– Машка, а мать-то твоя… того… – сипло пробормотала Нинка.
– Что того?!
Силы мгновенно ее оставили, их не хватило даже на то, чтобы оглянуться и вцепиться в Нинкину наглую физиономию, которая несла здесь всякий вздор битых полчаса, а самое главное оставила напоследок.
– Что с матерью? – Спазм страха тут как тут: сдавил сердце своими щупальцами, вцепился в горло и начал рвать из него застревающий крик. – Не молчи же!
– Пропала она! Без вести пропала, представляешь? А ты чего подумала-то? Не дыши ты так страшно! Не знаю я, жива ли она, нет ли. Просто пропала, и все! А ты чего это… Дура ты, Машка, сразу о плохом. – Поняв, что своими интригующими переходами сильно перегнула палку, Нинка затрещала без умолку. – Я ведь нашла в твоей комнате твои возвернувшиеся письма к ней с адресом и еще раз написала ей про тебя. Тебе-то было некогда. Оно и понятно: сначала чуть хором не трах… Ой, извини, чуть не изнасиловали. Потом сразу замуж непонятно за кого. Дай, думаю, напишу твоей матушке. Увезли, мол, дочку твою, Лидия Васильевна, непонятно куда непонятно кто. А попутно, вослед за этим письмецом, запросец сгондобила в местные органы, так сказать. И тоже с полным раскладом, так сказать…
– Какая же ты… какая же ты идиотка! Кто тебя о чем просил? Что ты постоянно лезешь не туда, куда надо?! – Маша повернулась и даже было потянулась к Нинкиному лицу, но та быстро среагировала и отскочила на безопасное расстояние, наблюдая уже оттуда, как ее бывшая напарница по обработке тушек палтуса с перекошенным лицом кричит ей: – Какой запрос?! Чего тебе вообще нужно?! Что ты вообще сюда приперлась? Мало мне проблем, так теперь еще с тобой разбирайся!
– Во как! – Нинка с совершенно обалдевшим видом плюхнулась на стул и обиженно замотала головой. – Это я ведь тебе написала, что тебе одиноко и тошно, да? Я просила у тебя совета? Я непрозрачно намекала, что неплохо бы увидеться и все такое?.. Нет, Машка, ты все-таки придурочная. Отсюда и все твои беды. Что такого, что я про мамашу твою поинтересовалась? Чего ты так вызверилась! Я просто через нее хотела тебя найти, и чего такого?..
Конечно же, Нинка врала. Маша догадывалась об этом по ее бегающим хитрющим глазам, которые она старательно не поднимала на нее. Пальцы судорожно цеплялись друг за друга. Пятки выбивали нервозную чечетку об пол. Врет. Конечно, врет. Но зачем? Зачем ей чужая мать? Послала запрос в милицию… Хм-м-м… Сама она до этого не додумалась бы. Вернее, подобная мысль мелькала в ее голове, но до дела так и не дошло. Раскрывать собственное местонахождение кому бы то ни было, а уж тем паче милиции, Маша не собиралась. А Нинка вот не побоялась…
– И чего тебе ответили из местных органов? – пропустив справедливые Нинкины упреки мимо ушей, спросила Маша.
– Да так, вода одна. – Нинка как-то судорожно дернула плечом, но глаз от стола так и не подняла. – Что данная особа по данному адресу не проживает и что настоящее ее местонахождение никому не известно.
– И что? – Маша не верила в то, что Нинка так вот запросто удовлетворится подобным ответом, наверняка пошла много дальше.
И она не ошиблась.
Гостья не очень убедительно беспечно рассмеялась и, еще менее убедительно смущаясь, пробормотала:
– А ничего. Там на бланке этой казенной ксивы номер телефонный имелся, я возьми да и позвони. Дурочку включила, типа я – это ты. Ну и…
– Ну что «ну и»? Чего мямлишь, сидишь, как я не знаю кто? – Маша не выдержала и снова сорвалась на крик. – Сказать не можешь прямо, что и как тебе ответили? Чего крутишь вокруг да около?
– Чего орешь-то? – возмутилась-таки Нинка и подняла все же на нее глаза. – Там вообще болото какое-то. Убийца твоего мужа так и не найден. Подозреваемый… Ну ты знаешь, наверняка, о ком я…
– Нет, но догадываюсь, – быстро оборвала ее Маша из простого нежелания позволить ей копаться в своем прошлом.
