Уж какой покой имелся в виду, поди разберись. То ли семейный, то ли вечный. Но сердце у Маши препротивно заныло. А тут еще успела поймать искрометный взгляд, которым обменялись друзья – Володя и Гарик – загадочный и многозначительный до тошноты. Не прошло мимо и таинственное хмыканье обоих.
Зачем она здесь? Что делает в этом месте в этом дурацком платье, которое скорее делает ее раздетой, чем наоборот? Что нужно от нее этим людям? Зачем затеян ими весь этот фарс с женитьбой? Ее используют – это бесспорно, но вот для чего?
Его жена погибла при загадочных обстоятельствах. Он отделался легким испугом и двумя годами выселок. Это смех, а не приговор, учитывая тот факт, что он вполне мог сам устроить эту жуткую аварию. И теперь вдруг, не успев остыть от «потрясения», эта нелепая женитьба на ней. Зачем? Может быть, он маньяк, методично и целенаправленно отправляющий своих жен на тот свет? Не просто же так Витебский недвусмысленно пожелал им обоим покоя. Он-то наверняка знает побольше, чем она. А что в сущности она знает о нем? Ничего! Только то, что он ей наговорил вчерашним вечером под легкий шелест умирающего дня за окном. А она сидела и как безмозглая соломенная кукла верила каждому его слову.
Он обвинил свою жену в сотне грехов, но забыл рассказать, отчего он так долго и снисходительно терпел ее выходки. Что останавливало его развестись с ней? Может, имелся какой-нибудь маленький пунктик в ее завещании? Может быть, она была баснословно богата и…
А ведь и правда, кем же на самом деле была эта безумно красивая и порочная – по его словам – женщина? Супермоделью, манекенщицей, ведущей какого-нибудь продвинутого телевизионного шоу? Где откапывают таких красавиц такие удачливые парни, как… как теперешний ее муж?
Ее покойный супруг был менее удачлив в этом вопросе. Он отчего-то остановил свой выбор именно на ней. Хотя был обвешан поклонницами, словно рябина гроздьями в урожайный год. А остановился именно на ней. Что подкупило его? Ее непорочность и неиспорченность? Вполне возможно, потому что он ценил эти качества в женщинах. Внешность? Так ее внешние данные далеки от совершенства. Тогда почему он женился на ней, ее красивый и испорченный супруг, ныне числящийся в мертвецах? И почему женился на ней сегодня этот – другой?.. Пусть он не столь красив, как прежний, но удачливости и умения поиграть в русскую рулетку с капризной фортуной ему не занимать. Каким же боком она-то здесь? Какая роль отведена ей?
Этими вопросами Маша промучилась большую часть дня. Все дальнейшие события от возвращения в их с Володей вагончик и общения с его ехидным услужливым другом до размещения на ночлег ее занимали мало. Ей было тревожно, неуютно и маетно от тех мыслей, что теснились в голове и мешали сконцентрировать внимание на том, что происходит вокруг. Они настолько поглотили ее, что сам факт того, что молодой супруг лег спать отдельно, не смутил ее.
– Нам надо о многом поговорить, – объяснил он лаконично, укрывая ее одеялом до подбородка в своей мини-спальне. – Надеюсь, ты не будешь обижаться.
Она не обиделась. Ей было не до того. К тому же представить себе первую брачную ночь в непосредственной близости от злого демона Гарика ее воображение напрочь отказывалось. А он возжелал переночевать именно у них. Странно? Может быть, если учесть тот факт, что уехать он собирался сразу же по завершении процедуры их бракосочетания. Но отчего-то остался. И проговорили они с Володей большую часть ночи. Тихо, ровно, без эмоциональных выплесков и так, что сколько она ни напрягала слух, разобрать ни слова не могла.
А через два дня они уехали. Втроем. Гарик и не подумал убраться наутро следующего дня, продолжал ерничать по поводу их скоропалительной женитьбы и на все лады прогнозировал им невеселое будущее.
В действительности все оказалось намного хуже. Будущее, которое рисовалось Гариком в мрачных тонах, оказалось не невеселым. Оно оказалось никаким…
Глава 9
Странность и двусмысленность своего положения Маша начала ощущать почти сразу же по приезде.
Перво-наперво, о том, что жить они будут не в Москве, как первоначально предполагалось, а в далеком пригороде, она узнала за пятнадцать секунд до того, как бампер машины уперся в кривой ствол березы у покосившейся калитки, висевшей на одной петле.
