Да ладно тебе! Не убивал я Филипа! Просто знаю, кто это сделал, вот и все. И — нет, тебе не скажу, даже если попросишь, потому что ни я, ни Баррон тут ни при чем. Скажем так: на покойника вполне можно было навесить обвинение в убийстве вдобавок к множеству прочих его преступлений. Он был далеко не святым.
Баррон сказал, что ты его убил — и хранил в морозильнике у себя дома. Что ты — нечто вроде наемного убийцы. Что именно ты убил тех людей — помнишь, из файлов, что ты показал мне после похорон Филипа?
Я тоже не святой,
говорю я.
Даника молчит. В ее глазах я вижу страх, но по крайней мере она не уходит. — Лила все объяснила. Она сказала, что они… что Баррон манипулировал твоей памятью. Ты сам не ведал, что творишь. Не знал, кто ты такой и что с ней случилось.
Меня терзает эгоистичный интерес: а что еще сказала Лила? Даже не знаю, как уговорить Данику рассказать об этом.
Он правда держал ее в клетке? — Тихонько спрашивает Даника.
Ну да,
отвечаю я. — Работа над памятью — она стирает воспоминания о том, кто ты такой. Если мы — те, кем себя помним, то каково это, когда исчезают целые куски твоей личности? Как ты познакомился с девушкой, что сидит с тобой рядом. Что ты ел вчера на ужин. Отдых с семьей. Учебник по юриспруденции, что ты штудировал на прошлой неделе. Баррон заменял все это первым, что приходило ему в голову. Не знаю, помнил ли он на самом деле кто такая Лила — да и вообще о том, что у него есть кошка.
Даника медленно кивает и откидывает назад гриву волос. — Я ему сказала, что то, что он сделал — отвратительно. Сказала, что ни за что не прощу за то, что лгал мне. И еще — что он козел.
Похоже, целую нотацию прочла,
смеюсь я. — Надеюсь, он был примерно наказан.
Не стоит надо мной потешаться,
Даника встает и подхватывает сумку. — Он был очень расстроен, Кассель.
Проглатываю все, что собирался ей сказать. Что мой брат — неподражаемый лжец. Настоящий принц врунов. Что убежденности, с которой Баррон лжет, мог бы поучиться сам Князь Тьмы, Люцифер.
Обед почти закончился,
говорю я вместо всего этого. — Давай-ка перехватим по сэндвичу, пока можно.
Послеобеденные уроки проходят в сплошном тумане прилежного конспектирования и контрольных. Чашка, что я сделал на занятии по керамике, выходит из печи целехонькой, и я добрых сорок минут расписываю ее грязно-красной краской, поверх которой большими черными буквами пишу: «Проснись и вой».
Перед тренировкой заглядываю к доктору Стюарту — он у себя в кабинете. Хмурится при виде меня.
В этом семестре вы у меня не занимаетесь, мистер Шарп,
судя по тону, он явно считает, что это к лучшему для нас обоих. Поправляет очки в черной оправе. — Надеюсь, вы пришли не затем, чтоб упрашивать меня изменить выставленные ранее оценки? Я придерживаюсь мнения, что ученик, пропускающий столько уроков, как пропускали вы, не может даже…
Мина Лэндж просила меня заглянуть к вам и кое-что передать,
достаю из рюкзака бумажный пакет.
Я не то чтобы думаю, будто доктор Стюарт причастен к шантажу или как-то связан с Уортоном или Миной. Просто хочу проверить все возможные варианты.
Учитель складывает руки на груди. Сразу видно, что он злится — еще бы, я не дал ему в очередной раз прочесть лекцию о том, что ученики, которые были отстранены от учебы за прогулки по крыше, должны как минимум посещать дополнительные занятия летом.
Мина Лэндж тоже у меня не учится, мистер Шарп.
Значит, это не вам?
А что это такое? — Спрашивает Стюарт. — Даже не представляю, что она могла мне передать.
Хотите, чтоб я посмотрел? — Стараюсь делать вид, что ничего не знаю. Просто туповатый посредник.
Он презрительно разводит руками. — Да, будьте любезны — и, пожалуйста, не отнимайте мое время.
Открываю сумку, превратив это в настоящий спектакль. — Похоже, какая-то научная статья и книга. Ой, это для мистера Найта. Простите, доктор Стюарт. А мне казалось, она назвала ваше имя.
Ну что ж, думаю, она с радостью доверила вам доставку.
Ей нездоровится. Поэтому и не смогла принести сама.
Он вздыхает — словно задается вопросом: за что ему такое наказание, вечно находиться в обществе тех, кто ниже его по интеллектуальному развитию. — До свидания, мистер Шарп.
Может, он и неприятный тип, этот Стюарт, но точно в жизни никого не шантажировал.
Я люблю бегать. Мне нравится, что даже во время марафона можно думать только о том, как ноги топают по земле да горят мускулы. Ни страха, ни вины. Можно просто бежать вперед со всей возможной скоростью, и никто не в силах тебя остановить. Люблю чувствовать холодный ветер, дующий в спину, и горячий пот на лице.
