– И ты уловил, что я не убивала… кого? – вскипела Маша, едва сдерживаясь, чтобы не шмякнуть парня по башке чем-нибудь тяжелым. – Ты долго будешь жилы из меня тянуть? Говори немедленно!
– Нинку, – он шмыгнул носом и вдруг, очевидно, сам не сознавая, почему, отодвинулся от Маши подальше. – Нинку убили.
– Ни-и-инку?! – Впервые со дня смерти мужа Маша почувствовала, как внутри у нее все медленно отмирает. Клеточка за клеточкой, нерв за нервом, и самой ее уже вроде как и нет, а есть что-то окостеневшее, лишь отдаленно напоминающее живого человека. – Что за вздор ты несешь? Ты под дозой, что ли? Я тебя сейчас… Бред! Ты обкололся с утра, а сейчас… Черт, черт… Этого не может быть… Кому была нужна эта дура? Что она собой представляла в своих лиловых штанищах?.. Как?.. Как ее… Я хотела сказать, как ее…
– Грохнули, – догадался парень и снова пододвинулся к Маше, доверительно укладывая ей на плечо свою руку: – Ей швырнули в ванну включенный фен, когда она купалась, и она захлебнулась водой. Бабка отпела уже весь репертуар Кобзона и спала, аки младенец. Я был под кайфом. Так что ничего слышать, а уж тем более видеть мы не могли. Обнаружилось все это только утром, и то потому, что в квартире выбило пробки и пришлось вызывать электрика. Потом вдруг бабке понадобилось умыться… Прикинь, белобрысая, месяцами из своей конуры не выползает, а тут умыться вздумала… Дверь открыла и как запоет… Что потом поднялось, елки!..
– Могу представить, – только и вымолвила Маша.
– Черта с два ты можешь себе это представить! – возмущенно завопил парень и, вскочив со скамейки, начал совершать маятниковые колебания у нее перед носом. – Они меня взяли! Конечно! Раз наркоман, значит, непременно преступник! Целый день… Я в камере целых двенадцать часов просидел, и все из-за тебя!
– Почему из-за меня?
– Потому что не хотел про тебя ничего им рассказывать! Благородством своим похвалялся, придурок, и перед кем? Перед ментами! Они меня быстро научили мое благородство засунуть в одно место, ну и я… и я все им рассказал.
– Ты все рассказал им именно обо мне, – догадалась Маша.
– Да нет, не все… Так, отдельные детали… – Парень прекратил мельтешение и опять сел рядом с ней. – Там тоже не дураки, знаешь. У этой шавки в тачке и письма твои сыскались с обратным адресом, и адресок колонии, где вы вместе срок мотали, они мне все эти доводы совали в нос, когда я Дон Кихота пытался перед ними разыгрывать. Пришлось частично проболтаться. Но я не хотел, падлой буду! И ни черта им не сказал про слежку и про того блатного, с кем она в кафе торчала. Слышь, белобрысая, а правда ты своего мужика таким же способом замочила?
– Да пошел ты! – устало огрызнулась Маша и встала со скамейки.
– Это они мне сказали, менты, значит. Говорят, что легко вычислят тебя по почерку. Ты, мол, всех неугодных людей подобным образом на тот свет спроваживаешь. Они, короче, так думают.
– Ага, а вместе с ними кто-то еще. Кто-то очень – очень умный. Умный и опасный. – Ей вдруг стало так холодно, что отчетливой дробью застучали зубы. Маша обхватила себя обеими руками и всхлипнула. – Какая-то сволочь, дружок, вдруг ни с того ни с сего решила сжить меня со света. Что делать теперь, ума не приложу… Либо идти дальше ее путем, либо остановиться…
– Слышь, белобрысая, ты чего лопочешь-то? Ты это, часом, не того?.. – Парень подскочил к ней и участливо пробормотал: – Вот, елки, как получается, и помочь тебе нечем. Слышь, а может, я того, все-таки помогу тебе чем?
– Чем?! – простонала Маша, отступая назад. – Чем и как ты можешь мне помочь, если ты был под дозой, когда ее убивали? Что такого она могла узнать? Я ведь сейчас ступаю строго по ее следам, почему же меня до сих пор не убили?! Почему пытаются подставить таким вот убогим методом, оставляя в живых? Ведь я нужнее им мертвая… Зачем меня подставлять? Если только… Если только это совсем не те люди, на которых я думаю.