Ее изумление было более чем красноречивым, поэтому новоиспеченный супруг все же решил снизойти до объяснений.
– Не крути головой, Маш. Жить будем в этом доме. – Кажется, он подавил печальный вздох, уловив обиженное подрагивание ее губ, но все же не менее жестко закончил: – По крайней мере пока. И постарайся не изводить меня капризами на предмет отсутствия удобств.
Ничего такого она не собиралась делать. Просто можно было и объяснить, куда они так долго и нудно добирались, содрогаясь всеми внутренностями на каждой кочке подмерзшей грунтовой дороги. А то многозначительное молчание до последней минуты и не менее многозначительное переглядывание все с тем же Гариком, а потом…
– Хорошо, – смиренно произнесла она и, выбравшись из машины, принялась рассматривать пейзаж.
Увиденному обрадоваться могла разве что законченная идиотка. Все то, от чего она так старательно стремилась избавиться, словно брело за ней следом, чтобы настичь ее и здесь.
Пейзаж был сер и уныл, если не сказать мрачен.
Когда-то это поселение, наверное, было богатым хутором, и те четыре дома, что зияли сейчас заколоченными окнами, наверняка были добротными, теплыми и уютными. Но было-то все это в начале прошлого столетия! Сейчас же избушки являли собой жалкое зрелище, чернея плесневелыми бревнами старых срубов. Изгороди давно сгнили, или их задушили сорняки. Жалобно скрипел ржавыми уключинами колодезный журавль, и надсадно, раздирая душу в клочья, ныли над головой провода. Ага! Провода все-таки имеются…
– Свет есть, есть, не переживай, – сжалился над ней Гарик, отследив ее мятущийся взгляд. – И даже вода подведена во двор. Я себе здесь дачу третий год обустраиваю. Запутался от санаторных коммуникаций – он здесь в полутора километрах. Ремонт, правда, поверхностный сделан. Но если честно, то гостей в это время года не ждал. А мне одному для охоты и рыбалки – самое то. Заходите, господа, и не обессудьте, если что не так…
Не так было многое. Вода, тонкой струйкой бьющая из крана под старой яблоней, оказалась ржавой и неприятной на вкус. Половицы в коридоре напрочь прогнили, и пробираться по ним приходилось с мастерством скалолаза, дабы не переломать рук, ног и шеи. Вход в жилой отсек дома был настолько низок, что Маше приходилось сгибаться почти вдвое. Две комнаты и кухня-столовая хотя и были отремонтированы, но производили весьма унылое впечатление. Кучи мусора, махровая паутина по углам, горы грязной заплесневелой посуды и все тот же уличный промозглый холод, бьющий изо всех щелей. Как-то не верилось, что это помещение использовалось минувшей зимой в качестве охотничьей заимки…
– Н-да… – Володя задумчиво обвел взглядом стены, поймал ее взгляд и неожиданно тепло улыбнулся. Так же тепло, как до появления Гарика в их жизни: он, словно злой демон, украл у них это тепло, которое начало понемногу согревать их обоих. – Ничего, Машка, это ненадолго. Потерпим?
Она с облегчением улыбнулась и только было открыла рот для ответа, как Гарик украл и его тоже – зашедшись саркастическим кашлем и похлопывая себя по груди, затараторил:
– Володя, как ненадолго? Как ненадолго?! Я же тебе все объяснил! Зачем повторяться, тем более в ее присутствии? Для того чтобы было ненадолго, нужно было возвращаться в одиночестве, а не тащить на буксире жену с таким прошлым.
«Таким» он произнес с особым чувством, словно пытался подавить рвотный спазм, и Маша невольно отодвинулась от него подальше. Не приведи бог, стошнит парня прямо на ее новенькую дубленку, которую Володя купил ей в дороге, что тогда делать. Ближайшая химчистка за сто верст, как, впрочем, и все блага цивилизации. До санатория, если верить другу их семьи, полтора километра полем и лесом. Здесь же не только химчисток, ни одной живой души, так что лучше от него держаться подальше.
– Ладно, я понял. – Володя мгновенно посуровел и больше уже не смотрел в ее сторону, общаясь все больше с другом. – Давай, что ли, начнем…
Разбирались они до позднего вечера. Выметали мусор, мыли окна и полы, размещали весь тот нехитрый скарб, что привезли с собой. В основном это были продукты, постельные принадлежности и носильные вещи.