Бывают дни, когда во время бега я полностью отрешен. А иногда никак не могу избавиться от мыслей, все прокручиваю что-то в голове.
Сегодня я пришел сразу к нескольким заключениям.
Первое: никто не шантажирует Мину Лэндж.
Второе: Мина Лэндж — мастер физического воздействия, пытающийся избавить Уортона от болезни Альцгеймера.
Третье: поскольку болезнь Альцгеймера неизлечима, она так и будет работать над ним, и, следовательно, ей будет становиться все хуже и хуже, а вот он останется на прежнем уровне.
Четвертое: сколько бы Мина ни лгала, вероятно, она действительно в беде.
Когда я вхожу в комнату, Сэм, лежащий на кровати, поднимает на меня глаза. Я завернут в полотенце, только что из душа.
Рядом с Сэмом рассыпан ворох буклетов — колледжи, один из которых по мнению родителей он должен выбрать. Ни в одном из них нет факультета, где учат созданию спецэффектов. Ни в одном из них Сэму не позволят делать своими руками резиновые маски. Все они принадлежат к «Лиге Плюща» (ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США — прим. перев.). Браун. Йель. Дартмут. Гарвард.
Привет,
говорит Сэм. — Слушай, я тут вчера за обедом с Миной поговорил. Она очень извинялась. В общем и целом признала, что ты прав. Что она хотела с нашей помощью шантажировать Уортона.
Ну да? — Принимаюсь искать спортивные штаны, в конце концов нахожу их под кучей другой одежды в самом низу шкафа. Одеваюсь. — А она не сказала, зачем ей деньги?
Сказала, что хочет уехать из города. Я не очень-то понял, но вроде как в сделке между нею и Уортоном есть посредник. И этот тип не хочет ее отпускать, так что ей придется смываться. Как думаешь, может, это ее отец или мать?
Нет,
думаю о Гейдже, о себе самом, о Лиле и о том, что сказала миссис Вассерман, когда я сидел у нее на кухне: «Многим детям приходится жить на улицах, вступать в криминальные семьи и продаваться богатеям». — Вряд ли это ее родители.
Думаешь, мы можем ей помочь? — Спрашивает мой друг.
Во всем этом слишком много неувязок, Сэм. Если ей нужны деньги, шантажировала бы Уортона сама.
Но она же не может. Она боится его.
Вздыхаю. — Сэм…
Ты едва не сорвал с нее парик на глазах у изумленной публики. Не думаешь, что нужно как-то загладить вину? И потом, я ей сказал, что сыскное агентство «Шарп и Ю» от дела пока не отказалось. — Он улыбается, и я рад, что ему удалось отвлечься. Снова думаю о том, нравится ли ему Мина. Очень и очень надеюсь, что нет.
По-моему, она больна, Сэм,
говорю я. — Наверное, лечит Уортона и оттого болеет.
Тем более стоит ей помочь. Скажи декану, что он должен дать ей деньги. Объясни ситуацию. Ну, знаешь, дай понять, что она не одна. Уортон сам ее в это втянул. У нас и фотографии имеются.
Она водила нас за нос,
говорю я. — Возможно, и водит за нос и сейчас.
Да брось ты, Кассель. Она — прекрасная дама в беде.
Конечно, в беде,
чешу шею — порезался, пока брился. — Слушай, в субботу у меня отработка у Уортона. Он будет в кабинете один. Может, тогда и удастся с ним поговорить.
А вдруг Мина не может ждать до выходных?
Будем решать проблемы по мере поступления,
открываю свой ноут. — Да, а что это за буклеты?
А,
говорит Сэм. — Я должен подать заявки в колледжи. А ты как, собираешься?
Мне нужно спланировать заказное убийство,
подключаюсь к школьной беспроводной сети и запускаю поисковик. — Знаю. Странно, да?
Кассель Шарп: несовершеннолетний убийца,
Сэм качает головой. — Прямо хоть комикс издавай.
Усмехаюсь. — Только если будешь моим коротышкой-корешем в спортивном костюме.
Коротышкой? Да я выше тебя! — Сэм садится, и пружины кровати стонут, подтверждая его правоту.
Улыбаюсь ему:
В моем комиксе — нет.
Убивать кого-то — все равно, что кого-то обманывать. Требуются примерно одни и те же навыки.
Может, федералы и собираются держать меня в неведении, но вот я-то должен следовать собственному чутью. Если что-то пойдет не по плану, мне придется импровизировать. А для этого необходимо тщательно изучить свою жертву.
Паттон — фигура общественная. Узнать подробности его жизни совсем не трудно — они подробно разбираются в прессе, все его ошибки подмечены его противниками. Разглядываю его фотографии, пока каждая черта его лица не становится мне знакомой, пока не замечаю границу грима на шее, пока не вижу, как он зачесывает редкие седые волосы и одевается в тон содержанию своих речей. Смотрю на снимки: на них он дома, на гонках, целует младенцев. Сосредоточенно изучаю колонки новостей и сплетен, а также ресторанные рейтинги, чтобы понять, с кем он встречается (очень и очень со многими), какую еду предпочитает (спагетти Болоньезе), что обычно заказывает на ужин (яичница с тонким кусочком поджаренного белого хлеба и сосиски из индейки), и даже какой пьет кофе (со сливками и сахаром).