– Или просто до тебя еще не добрались, или ты еще не добралась туда, откуда Нинка не вернулась, – высказал вполне дельную мысль бывший Нинкин сосед и вдруг засобирался. – Ладно, пора мне. И так уже задержался тут с тобой. А ты где вообще обретаешься-то сейчас? В гостинице или на частной?
Он даже не стал дожидаться ответа на свои вопросы, повернулся и пошел прочь прыгающей нервной походкой. Видимо, счел, что процесс предвкушения слишком подзатянулся и кое-кому пора и честь знать. Маша ни на чем не настаивала и, уж конечно, не собиралась посвящать его в свои тайны. Она просто пошла в противоположную сторону, все ускоряя и ускоряя шаг.
В какой-то момент она почувствовала вдруг, что внутри у нее уже не так пусто, страшно и холодно. Что все ее жуткие и необратимые прогнозы могут быть ошибочны и что, возможно, у нее еще остается пусть маленький, но все-таки шанс. И потому найти убийцу ее бывшей напарницы по рыбному цеху есть для нее дело первоочередной важности, а уж потом можно будет кое-кому предъявлять обвинения в меркантильности и неверности. Лишь бы только в этом вопросе этим все и ограничилось, лишь бы этим. Это все поправимо. Непоправимой бывает только смерть. Ей ли не знать об этом: смерть – это то, что нельзя откорректировать.
Нинка… Что такого она смогла узнать, что мгновенно превратилась в мишень? Неужели у идиотки хватило ума, разжившись сведениями, начать кого-то шантажировать? Зная ее жадность, Машу сей факт не удивил бы. Но вот что узнала Нинка? Сама она пока лишь сделала пару пробных шагов по тому пути, который прошла напарница с момента появления в Москве до момента своей кончины. И назавтра Маша собиралась-таки сделать третий и, как она считала, один из решающих шагов. Страшно было до тошнотворной боли под ложечкой, но она все же решила посетить ту самую авторемонтную мастерскую, гордо именующую себя «Автосервисом».
Третьего дня, как только наткнулась на любопытную статью в газете, она уже предпринимала попытку там побывать. Что скрывалось за высоким забором этого самого сервиса, Маша не узнала, но снаружи вид его был весьма непрезентабельный: проржавевшие железные ворота с затрапезным амбарным замком, на которых красовалась надпись: «Закрыто до среды». Бетонные плиты ограждения, выщербленные временем и осадками, в окружении поднимающего голову сорняка. Она тогда обогнула территорию по периметру вдоль этого самого забора, но ничего интересного, а уж тем более способного пролить свет на ее проблему, не обнаружила. Все на редкость прозаично и неказисто.
Назавтра была среда, и автомастерская должна была открыться. У нее не было абсолютно никакого плана, как не было и машины. И посему делать там ей вроде как и нечего. Но она все равно решила идти до конца. И если там не найдется ответов на часть ее вопросов, то найти их она уже не сможет нигде…
Маша подошла к пятиэтажке, в которой ей удалось недорого снять комнату на неделю, и, не входя в подъезд, огляделась. Странное чувство, которое охватило ее сегодняшним вечером, отчего-то не проходило: ощущение, что за ней следят, как раз наоборот, становилось все острее.
«У меня паранойя, – думала Маша, пытаясь уговорить себя сдвинуться с места и не прятаться в тени высоких кустов сирени. – Я не могу быть никому нужна. Милиция подобными глупостями не занимается. Уже давно бы нацепили наручники и уволокли в кутузку. Панкратов?.. У Панкратова свои проблемы, и он, возможно, даже радуется, что я так беспроблемно исчезла из его жизни. Да и не тот он человек, чтобы следовать за мной по пятам и наблюдать…»
Маша постояла еще минут пять, внимательно прислушиваясь к звукам извне, но ничего, кроме ровного гула замирающего на ночь города, не услышала. Она влетела в подъезд, толкнула входную дверь, которую семейная пара из ближнего зарубежья, снимающая две другие комнаты, почти никогда не закрывала, и лишь с третьей попытки попав в замочную скважину, заперлась в своей комнате. Ненадежным было укрытие, но все же…
Не включая света, Маша на цыпочках прокралась к окну. Чуть сдвинула в сторону тюлевую шторку и принялась вглядываться в темноту московского двора. Ничего заслуживающего внимания. Качели, скамейки, столики, песочницы – все скорее угадывалось, чем отчетливо просматривалось. Одинокий фонарный столб на углу рассеивал жидкий свет в радиусе пяти метров. И все же… все же какое-то движение она уловила. Вернее, сначала она ничего не смогла разглядеть, но как только глаза немного попривыкли к темноте, она увидела этих двоих.