– Мы здесь ненадолго, – упрямо повторил Володя, проигнорировав злобное фырканье Гарика. – Ни к чему здесь вещами обрастать, как в том поселке. Там хоть было кому продать их, а здесь ни души…
Но люди все-таки были. Дважды за неделю Маше удалось обнаружить свежие следы от чьих-то валенок, еще пару раз за окном проскользнула группа лыжников, с удивлением поглядывающая на дымок, вьющийся из трубы необитаемого прежде дома. А в выходной, когда она совершала пешую прогулку по окрестностям, ей встретился пожилой мужчина с охотничьим ружьем.
– Здравствуйте! – Он сдвинул на затылок ушанку и приветливо улыбнулся: – Снимаете домик, значит…
Маша молча кивнула и с интересом уставилась на охотника. Ватник, перепоясанный армейским ремнем, ушанка, валенки с галошами и на удивление располагающее к себе выражение на морщинистом лице.
– Хорошее дело. Я вот завсегда с природой на «ты», – продолжал развивать тему мужчина. – Город, он что? Дым, пыль, солнца не видать. А здесь… Красотища…
– А чего же тогда вы с ружьем? – вдруг вырвалось у нее. – Жалко зверушек.
– Жалко. – Он согласно кивнул и, обрадовавшись завязавшейся беседе, еще с полчаса разглагольствовал о пагубной привычке некоторых людей палить по беззащитным тварям. – Я ружье-то таскаю за собой скорее из других соображений… Человек – он ведь похуже любого зверя будет. Озоруют тут…
– Да? – удивилась Маша вполне искренне. – А мне казалось, что здесь совсем безлюдно.
– Да так-то оно так: постоянно никто не живет. Но ведь наезжают! А как наедут, то все – пиши пропало. Девки в озеро голышом прыгают, будто русалки. Мужичье куражится, винище хлещет, а то еще чего позабористее удумают – начинают палить в белый свет из пистолетов. Пару раз чуть до убийства не доходило…
– А к кому же они тут приезжают? Ну… эти люди, которые из пистолетов и голышом в озеро?.. Тут ведь кругом такое запустение. Наш дом и то мало похож на жилой, что уж говорить про остальные.
– Так в ваш дом и приезжали. Хозяин этого дома с гостями своими ненормальными! – Охотник отер рукавом ватника вспотевший лоб и вдруг начал прощаться: – Пора мне, а то в марте быстро смеркается. Не смотри, что солнышко ласково пригревает, сейчас за лес ухнется, и все – темнотища. А мне еще полем три километра чесать. А ты, девонька, коли скучно будет, прибредай ко мне. Я вон за полем прямо и живу. Там у нас полюднее будет. И почта имеется, и телеграф даже. Ежели какое дело, завсегда сможешь сообщить куда следует…
Занятный мужичок. Главное – заботливый. Как бы вскользь, но все же шепнул ей все жизненно важное: и телеграф, и почта, и сообщить возможность имеется куда следует, «ежели что»… Но вот что? Что, собственно, имелось в виду? Что ее голой бросят в полынью, угрожая пистолетом? Но до этого ее супруг, каким бы странным он ей ни казался, вряд ли додумается. Хотя… кто знает, что у него на уме. Угрюм, скучен, молчалив последнее время.
Гарик уехал, и Володя мгновенно сник. Ночами он тискал и мял ее тело, разбивая сердце своим безмолвием. Днем уходил куда-то. Возвращался еще более угрюмым, с потухшим взглядом и нервно подрагивающими пальцами. Садился к столу, молча наблюдал за тем, как она подает ему тарелки. Потом так же молча наблюдал, как она убирает со стола. Затем по-хозяйски выбрасывал вперед руку и призывно шевелил пальцами. Она была девочкой догадливой и не строптивой. К тому же… К тому же близость с ним была ей более чем приятна. В такие минуты, слыша его хриплое дыхание и сдавленные стоны Маша слепо верила, что не все так безнадежно, и что все еще может получиться у них двоих. Кто сказал, что на старом пепелище нельзя воздвигнуть новый дом? Все можно, нужно только очень-очень хорошо постараться.