– Так вот, подозреваемый как в воду канул. Его фоторобот по всей России разослали, но все бесполезно. Кстати, твоему, то есть, пардонте, моему звонку этот малый очень обрадовался. Слава богу, говорит, что вы объявились. А то, говорит, хотели уже и вас в розыск объявлять. Думали, что вас, говорит, следом за мужем спровадили. А потом, значит, и мамашу. – Нинка обеспокоено завертелась на стуле. – Да не бледней ты так, Машка! С ней вообще ничего непонятно, с матерью твоей! Незадолго до того, как ей исчезнуть, у нее хахаль появился.
Во как! Ее, значит, спровадила, а сама устремилась личную жизнь налаживать! Лихо, ничего не скажешь. Машина, шмотки тут как раз кстати пришлись, наверное. Неспроста же она настаивала на том, чтобы Маша большую часть своего гардероба оставила дома. А он у нее был очень неслабый… Хоть ее покойный супруг – отъявленный мерзавец, но одевал ее, как супермодель, никогда не скупясь и не подсчитывая убытков. Другой вопрос, что самой ей никогда не хотелось выглядеть как надо, тем более для него.
Маша задумчиво смотрела в окно, пытаясь вспомнить последнюю свою встречу с матерью. Что тогда та ей говорила? Как выглядела? Блестели ли ее глаза при этом? Нет, вспомнить ничего невозможно. Слишком тогда Маша была поглощена своим горем. Слишком сильным было ее потрясение, чтобы задаваться еще такими вопросами, с кем и как давно спит ее мать. Она и раньше-то этим мало интересовалась. Угол ее зрения в этом направлении был смещен в сторону ее кобелиного супруга. А уж после того, как с ним произошла трагедия, она и вовсе перестала замечать все вокруг. Где уж тут вспомнить, как и о чем говорила с ней мать…
– Так что там с хахалем? – устало поинтересовалась Маша, заметив, что Нинка замолчала и выжидательно смотрит на нее.
– А кто знает-то? Молодой, говорят, не местный – это точно. Респектабельный, на дорогой машине. Марку не помнит. А может, врет…
«Или ты врешь, – машинально отметила Маша, не переставая следить за своей гостьей. – Как это милиционер может не запомнить марку машины? Он ее должен по меньшей мере записать в блокнот. А по большому счету – запротоколировать…»
– Отношения, говорит, особо не афишировали. Нырнут в подъезд, и будто их и не было. Зима, темнеет рано, особо не разглядишь. Их и так случайно подсекла соседка по площадке, да и то только со спины. А машину ее хахаль оставлял всегда за квартал от твоего дома…
– Почему от моего? – поразилась Маша.
– А я тебе разве не сказала, что после твоего отъезда твоя мать переехала в вашу квартиру? Так вот, она переехала. Говорила соседям, что ремонт там затевает, чтобы к твоему возвращению было все неузнаваемо.
– Так мой муж ремонт закончил недели за две до своей смерти! – опять поразилась Маша. – Зачем ей нужно было лгать?! Черт-те что творится! И зачем ей вдруг понадобилось переселяться?
– Так у тебя наверняка там хоромы! – Нинка хотела было добавить что-то еще, но вдруг словно споткнулась и ненадолго замолчала. Потом прокашливалась нарочито долго, протяжно и снова заговорила: – Так вот, твоя мать свои отношения со своим молодым человеком ото всех скрывала. И если бы не твой папочка, о них бы вообще никто не узнал. Это он выследил эту сладкую парочку и поднял в подъезде бучу, колотил ногами в дверь и орал на всею округу. И это только после его оперативного вмешательства соседка проявила бдительность, о чем потом в милиции и доложила. Вот…
Нинка рассказала не все. Самую основную и важную часть она наверняка оставила при себе. И, кажется, Маша начала догадываться, о чем та умолчала. Наследство… Ее покойный муж оставил после себя немалые средства, о которых она до сего момента даже и не вспоминала. Открытие ее и обрадовало, и испугало одновременно. Если она права и все ее догадки не лишены здравого смысла, то жить ей оставалось… Так, все правильно – месяц с небольшим. А может, и того меньше. Все будет зависеть от долготерпения людей, ее окружающих. И еще от того, как ловко они сумеют обыграть друг друга.
– Ну и что тебе еще рассказал этот разговорчивый милиционер? – спросила Маша, совершенно небезосновательно подозревающая Нинку в неискренности. – Каким образом было установлено, что мать моя пропала без вести? Она что, перестала ходить на работу или вовремя не внесла квартплату?