Каждый из них существовал как бы отдельно от другого. То есть находились они друг от друга метрах в десяти, никак не меньше. Не переговаривались, не пытались привлечь к себе внимания. Странность же их поведения заключалась в том, что один в точности копировал каждое движение другого.
Сначала силуэт высокого худощавого мужчины долго находился в тени кустов сирени, тех самых, возле которых не так давно стучала зубами Маша. Потом он легкой пробежкой двинулся по двору, старательно обходя пятно света от фонарного столба. На мгновение замер на самом углу, прежде чем нырнуть в спасительную темень арки проходного двора. И затем, в два прыжка преодолев самый освещенный участок, исчез.
Другой – тот был чуть меньше ростом и не обладал такой прыткостью, в точности скопировал все его движения.
«Он много старше, – сделала вывод Маша, зачарованно наблюдая за мужчинами. – Может быть, это отец выслеживает своего отпрыска?.. Или чей-то обманутый муж пытается поймать с поличным соперника?..»
Наивно прячась за возможными разгадками, кроящимися в странном поведении двух мужчин, Маша все же с замиранием сердца ждала, когда появится в освещенном ореоле второй. Почему ей казалось это важным, она не знала. Просто стояла, затаив дыхание, и ждала. А он все медлил. Долго топтался на месте, не делая ни шага вперед. Ей даже показалось в какой-то момент, что он оглянулся на ее окно. Но она поспешила прогнать эту мысль из головы. С чего бы это ему глазеть на ее окно? Лезет же в голову подобная бредятина!
Маша крепко зажмурилась, потом с силой раскрыла глаза и какое-то время фокусировала взгляд, искренне надеясь, что никого уже не увидит. Но второй все еще стоял там, не предпринимая никаких попыток догнать того, кто исчез под аркой проходного двора.
– Отойди от окна и займись делом! – вслух приказала сама себе Маша. – Прогрессирующая паранойя – достаточно серьезный диагноз и…
Закончить фразу она не успела, потому что мужчина – как ей показалось – робко двинулся вперед. И он, конечно же, попал в полосу света, которая в контрасте с темнотой показалась Маше ослепляющей. Или просто человек, которого она тут же узнала, ослепил ее мгновенным ужасом, который внушал ей всегда.
Она не помнила, как осела на пол. Не помнила, сколько времени просидела так: прижав колени к подбородку и крепко обхватив их трясущимися руками. Позвоночник упирался в ребристую поверхность радиатора. Все тело затекло от неподвижности. И ей, наверное, было больно. Наверное, потому, что она ничего не могла испытывать сейчас, кроме панического страха.
Ей не показалось: за ней действительно следили. Что бы там ни нарисовало ей ее воображение, оно ошиблось. Этим двоим была нужна она. Они выслеживали ее, а заодно и друг друга.
Кто из них враг, а кто друг? Что им от нее нужно? Как далеко они продвинулись в своих наблюдениях? Что успели и чего не успели узнать?..
– Боже, боже, боже мой! – тихонько заплакала Маша, не ко времени вспомнив о матери, сам факт исчезновения которой теперь казался ей еще более зловещим, чем прежде. – Что теперь делать? Кого просить о помощи, если я совсем одна?..
За тонкой фанерной дверью раздался какой-то шум, потом сдавленный хохоток, и следом приглушенный шепот соседей, перемежающийся громкими восклицаниями. Так, все ясно: супруги вернулись с вечерней смены. Вернулись, как обычно, навеселе. А значит, будут долгие выяснения отношений, потом сцена примирения и под занавес бурный, со стонами и отчаянным скрипом кровати, секс. Все это Маше приходилось выслушивать каждую ночь. И обычно она реагировала на это достаточно спокойно. Но не сегодня…
Сегодня собственное одиночество и заброшенность ощущались ею как никогда остро. Пару раз в голове проскочила трусливая мыслишка вернуться к Панкратову и попытаться хоть как-то урегулировать отношения. Пусть не на супружеском, а хотя бы на дружеском уровне. Но, подумав, она решила не идти на поводу у собственной слабости.
