– Что ж, иди, в случае неудачи твоя мать сразу же лишится и мужа, и сына, и всех своих еще не рожденных внуков, поскольку ты до сих пор не женат, – я пожал плечами. – Иди, глупость бессмертна!
Все вместе мы шли через какие-то огороды, минуя крестьянские жилища и зорко глядя по сторонам.
Когда мы добрались до берега реки, мессен Амори показал нам, что следует спуститься вниз. Там, глубоко в кустах, и находился тайный лаз в Каркассон, вонючий туннель, через который, судя по запашку, из славного города вытекали нечистоты. Незамеченными мы нырнули в эту чертову дырку, где на входе нас уже встречали так же одетые в белые плащи воины, откуда-то появились факелы.
Амори был немногословен и сосредоточен. Его воины окружили Раймона, готовые, если понадобится, нести его на руках. Слава Богу, что мы не остановились на моем первоначальном плане лезть через стены. Я ни в жизнь не сумел бы втащить туда этот мешок с дерьмом, называемый Тулузским сеньором.
Мы шли какое-то время по вонючему коридору и затем свернули вправо, двигаясь вдоль склизких стен. Кое-где дорогу освещали гнилушки.
Один раз Раймон поскользнулся и чуть не грохнулся на лежащий тут же окоченевший труп престарелого горожанина.
– Эка, убрать не могут, нехристи, – зло проскрежетал он зубами и, перешагнув через труп, пошел дальше.
Меж тем коридоры, по которым мы шли, сделались просторнее и суше. Сеньор Амори остановился и приказал нескольким своим людям занять оборонительные позиции, после чего те бесшумно распределились кто где. Взяв за плечи Андре, он велел ему устроиться в переходе между двумя коридорами, следя, чтобы оттуда нас не достали крестоносцы. Дальше мы следовали впятером: я, Раймон, Амори и два его воина. Андре попытался поспорить с де Савером, но тот так глянул на моего парня, что тот сразу же смутился и отправился исполнять приказ. Невероятная сила исходила от этого тощего и жилистого человека, сила, сопротивляться которой, наверное, не посмел бы и такой опытный воин, как я.
Общаясь со своими людьми понятными им жестами, Амори послал одного из воинов вперед. Тот тихо постучал в маленькую дверь условным стуком. Секунда, и в просвете двери появилась голова нашего разведчика. Заметив де Савера, он махнул рукой, тихо свистнув, после чего мы прошли в отпертую дверь, на пороге которой лежал прирезанный стражник.
– Мы в замковой темнице. Раймона-Роже держат здесь, – прошептал одними губами Амори.
Мы миновали коридор, по обеим сторонам которого находились двери с решетками. Хорошо было бы отпереть теперь их все, получилось бы по-христиански, но томящиеся в застенках Каркассона узники подняли бы шум, и это помешало бы выполнению нашей миссии.
Поэтому мимо чертовых дверей мы шли молча. За некоторыми угадывалась жизнь. Кое-где наш факел вырывал из темноты лица, но я старался не смотреть на них, боясь увидеть знакомых.
Мы свернули в узкий, точно чертово горло, проход и, спустившись по лестнице, оказались в нижнем подземелье. Прежде я ни разу не бывал в каркассонской тюрьме и понятия не имел, куда следует идти, чего не скажешь об Амори де Савере, который ориентировался в подземелье точно у себя дома.
Мы услышали шаги и, спешно затушив факелы, спрятались в небольшой нише в стене. Замелькал неровный свет, и вот перед нами появилась небольшая процессия, во главе которой шествовал толстый, одетый в дорогую одежду вельможа. Рядом с ним шли стражники и маленький, благообразный священник с чашей в руках.
– Это Симон де Монфор, – прошипел Раймон. – Принесла же его нелегкая раньше всех сроков. Не терпится ему занять чужой замок. Вор! – Он сплюнул на пол.
– Нам придется подождать, когда они оставят виконта в покое, – рассуждал вслух де Савер. – Возможно, де Монфор припожаловал в темницу, чтобы познакомиться с самым знаменитым своим узником, или он желает допросить виконта лично. В любом случае – это не будет длиться вечно.
