. Еще чего – пить на халяву. Такие вещи солидный вор позволить себе не может. Графчик знал этот неписаный закон и все же устроил провокацию.
«Вот сука…» – думал Шнырь, при этом мило улыбаясь девицам. Не принеси Петря в клювике наколку на дело, он никогда бы не пришел на поклон к Федьке Графчику. У них были разные воровские «специальности», и их пути практически никогда не пересекались. Федька был «ювелирщиком» – воровал золотые изделия. При этом нередко вступая в интимные связи с дамами высшего света – он выдавал себя за дворянина.
Такая роль не требовала от него особых усилий: во-первых, сказывалась порода – Графчик с виду вылитый барин, во-вторых, он был красив, а в-третьих, неплохо знал французский язык, которому его научил цирковой клоун, безответно влюбленный в Федькину мамашу. Клоун, отпрыск обедневшего французского дворянина, оставшегося в России после разгрома войск Наполеона, привил мальцу и аристократические манеры.
– Спасибо, нет, – вежливо ответил Шнырь. – У меня к тебе есть одно дельце.
– Да? – удивился Графчик; но сразу же среагировал, как должно: – Дамы, вы немного погуляйте.
Девушки безропотно поднялись и скрылись в дамской комнате. Васька присел к столу и без лишних деталей рассказал Графчику о странном захоронении на Китаевском кладбище. Шнырь, конечно, мог провернуть раскопки и без привлечения Федьки, но он знал, что у того везде есть глаза и если его вместе с Петрей засекут за этой работой, то тогда у них могут быть большие неприятности, вплоть до правилки – воровского суда.
– И ты веришь этому румыну? – со скепсисом спросил Графчик.
– Не так, чтобы очень… – вынужден был признаться Васька.
– Вот и я об этом.
– Так ты подписываешься в компанию? – спросил Шнырь, исподлобья глядя на Графчика.
– Шнырь, это твое дело. Ты и занимайся им… если, конечно, у тебя есть желание превратиться в гробокопателя. А насчет раскопок у меня нет возражений. Можешь ковыряться в гробах, сколько тебе влезет.
В последней фразе прозвучала едва заметная ирония вперемежку с презрением. Васька понял, что Федька не может себе позволить опуститься так низко, дабы не уподобиться какому-нибудь крестьянину-граку. И очень этому обстоятельству порадовался. Если в захоронении будет что-то стоящее, то Ваське плевать на осуждение ряженого фармазона Графчика. К тому же и делиться с ним не придется, что совсем уж хорошо.
– Спасибо, Графчик… – Васька поднялся. – Не забуду… Бывай.
С этими словами Шнырь и покинул «малину» Остапа Кучера.
После его ухода Графчик какое-то время сидел молча, с пристальным вниманием разглядывая пузырьки углекислого газа, поднимающиеся со дна бокала с шампанским, а затем сильно щелкнул пальцами. Позади него раздвинулись портьеры, и появился ближайший помощник и телохранитель Федьки, коренастый здоровяк по кличке Серега Матрос.
– Все слышал? – спросил его Графчик.
– А как же, – ответил Матрос, запихивая наган за пояс под рубаху – она была навыпуск.
Когда половой сообщил, что Васька Шнырь желает встретиться с Графчиком, Матрос, как обычно, спрятался в нише и взял посетителя на прицел. Уж больно времена пошли лихие. Война подняла со дна всю человеческую муть, и теперь даже в надежной «малине», где мазурики были под защитой воровских законов, иногда случались кровавые разборки.
– И что думаешь? – Графчик нервным движением сломал очередную папиросу и бросил ее в пепельницу.
– Ты разве не знаешь Шныря, – с ленцой ответил Матрос. – Как всегда, мутит. Не верю я в эти сказочки.
– Вот и я… не верю. Может, зря? Надо покумекать. А пока… Вот что, Матрос, подбери из блатной[25] шпаны несколько смышленых архаровцев, и пусть они не спускают глаз со Шныря. Ты и возглавишь эту банду. Чтобы не напортачили. Шнырь хитер… Вдруг и вправду что-то нарисуется. Для нас главное – узнать, где та могилка. А раскопать ее мы и сами сумеем. Найдем что-нибудь – хорошо, не найдем – значит, фарт не наш. Всего-то делов.
– Понял, – ответил Серега Матрос и хищно ухмыльнулся.
Остап Кучер, который слышал все разговоры в кабинете благодаря хитро устроенной системе, похожей на большой докторский стетоскоп, оторвал ухо от отверстия в стене, закрыл его деревянной пробкой, а затем пустыми ящиками и быстро вышел из кладовки. Воровато осмотревшись по сторонам, он тщательно запер прочную дубовую дверь на сложный внутренний замок, который не могли открыть даже опытные воры-«медвежатники», спецы по сейфам, и поторопился на кухню.