Нет, сначала все же придется сделать то, что намечала, и завтрашним утром она отправится в «Автосервис». Невзирая на тошнотворную слабость, которая всякий раз накатывала на нее перед общением с незнакомыми людьми, непременно найдет там кого-то, кто хорошо помнил того человека, чей портрет из газеты она носила в кармане своей джинсовой куртки. Затем ей нужно будет сделать один важный телефонный звонок. Она, правда, мало верила в то, что на том конце провода снизойдут до общения с ней, но попробовать стоило. Если оба этих этапа будут пройдены ею без помех, тогда можно и поразмышлять над тем, что делали эти двое под ее окном, убравшись затем из двора самым странным образом, какой только можно было себе представить.
От долгого сидения на полу у нее начало покалывать все тело. Цепляясь за батарею, Маша с трудом поднялась и какое-то время вышагивала по комнате на негнущихся ногах. Затем, как была в одежде, кулем рухнула на панцирную койку и тут же забылась тяжелым сном, прерывисто дыша и громко всхлипывая во сне. Она не слышала, как человек, внушивший ей ужас своим внезапным появлением в свете уличного фонаря, вновь вернулся и остановился под ее окном. Не слышала, как он, встав на бровку фундамента, пытался заглянуть в него, а затем, для чего-то попробовав оконную раму на прочность, спрыгнул на землю и долго не уходил, курил, то и дело оглядываясь на подъезд.
Все это осталось для нее неведомым. Когда она проснулась, его уже не было. Следы от его ботинок и куча окурков под окном не привлекли ее внимания, когда, низко надвинув на глаза козырек бейсболки, Маша поутру вышла из подъезда.
Глава 17
– Спишь, сволочь?! – Голос Гарика в трубке звучал донельзя зловеще.
– И что? – Панкратов вытянулся под простыней, звучно зевнул и, бросив заспанный взгляд на электронное табло будильника, поинтересовался: – А что, по-твоему, я должен делать в половине четвертого утра?
– А вот мне не спится! – порадовался почему-то Гарик и тут же без перехода брякнул: – И все из – за твоих баб, мать их ети! Обвешался ты ими, Панкратов, будто елка шишками, только шишки эти все в меня летят.
Это уже было серьезно, и Володе пришлось заставить себя проснуться окончательно. Он привстал на локтях и поискал глазами сигаретную пачку. Вчера он закурил и долго кашлял, привыкая к давно забытому горьковатому привкусу во рту. Потом ходил по спальне и все думал, думал. Думал и курил. Странное дело, но когда заныло с левой стороны груди, голове стало легче. Сейчас, видимо, ему сигаретка как раз будет кстати. Неспроста Гарик поднял его в такой час, ох неспроста.
Сигареты нашлись на полу справа от кровати. Панкратов глубоко затянулся и, выдыхая дым, нетерпеливо подхлестнул напарника:
– Ну и долго будешь паузу выдерживать? Что там опять с моими бабами? И которую из них ты имеешь в виду? Если опять со Стэллой ко мне полезешь, пошлю к черту, так и знай.
– Тю-ю-ю, – присвистнул Гарик невесело. – Стэлла второй день в Париже. Сказала, что ты безнадежный придурок, и все такое. Кстати, не могу с ней не согласиться, ты и в самом деле…
– Я все про себя знаю, – перебил его неучтиво Володя. – Дальше…
– Машка твоя… Ох, я как задницей чувствовал, что с этой мерзкой бабой мы горя хватим! И ведь не ошибся! Знаешь, с кем она к тебе наведывалась? – Гарик торжествующе замер.
– Знаю, – обломал его предвкушение Панкратов. – И это тебя так разгневало?
– Да нет, не особенно. Поговорка-то, она неспроста вещает: скажи мне, кто твой друг…
– Это можно отнести к твоим словам о том, что я придурок? – уколол тщеславного Гарика Володя. – Дальше…
– Слушай, ты со мной так не разговаривай! – заорал вдруг без видимой на то причины Гарик. – Плевать я хотел на твои чувства к этой девке! Понял – плевать! Но мне не плевать, когда ты под удар общее дело подставляешь! Когда я сижу в офисе с крупными оптовиками, потенциальными покупателями, и ко мне в кабинет без приглашения вваливаются дяди в форме! Это, по-твоему, как, нор-рма?