– При них как будто нет никаких орудий пыток, – заерзал Раймон. – Было бы непростительно нам наблюдать из своего убежища, как зверюга истязает моего любимого племянника.
Я поежился, понимая, что для того чтобы сделать человеку невыносимо больно, на самом деле не нужны никакие специальные инструменты и хитроумные приспособления.
– Камера, в которой держат виконта, слишком тесна, чтобы производить пытки, – попытался утешить графа Амори. – Если бы господин Симон де Монфор желал пытать узника, он мог бы распорядиться доставить его в специально приспособленный для этого зал.
Пока мы шептались, дверь в камеру отворилась, и из нее вышел весьма раздосадованный Симон, после чего к виконту зашел священник.
Часть стражи удалилась с новым хозяином Каркассона, освещая его путь и защищая от возможных покушений, часть же осталась ждать монаха.
Наконец и тот вышел, поспешно кланяясь узнику и прикрывая за собой дверь.
Мы дождались, когда вся эта компания покинула коридор и исчез последний отблеск света, после чего вновь разожгли свои факелы, без них в подземелье было нечего делать, и устремились к заветной двери.
– Мой племянник, мой драгоценный племянник, – нервничал Раймон, – надеюсь, эти мерзавцы не вернутся для какой-нибудь надобности, и Господь позволит нам забрать моего мальчика целым и невредимым. Надеюсь, они не успели покалечить ребенка за время его пребывания в тюрьме.
Амори де Савер повертел чем-то в замке, и дверь отворилась. Первым в темницу ворвался Раймон.
На соломенном тюфяке, прикованный толстой черной цепью к стене, лежал распростертый юноша, в котором я сразу же признал виконта Каркассона.
Его лицо было липким от пота, глаза выражали муку. Мы остановились как вкопанные.
– Мальчик мой! Дорогой мой! – Раймон упал на колени перед ложем виконта, покрывая его руки поцелуями. – Что сделали с тобой эти нелюди? Можешь ли ты идти со мной и верными людьми? Если нет – мы понесем тебя на руках. Мы спрячем тебя далеко отсюда, чтобы ты снова смог возглавить рыцарей!
– А, это ты, дядя Раймон, – юноша с трудом шевелил запекшимися губами. – Я ждал вас, но теперь все кончено. Вы опоздали, – он застонал, скорчившись на тюфяке. – Только что мне предложили испить чашу яда. Знаю, что допустил слабость, но они сказали, что я все равно умру, а позорно умирать вот так, не имея даже возможности отойти по нужде. Я выпил яду и теперь уже не завишу от них, дядя.
– Ты выпил яду?! – Раймон вскочил на ноги. Де Савер поднял с пола круглую чашу и, понюхав ее, кивнул головой.
– Но вы можете излечить его? – Раймон порывисто схватил его за руку. – Вы ведь умеете спасать отравленных.
– Не от этого. – Де Савер был расстроен не меньше графа. – Этот яд мы называем «Поцелуем Иуды». Мы не знаем средства, позволяющего спастись от него. Все кончено.
Амори де Савер опустился на колени перед ложем виконта, то же сделали и остальные. Раймон порывисто вытащил из-за пояса припрятанный Новый Завет и начал читать оттуда.
– Я благословляю вас, друзья мои, – прошептал умирающий. – Если Господь соблаговолит открыть для меня врата в рай, вместо спасения своей души я попрошу его за наши земли и за наших людей. Если он посчитает возможным принять меня в раю, я буду ждать вас там, милый дядя. Я сам открою вам дверь, и тогда...
Очередной спазм заставил Раймона-Роже скорчиться на ложе, граф поднес к его губам распятие. Поцеловав его, юноша упал мертвым.
Де Савер отстегнул цепь, уложив мертвого виконта удобнее на его ложе. Раймон закрыл ему глаза.
Мы возвращались с горестными мыслями. Раймон рыдал чуть ли не в голос, затыкая себе рот плащом. Я и прежде знал, что он любил племянника больше, нежели собственных сыновей, и теперь юноша умер, а он был вынужден продолжать жизнь, мучиться и страдать.