Глава 4
2007 год. Завещание Оскара Трейгера
Пластина с гравированным планом лежала на столе перед Глебом, который смотрел на нее, как «баран на новые ворота». Так он мысленно охарактеризовал свое состояние. Глеб бился над планом уже пять или шесть часов, с раннего утра, но все его потуги оказались напрасными.
Он отсканировал изображение и ввел его в компьютер, но программа, в памяти которой содержались десятки тысяч карт и планов местности, была безжалостна; она отвечала, что аналогов данному файлу нет. Хотя бы знать более-менее точное время, когда создавался этот план, с тоской думал совсем отчаявшийся Глеб. Но кому это может быть известно?
Таинственному Оскару… Только ему. По идее. Но Глеб – не Одиссей и не может спуститься в преисподнюю, чтобы поспрашивать Оскара о том, как попал ему в руки этот план и что за местность на нем изображена.
Впрочем, у Тихомирова-младшего были подозрения, что и сам Оскар этого не знал. Иначе он давно отыскал бы клад (если, конечно, это не старческие бредни деда Ципурки) и сбежал в какие-нибудь западные или ближневосточные палестины.
Пока вырисовывался лишь один-единственный шанс – покопаться в биографии Оскара. Но как это сделать? Ведь родственников у Оскара, судя по информации, полученной от Ципурки, не было. А может, все-таки были? Что если этот Оскар скрывался?
Тогда еще хуже. Он мог прятаться и под чужой фамилией. Если в советские времена Оскар не боялся носить ствол – а это была серьезная статья в Уголовном кодексе, то от истории его жизни можно всего ждать.
«Будем искать…» – сказал сам себе Глеб с тяжелым вздохом. И невольно улыбнулся, вспомнив, из каких глубин памяти всплыла эта фраза. Так говорил герой одного комедийного фильма. Но ему был нужен всего лишь женский халат с перламутровыми пуговицами, а Глеб должен, как в сказке, «пойти туда – не знамо куда; и найти то – не знамо что…»
Старый пятиэтажный дом, в котором соседствовали Оскар и Ципурка, на удивление и к радости Глеба, все еще стоял; правда, в окружении новостроек. И даже люди в нем жили. Старики.
Наверное, им просто некуда было деться, и они покорно дожидались, пока снесут или дом, или их – на погост. Именно дожидались, потому что жить в таком доме было опасно, судя по фасаду, который пошел трещинами. Издали пятиэтажка казалась побитой молью и изрядно полинявшей фуражкой серо-песочного цвета, надетой на голову пьяного мужичка набекрень.
– Здравствуйте! – поприветствовал Глеб старушек, которые грелись на солнышке, рассевшись по двум садовым скамейкам, державшимся на честном слове: столбики, к которым были прибиты доски, сильно подгнили.
– День добрый, – вежливо ответила одна из них, в больших роговых очках.
«Скорее всего, бывший педагог», – с почтением подумал Глеб. Именно такой он и представлял учительницу на пенсии: строгий, но изрядно поношенный темный костюмчик, белая кофточка с отложным воротником, седые волосы, схваченные на затылке в тугой узел, и главное – большие очки. Они были основным штрихом для завершения образа.
– Можно, я присяду рядышком? – спросил Глеб с любезной улыбкой.
– Садитесь, – опять ответила «учительница».
– Спасибо… – Глеб сел, чувствуя себя немного неловко под обстрелом любопытных старушечьих глаз.
Чтобы раскрепоститься и быстро наладить нужный контакт, он решил сразу же пустить в ход своего «троянского коня» – большую коробку шоколадных конфет, которую захватил с собой именно для такого случая. По-прежнему улыбаясь, Глеб открыл коробку и сказал:
– Угощайтесь.
Долго упрашивать старушек не пришлось. Похоже, им нечасто выпадала такая лафа. И то верно – на пенсию сильно не разгонишься. Последней взяла конфету «учительница»; при этом она вежливо кивнула – поблагодарила.
– Вы будете нас агитировать? – спросила бабулька в цветастом ситцевом сарафане и вязаной кофточке.
– С чего вы взяли? – удивился Глеб.
– А нас нонче тока агитаторы и угощают. Как выборы, так сразу бегуть с пакетами. Чтобы, значит, мы какого-нибудь кандидата поддержали. Но больше водку носят. А нам она зачем? Мы пьем в основном чай.