Стараться ей приходилось в одиночку. Володя, который вдруг ни с того ни с сего начал страдать сомнамбулизмом, не шевелил даже пальцем, чтобы помочь ей. На все ее вопросы слышались однозначные ответы типа: «да», «нет», «не знаю». Свои отсутствия, которые становились все более продолжительными, никак не комментировал. А когда она робко пыталась донести до него мысль о собственном одиночестве, с которым ей очень неуютно, он лишь равнодушно пожимал плечами и… снова уходил.
Маша страдала. Она вся извелась в той изоляции, в которую ее умышленно – а как же еще? – запихнули. К тому же, с детских лет вымуштрованная матерью, она маялась от бездеятельности. Приготовление завтраков, обедов и ужинов не занимало у нее много времени. Пешие прогулки по окрестностям, которые она ограничила периметром – пятьсот на пятьсот метров – ей давно обрыдли. Телевизора, радио, газет – ничего этого не было. Порой ей хотелось выть от тоски и бежать отсюда. Бежать, забыв обо всем, но стоило услышать шаги мужа на ступеньках и затем его негромкое чертыхание в коридоре, как она обо всем забывала. Пусть он молчит, пусть ни во что ее не посвящает, зато он рядом, и, вглядываясь ночами в его широченную спину, она уговаривала себя поверить в то, что с ним ей намного надежнее и безопаснее.
Но однажды она не выдержала и, швырнув об пол стопку тарелок, со слезой в голосе посмела возроптать:
– Я так больше не могу, Володя! Это просто кошмар какой-то!
– Что именно? – Он красноречиво посмотрел на осколки на полу. – Разбитая посуда кошмар? Тут не могу с тобой не согласиться, дорогая.
– Хватит! – вдруг закричала она не своим голосом. – Прекрати издеваться надо мной! Чего ты выжидаешь? Почему мы никуда отсюда не едем? Прошел уже месяц, как мы здесь! Апрель кончается, а мы все здесь!
– И что? – Он сверлил равнодушным взглядом ее тело, не поднимая глаза выше уровня плеч. – Какая тебе разница, где жить? Здесь ты не работаешь, не должна бояться за свою жизнь, да и я за свою тоже…
– Что ты имеешь в виду? – Маша похолодела, уловив в его сарказме более чем недвусмысленный намек.
– Ничего. Давай закончим этот бессмысленный разговор. – Володя встал и снова пошел к выходу, на ходу срывая легкую ветровку с гвоздя.
– Давай! – Маша снова повысила голос. – Давай больше не будем вообще ни о чем разговаривать!.. И я… Я уеду от тебя, Володя! Я разведусь с тобой!
Ей все же удалось растолкать его дремлющее сознание. Он остановился на пороге, все еще стоя к ней спиной, потом медленно обернулся и, чеканя каждое слово, изрек:
– Ты уедешь отсюда, только когда я захочу! А о разводе забудь! Он случится, когда я и только я сочту нужным. В противном случае…
– Об этом случае я наслышана, – притворно елейно пробормотала Маша, возвращая ему его же ехидство. – Приблизительно представляю, чем может закончиться мое самоуправство.
Он минуты три сверлил взглядом ее переносицу, потом вяло пробормотал «дура» и ушел из дома на целых три дня.
В эти долгие три дня Маша едва не сошла с ума от страха. Днем еще ничего, не так жутко, но ночью… Она куталась в теплое пуховое одеяло, закрывала уши влажными ладонями, сжималась в комок, подтягивая колени к подбородку, когда с улицы доносился какой-нибудь странный незнакомый звук. Но сколько Маша ни старалась, она не могла себя убедить в том, что это происки подзагулявшего апрельского ветра, который скребет ветками старой яблони о крышу и вовсю молотит акацией по стеклам: ей все чудилось, что вокруг дома кто-то ходит и заглядывает в окна. Что вот сейчас еще немного, и входная дверь со стуком распахнется, и тогда… тогда непременно с ней произойдет что-нибудь еще более страшное, чем уже случилось.
Что с ней может случиться, она представляла с трудом, поскольку мотивов для убийства не находилась – кому она вообще нужна, Сидорова Марь Иванна, с неудавшейся корявой судьбой в свои неполные двадцать пять? Кого может заинтересовать ее неказистая личность, когда вон и собственный муж, не выдержав, сбежал… При мыслях о Володе ей становилось совсем худо, и она принималась тихонько плакать, еле слышно подвывая в подушку. Слезы обычно помогали. Измучившись, она забывалась тревожным сном.