Юликова перенесла дату, и у нее уже есть там свой человек. Причем у него куда больше возможностей сделать дело, чем у меня. Тебе не кажется, что это подозрительно?
Возможно,
говорит он.
И тот мастер смерти, за которым я гнался. Ее люди подобрали его после этого, чтобы проверить, не наврал ли я в чем.
А ты врал?
Ага. Я кое-что взял у того парня и… ну, типа отпустил его. Она об этом знала, но ничего не сказала.
Это действительно странно. Похоже, ты облажался. Обломись, Кассель. Похоже, федералы тебе вовсе не друзья.
Он вешает трубку, а я слушаю тишину.
Не знаю, чего еще я ожидал.
Долго сижу на лестнице. Не иду на тренировку. Не иду на ужин. Просто кручу в руках телефон, пока до меня не доходит, что в конце концов придется куда-то идти.
Набираю номер Лилы. Не надеюсь, что ответит — но она отвечает.
Нужна твоя помощь,
говорю я.
Не думаешь, что мы уже достаточно помогали друг другу? — Тихо произносит она.
Мне необходимо хоть с кем-то кое-что обсудить.
Только не со мной.
Делаю глубокий вдох. — Я сотрудничаю с федералами, Лила. И у меня проблемы. Большие проблемы.
Только куртку надену,
говорит она. — Скажи, где тебя найти.
Договариваемся встретиться в старом доме. Беру ключи, иду к машине.
Когда Лила открывает дверь, я сижу на темной кухне. Вспоминаю аромат отцовских сигарилл, думаю о том, каково это
быть ребенком, когда у тебя нет особых проблем.
Она щелкает выключателем, и я, моргая, поднимаю на нее глаза.
Все нормально? — Лила подходит к столу и кладет руку в перчатке на мое плечо. На ней черные джинсы в обтяжку и потрепанная кожаная куртка. Светлые волосы сверкают, словно золотая монета.
Качаю головой.
А потом рассказываю ей все — о Паттоне, о Мауре, о том, что хотел стать хорошим человеком, но ничего не вышло, о том, что следил за нею в тот день, когда, сам не знаю, зачем, погнался за Гейджем, о Юликовой и о пистолете. Все.
К тому времени, когда я умолкаю, она сидит на стуле, положив подбородок на сложенные руки. Куртку она скинула.
Ты очень на меня злишься? — Спрашиваю я. — Ну, то есть, как сильно, по шкале от одного до десяти, где один — дать мне пинка, а десять — бросить акулам?
Но Лила качает головой:
За то, что ты следил за мной, пока я заказывала убийство, а потом видел, как Гейдж выполнил заказ? За то, что ты сотрудничаешь с органами правопорядка, а, возможно, и работаешь на них? За то, что скрывал от меня все это? Меня все это не радует. А тебя это очень волнует — то, за чем ты меня застал?
Не знаю,
отвечаю я.
Думаешь, у меня ледяная кровь? — Она задает этот вопрос как ни в чем не бывало, но я понимаю, как важен для нее ответ.
Интересно, каково это — вырасти в семье криминального авторитета:
Ты всегда знала, кем тебе придется стать, вот и стала.
Помнишь, еще в детстве,
на губах ее появляется тень улыбки, которая, впрочем, никак не вяжется со взглядом,
ты думал, что я буду заключать сделки, наживать врагов, подставлять и лгать. Ты говорил, что уедешь из страны, будешь путешествовать по свету. А теперь ввязался в подобные дела.
Выходит, я ошибался.
Ты уже давно ведешь эту игру, Кассель. Долгую и опасную игру.
Не думал, что все так обернется. Приходилось то одним заняться, то другим. Наводить порядок. Кто-то ведь должен был помочь Мауре, и в курсе был только я, так что мне ничего другого и не оставалось. А потом пришлось не дать Баррону примкнуть к Бреннанам. И еще нужно было самому прекратить…,
тут я умолкаю, потому что не в силах договорить. Я просто не в силах сказать, что мне нужно было унять свое стремление быть с нею. Как я был близок к тому, чтобы с ним не совладать.