Когда мы выбрались из подземной тюрьмы и оказались в обычном подземелье, к нам снова присоединились оставленные там воины. Я увидел, как мессен Амори тихо обнял за плечи моего сына, что-то шепча ему на ухо. В это время на мне мешком висел рыдающий Раймон и я ничего не услышал, а только увидел, как Андре и один из учеников школы де Савера метнулись в сторону темницы, освещая себе дорогу факелом.
Выбравшись из подземелья, я хотел проводить Раймона до лагеря, но тот запротестовал, опасаясь за мою жизнь. Свиту графа в эту ночь составляли переодетые в плащи крестоносцев ученики школы де Савера.
В последний момент Раймон подошел ко мне и сообщил, что, оказывается, из рядов крестоносцев начали выбывать один за другим самые его именитые участники, уводя с собой своих солдат, что, без сомнения, расшатывало позиции самого крестового похода. Безнаказанно снять с себя белый плащ разрешалось после сорокового дня – срок, поставленный самим Римом. К сожалению, Раймон не мог поступить так же и вернуться домой. Он все еще был под подозрением. Мы снова расстались.
Позже я узнал, куда сеньор Амори де Савер услал моего сына. Андре и неизвестному мне воину было поручено почетное дело: вызволить оставшихся в темницах рыцарей. Что они с радостью и проделали, отмыкая двери, снимая цепи и разрезая веревки.
Перстень Раймона Шестого
Через два месяца после памятного посещения каркассонской тюрьмы я получил известие от сына, в котором он сообщал мне, что он отправляется в свите Раймона Шестого в Рим для частной аудиенции у Папы.
Все церкви Тулузы принялись горячо молить Господа Бога, чтобы тот вразумил Иннокентия Третьего и помог обелить честное имя тулузского графа. Но вместо ожидаемых послаблений нас совершенно заели папские легаты. Вместо того чтобы подготавливать очередной Собор, целью которого должно было стать продолжение разбирательства дела Раймона Шестого и снятие с него, как с участника крестового похода, всех обвинений, легаты постоянно обращались к пастве, убеждая их отказаться от их же законного и Богом поставленного господина.
Специально созданное духовное братство, имя которого я, как ни пытаюсь, уже не могу вспомнить, вместо того чтобы обращать еретиков в католичество, ходило по улицам наших городов с увещеваниями про дьявольскую природу нашего графа и про то, что из-за него тулузцы непременно отправятся в ад. Но ни народ, ни знать не собирались предавать своего господина. Скорее уж наоборот – происходящее разжигало еще большую ненависть к завоевателям.
Сам нынешний хозяин Тулузы, Каркассона и Безье Симон де Монфор со своими рыцарями не без труда пробирались сквозь опальное графство, сжигая крепости и оставляя за собой адские запахи серы и гари.
Пал город Минерва, и вновь зажглись костры, куда с радостными песнопениями всходили сотни и тысячи людей, отказавшиеся отречься от своей веры.
Взяв Минерву, рыцари в белом встали у стен Термэ. Я прекрасно знал, что Термэ был укреплен самым наилучшим образом и ему было нечего опасаться даже длительной осады. Тем не менее аббату Сито это тоже было известно. Поэтому к Термэ он притащил самую современную осадную технику – тараны и катапульты. Он поручил осаду города знатоку осадных орудий и, я не побоюсь этого слова, мастеру своего дела парижскому аббату Гильому, да свалится когда-нибудь каменное ядро с катапульты на его лысую голову!
Несколько месяцев все шло лучше не придумаешь – крестоносцы голодали в лагере, защитники Термэ жили за стенами крепости если не в свое удовольствие, то по крайней мене вполне сносно. Но потом закончилась вода, и долгое время не было никаких дождей. Тогда хозяин города рыцарь Раймон открыл свои винные погреба и напоил жителей вином. Но и оно должно закончиться. Понимая, что его люди не смогут выстоять, Раймон решился открыть ворота крестоносцам.
Но в последний момент Господь послал долгожданный дождь.
Казалось бы, Термэ спасся, но не тут-то было: дождь принес несчастье, в городе начались болезни и смерти. Напуганные горожане пытались выбраться из зараженного города. Но эти вылазки были замечены крестоносцами, которые перебили пытающихся покинуть город через потаенные ходы людей и проникли за стены. Так был взят Термэ.
Снова запылали костры. Хозяин города был замурован в подвале собственного замка.