– Да нет. Все не так. Все дело в том, что и за квартиру она уплатила за год вперед. И с работы рассчиталась загодя. И кошку свою перепоручила соседке. И даже похвалялась той, что купила путевку в какой-то дом отдыха. А потом исчезла.
– Ну почему сразу исчезла, если человек, может быть, просто-напросто взял и уехал в этот свой санаторий? – тут же зацепилась Маша за эту деталь, хотя внутри все мгновенно помертвело.
Нет, наверняка у Нинки имелся какой-нибудь козырной довод, укладывающий на обе лопатки ее неверие в тот факт, что с матерью непременно что-то случилось.
Так и было. Нинка понуро уронила голову на грудь. Потом несколько минут изображала беспросветную тоску, беспрестанно судорожно вздыхая, и рассказала-таки конец этой истории, которую она, якобы, узнала из телефонного разговора со словоохотливым милиционером.
– В санаторий она так и не приехала. А путевка осталась лежать на столике в прихожей… Дверь в квартиру так и осталась открытой. Она вышла вынести мусорный пакет, и как была одета в старенькую твою шубку из нутрии и стоптанные сапожки, так и пропала. Никто ее возвращения не видел. А дверь открыта… Соседи вызвали милицию. Сделали обыск. Нашли путевку, билет, чемодан с вещами. Но саму ее, как ни пытались, так и не обнаружили…
Со своей ролью трагика Нинка справилась великолепно: где надо, выдерживала паузы, где было необходимо, судорожно вздымала грудь, где требовалось, часто-часто моргала, якобы для того, чтобы сбить непрошеную слезу. Не учла одного: информированность ее ну никак не могла не вызвать подозрений. Но Маше сейчас было не до этого. Больше всего ее сейчас волновал сам факт исчезновения матери, а не то, зачем Нинке понадобилось ехать в ее родной город и рыскать там в поисках ответов на волнующие ее вопросы. Поверить в болтливость милиционеров, пусть даже разговаривающих с дочерью пропавшей без вести женщины, она ну никак не могла. Нинка туда ездила. Это бесспорно. И узнала много больше того, о чем говорила. И ее появление здесь, у нее, – это вовсе не дружеский порыв в ответ на Машино тоскливое послание. Нет, та здесь появилась с вполне определенной целью…
– Чем собираешься заниматься? – Маша решительно отвергла все попытки бывшей напарницы продолжать муссировать тему исчезновения собственной матери. – Как видишь, я тебе не соврала, говоря о своей незавидной доле.
Нинка несколько минут ошарашенно моргала, не в силах поверить, что Маша совсем не желает говорить о том, что ее так волнует. Потом принялась вертеть головой с такой интенсивностью, что было удивительно, как это она у нее все еще удерживается на плечах. И, наконец, почти беспечно шлепнула себя по ляжкам, обтянутым невообразимого лилового цвета спортивными штанами. Пробормотала еле слышно «ладно» и тут же начала нести что-то о природе, погоде и нехватке средств.
Остаток дня они провели в относительном согласии. Вместе приготовили картошку с мясом. Сварили кисель из растолченной вдрызг клюквы, которую Нинка волокла вроде бы с самого Севера. Поставили тесто на блины, которых вдруг им обеим захотелось съесть с сахаром, запивая густым пахучим киселем. Даже по одновременному негласному соглашению принялись убираться в доме. Темы, которая волновала и ту и другую, они более не касались, но несколько раз натыкались на внимательные изучающие взгляды друг друга.
На дружеской ноте им удалось прообщаться до самого ужина. Они вымыли посуду. Вытерли тарелки и расставили их по местам. Маше даже на какое-то коротенькое мгновение показалось, что Нинка и впрямь появилась здесь для того, чтобы скрасить ее вынужденное одиночество. Но с этой мыслью ей тут же пришлось распрощаться.
– Ты куда? – изумилась она, когда Нинка вдруг начала хватать свои вещи и забрасывать лямки сумок себе на плечи.
– Я?.. А я.. это… пойду, наверное… – стала юлить напарница, продолжая пятиться к двери. – Неровен час, вернется твой благоверный, что тогда? Что ты ему скажешь?
– Ну… скажу что-нибудь…
– Что? Сама же сказала, что скрыла от него свой поход в поселок. Как же тогда объяснишь ему мое появление здесь?