Его охрану я тоже исследую. Обычно при нем двое телохранителей, которые повсюду его сопровождают. Не всегда одни и те же — но у них у всех сломанные носы и кривые улыбочки. Я нашел несколько статей о том, что Паттон на деньги налогоплательщиков нанимает в охранники бывших мафиози — людей, которым он лично даровал помилование. Без них он и шагу не ступает.
Просматриваю несколько роликов на YouTube — Паттон разглагольствует о теории заговора, мастерах и сильном правительстве. Вслушиваюсь в его легкий акцент, в то, как он старается отчетливо выговаривать слова, как делает паузу перед тем, как сказать то, что представляется ему особенно важным. Смотрю, как он жестикулирует, протягивая руки к зрителям, словно надеется заключить их в свои объятия.
Звоню маме и, притворившись, будто мне интересно, каким образом ей удалось пробраться в жизнь Паттона, узнаю еще кое-какие подробности. Например, где он покупает костюмы (Бергдорф — у них есть его мерки, так что он может просто позвонить и заказать отлично сидящий костюм прямо к выступлению). Какие языки он знает (французский и испанский). Какое лекарство принимает (капотен и крохотную дозу аспирина). Как он ходит, перекатываясь с пятки на носок, отчего задники его обуви снашиваются в первую очередь.
Наблюдаю, смотрю, слушаю и читаю, пока мне не начинает казаться, будто губернатор Паттон стоит за моим плечом и шепчет на ухо. Ощущение не из приятных.
Глава двенадцатая
Вечером в пятницу, когда я возвращаюсь с занятий, телефон, лежащий в кармане форменных брюк, начинает вибрировать. Вынимаю его, но номер не определяется.
— Алло, говорю я.
— Мы приедем за тобой завтра вечером, — говорит Юликова. — Освободи время. Мы хотим выехать в шесть часов.
— Что-то не так. Совершенно не так. — Вы же говорили, что все запланировано на следующую среду, а не на эту субботу.
— Прости, Кассель, — отвечает Юликова. — Планы меняются. Необходимо подстроиться под обстановку.
Понижаю голос:
Слушайте, если дело в том, что я гнался за мастером смерти — простите, что не рассказал вам про пистолет. Я знаю, что вы знаете. Я просто запаниковал. Пистолет все еще у меня. Я с ним ничего не делал. Могу принести вам.
Не следовало бы приносить его Юликовой. Я обещал отдать его Гейджу.
Надо бы отдать его Юликовой. Надо было сразу так и сделать.
Она долго молчит. — Это был не самый разумный поступок.
Знаю,
говорю я.
Может, тогда завтра вечером отдашь пистолет, и будем считать, что вышло недоразумение.
Хорошо. — Мое беспокойство растет, хотя я и не могу сказать, почему именно. Просто тон у Юликовой какой-то странный. Такой, что мне кажется, будто она уже отстранилась от происходящего.
Удивительно, что проделка с пистолетом так легко сходит мне с рук. И это тоже как-то неправильно.
Я тут читал о Паттоне,
говорю я, чтобы поддержать беседу.
Поговорим об этом, когда мы за тобой заедем,
тон у Юликовой теплый, но я все равно улавливаю в нем отстраненность.
При нем всегда телохранители. Крепкие ребята. Интересно, как мы сумеем проскользнуть мимо них.
Уверяю тебя, Кассель, у нас есть люди, способные уладить этот вопрос. Твоя роль очень важная, но небольшая. Мы обязательно позаботимся о тебе.
Сделайте милость,
стараюсь, чтобы охвативший меня гнев хотя бы отчасти звучал в моем ответе.
Юликова вздыхает:
Прости. Ну конечно, ты волнуешься. Мы понимаем, какому риску ты себя подвергаешь, и очень за это признательны.
Жду.
Один из них у нас на окладе. Он задержит другого охранника, чтобы ты успел сделать все, что требуется. И подстрахует тебя.
Ладно,
говорю я. — До встречи в Уоллингфорде. Позвоните, когда приедете.
Постарайся не волноваться,
говорит Юликова. — До свидания, Кассель.
Закрываю телефон
сердце бешено бьется, желудок сжимается. Нет ничего хуже, чем это пронизывающее и бесформенное ощущение ужаса — до того момента, пока не станет ясно, чего именно ты так страшился. Когда ты понимаешь, что все это не плод твоей фантазии. Когда видишь реальную опасность.
Федералам не нужно, чтобы я убрал Паттона. Я вообще им не нужен. Если один из охранников у них на жаловании, им ничего не стоит в любой момент избавиться от губернатора.
Сажусь на ступеньки возле библиотеки и звоню Баррону.
Когда он отвечает, на заднем плане слышен шум уличного движения. — Тебе что-то нужно? — Похоже, брат раздражен.
Да ладно тебе,
я тоже не могу сказать, что доволен им. — И нечего на меня злиться. Неужели думал, что я не смогу убедить ее, что ты лжешь, если это так и было?
Значит, поиздеваться звонишь? — Спрашивает Баррон.