Тем временем я получил вести от своего сына из Сен-Жиле, где вновь был собран Собор по делу Раймона. Андре писал мне, что поскольку тулузский граф добровольно отрекся от ереси и, приняв крест, выступил в Христовом воинстве против еретиков, папские легаты не посмеют более мучить его и снимают все или почти все обвинения.
Но мой наивный сын оказался не прав. И в ответ на смиренные просьбы Раймона снять с него хотя бы обвинение в убийстве Петра из Кастельно, его спросили, есть ли еще на его земле хотя бы один еретик.
Раймон был вынужден признать, что еретики в Тулузском графстве еще есть. Большая часть подданных Раймона не принадлежала к официальной церкви, и отрицать это было бы сложно.
«А клялись ли вы в том, что уничтожите еретиков?» – спросили его.
«Да, клялся», – вновь был вынужден признать Раймон.
«Но если вы признаете, что клялись уничтожить еретиков, но соглашаетесь с тем, что еретики в Тулузе есть, следовательно, вы не выполнили своей клятвы. Вы клятвопреступник, граф, а клятвопреступник может быть и убийцей!»
Я не был на этом Соборе, что было неплохо, так как я мог бы и накинуться на легатов с одним острым и увесистым аргументом в виде меча. Раймон же, не скрываясь и не пытаясь что-либо возражать, горько заплакал. Об этом мне написал мой Андре, и я не склонен подвергать его слова сомнению.
Месяцем позже я случайно встретился с сыном в замке Монсегюр, куда мы привезли провиант, деньги и оружие.
По словам Андре, из-за этого похода, смерти любимого племянника и бесчестности противника, с которым нельзя было ни о чем договориться, Раймон по-настоящему сдал.
Он то заговаривал о смерти, грозя покончить с собой, то вдруг ни с того ни с сего начинал опасаться, как бы ему не подали яда. При этом он то впадал в ревностное и неистовое благочестие, то требовал к себе девок, пьянствовал и заставлял свою свиту и гостей орать вместе с ним солдатские песни.
Казалось, Раймон разуверился в собственных силах и способностях что-либо сделать для своего графства, как вдруг Папа Иннокентий Третий сам подтвердил его приверженность к католичеству, сняв с графства церковное проклятие.
Должно быть, очумев от радости, Раймон тут же устроил роскошный пир, на который было приглашено множество участвующих в крестовом походе благородных сеньоров. В благодарность за снятие обвинений в ереси он тут же повелел своему казначею отправить в Сен-Жиль достаточно приличную сумму денег, чтобы отреставрировать собор.
Признаться, я до сих пор не могу с точностью сказать, катаром был мой господин или добрым христианином, так как помогал он и тем и другим. Но одно можно утверждать со всей определенностью – он терпеть не мог, когда дом Бога выглядел не должным образом, и всегда помогал терпящим нужду приходам.
Иннокентию Третьему, в благодарность за то, что тот спас его от козней легатов, Раймон приготовил роскошный и изящный подарок – расшитый каменьями плащ и прекрасного коня, равного которому невозможно было найти во Франции, Англии и Каталонии вместе взятых. В порыве восторга и признательности граф снял с пальца перстень и, положив его на плащ, с теплотой посмотрел на стоящего перед ним пилигрима, который должен был отправиться в Рим.
– Передай этот скромный дар его святейшеству Папе от вечно преданного ему раба божьего Раймона, – сказал он, весело рассмеявшись и не замечая, как заблестели глаза посланца и с какой жадностью он посмотрел на драгоценные дары.
Непостижимо. Но в этот раз Раймона сгубила его же щедрость, так как Папа и его кардиналы восприняли подарок графа как знак явного издевательства. Позже я узнал об этом из доверенного источника.
– Мне говорят, что графство Тулузское в развалинах, что нет семьи, не потерявшей хотя бы одного родственника, что защитники крепостей умирают от голода, а Раймон Шестой сделался бесприютным, словно осенний ветер? Но что вижу я? Он богат, как царь Мидас! Осажденная Тулуза шлет королевские подарки, словно издевается над нами! Мы рассчитывали увидеть Раймона в рубище, а он счастлив и богат! Он издевается над Римом и самим Крестовым походом!