– Да скажу, что ты нашла меня сама, – промямлила Маша, понимая, как бледно будет выглядеть подобное объяснение.
– Ага! Синица мне твой адрес прочирикала! – Нинка коротко хохотнула и потянула на себя дверь. – Ты не переживай, я буду рядом. Тут домов до черта пустых. Показываться на глаза твоему благоверному мне не резон, поэтому буду где-нибудь там… Оно мне и удобнее. Я про него знаю, а он про меня нет. И тебе спокойнее.
– Да почему? – против воли вырвалось у Маши, хотя она совершенно не собиралась обсуждать проблемы своего супружества с кем бы то ни было, тем более с Нинкой.
– Не нравится он мне! – взорвалась вдруг непонятно с чего та. – Мутный какой-то! Тоже мне, благодетель… Мне ведь тогда приказали тебя привести, а то бы я, наверное, тебя потащила! Мой грех, и мне за него отвечать. Я ведь, может, и подлая, но в силу обстоятельств. А вот с каких таких обстоятельств он такой благородный, еще нужно разобраться… Все, пошла я. Ко мне не ходи, когда он здесь. Я сама буду приходить. Как увижу, что он уехал, так приду. И это… Машка, ты ушки-то держи востренько, мало ли что… Все тут вокруг тебя нечисто. Только я не пойму, с какого такого боку. Но разберусь, точно разберусь. И тогда посмотрим, кто из нас кто.
Нинка ушла, громко топая в коридоре и не менее громко чертыхаясь. Под окнами раздались ее торопливые шаги, и потом все стихло. На дом опустилась такая тишина, что, казалось, заложило уши. Хотя, может, их и вправду заложило от такого потока информации и обличительных речей.
– А ты сиди теперь и думай, – вполголоса пробормотала Маша, чутко прислушиваясь к звукам извне. – Ху из ху… Где черное, где белое, не разобрать. Куда же ты опять, Марь Иванна, влипла? И где, черт возьми, может быть мать?..
Она какое-то время ходила по дому, старательно обходя самые скрипучие половицы. Потом, влекомая вполне объяснимой тоской, вышла на улицу и замерла на ступеньках крыльца.
Кругом было безмолвно и пустынно. В далеком черном небе пестрели звезды, насмешливо подмигивая ей сквозь миллионы световых лет. Легкий теплый ветерок обдувал разгоряченное лицо, шутливо зарывался в волосы, забрасывая пряди на лицо. Маша убирала их, заправляя за уши, но они снова непослушно выползали оттуда, налезая на щеки.
На земле перед домом четко обозначились три светящихся четырехугольника окон. Тьма вокруг них сгустилась до непроницаемости, и тьма эта показалась Маше зловещей. Одна… Ведь совершенно одна. Нинка сказала, что попробует обосноваться в одном из домов, но нигде не слышно ни звука, хоть как-то намекающего на присутствие человека. Может быть, опять соврала? Тогда куда она могла подеваться? Уйти пешком через поле в поселок? С такой ношей – вряд ли. Значит, она была не пешком. Почему не спросила, как она добралась сюда? Кто ее подвез, привез или сама она была за рулем, а машину где-то прятала?..
Постояв так еще несколько минут у порога и не сумев расслышать ничего, кроме отчаянного стука своего сердца, Маша пошла в дом. В темноте отчетливо загремела дверная щеколда запираемой двери, затем дежурное чертыханье и грохот шагов на исковерканных половицах коридора. Потом все стихло…
И только тогда человек, который пристально наблюдал за ней все это время, сумел перевести дыхание и расправить занемевшее от долгого неподвижного сидения тело. Он видел все. Чего не увидел, о том безошибочно догадался.
Итак, думал он, в противоборствующей группировке пополнение. Это хорошо или плохо? С одной стороны – плохо, так как лишние свидетели в этом деликатном деле ему ни к чему. А с другой… С другой стороны, ему это даже на руку, поскольку сыграть на «дружеских» чувствах этих двух барышень будет делом совершенно беспроигрышным и беспроблемным. Все, что ему сейчас для этого требуется – это время. Сейчас еще слишком рано, чтобы начинать игру. Осталось совсем немного, и тогда… Тогда, господи, ты должен воздать с лихвой за все его старания и многодневные мольбы. И плевать ему на то, что в этой игре окажется слишком много пострадавших. Плевать! В его деле цель оправдывала средства, а все остальное не более чем эмоции…