Ладно, завязывай,
Лила с силой машет руками — словно такие очевидные вещи и говорить-то не стоило. — Ты сделал все, что считал нужным сделать, но у тебя пока остался выход, так и выходи. Брось федералов. А если они откажутся тебя отпустить, пустись в бега. Я помогу. Поговорю с отцом. Посмотрим, может, он сумеет как-то облегчить ситуацию с твоей матерью — хотя бы до тех пор, пока ты со своими делами не разберешься. Не позволяй им манипулировать тобой.
Не могу я завязать,
отворачиваюсь и смотрю на облезающие обои над мойкой. — Не могу. Дело слишком важное.
Настолько, что ты готов рискнуть жизнью непонятно ради чего?
Неправда. Я вовсе не…
Но ты в этом не виноват. Черт возьми, в чем, по-твоему, ты настолько провинился, что плюешь на самого себя? — Лила повышает голос; она встает, обходит стол и толкает меня в плечо. — Почему ты решил, что должен решать чужие проблемы — даже мои?
Нипочему,
качаю головой и отворачиваюсь.
Из-за Джимми Греко, Антанаса Калвиса и остальных? На самом деле я их знала, негодяи были редкостные. Без них мир стал лучше.
Не пытайся меня утешить,
говорю я. — Ты же знаешь, я этого не заслуживаю.
Почему не заслуживаешь? — Кричит Лила — можно подумать, что слова рвутся откуда-то из глубины ее живота. Ее рука сжимает мое плечо, она старается заставить меня посмотреть на нее.
Но я не смотрю.
Ты,
говорю я, вставая. — Из-за тебя.
Некоторое время мы оба молчим.
То, что я сделал…,
начинаю я, но нормально закончить фразу никак не получается. Начинаю снова:
Я не могу себя простить… и не хочу себя прощать.
Опускаюсь покрытый линолеумом пол и произношу слова, которых в жизни не говорил:
Я убил тебя. Я помню, как убивал тебя. Я тебя убил. — Эти слова опять, опять и опять срываются с моих губ. Голос дрожит. Дыхание прерывается.
Но я жива,
Лила опускается на колени, так, что мне приходится смотреть на нее, видеть ее. — Я же здесь.
Делаю глубокий судорожный вдох.
Мы живы,
говорит она. — У нас получилось.
Мне кажется, что я сейчас распадусь на части. — Я ведь облажался по полной, да?
Теперь очередь Лилы избегать моего взгляда. — Я бы не позволила Данике поработать надо мной,
говорит она медленно и осторожно, так подбирая слова, будто, если хоть одно из них окажется неверным, все погибнет. — Но я не прекращала тебя любить. Потому что всегда тебя любила, Кассель. Еще с детства. Ты должен помнить: я разгуливала в нижнем белье на собственном дне рождения.
У меня невольно вырывается смех. Прикасаюсь к уху, которое она тогда проколола — дырочка уже заросла — и пытаюсь представить себе мир, в котором не я один испытываю чувства. — Не думал, что это значило…
Потому что ты идиот,
говорит Лила. — Полный идиот. Когда чары рассеялись, я не могла допустить, чтобы ты понял, что у меня по-прежнему остались чувства. Я думала, что они вообще были только у меня.
Лила переплела пальцы и с силой их сжимает; кожа перчаток туго натянута на костяшках. — Ты был добрым. Всегда был добрым. Я решила, что ты притворяешься, будто любишь меня — а потом больше не смог притворяться. А я не могла допустить, чтоб ты думал, что в этом все еще существует необходимость. Поэтому, думая о тебе, я втыкала себе в руку ножницы или ручки — что находила. Пока ты не попадался мне на глаза, я могла сосредоточиться на этой боли. Но при этом все равно хотела видеть тебя.
Я не притворялся, Лила,
говорю я. — Никогда. Знаю, как все это выглядело — то, что я попросил Данику заставить тебя ничего не чувствовать. Но я поцеловал тебя до того, как узнал, что наделала моя мать, помнишь? Поцеловал, потому что очень долго хотел это сделать.
Лила качает головой:
Не знаю.
В ту ночь, в твоей комнате в общежитии… Лила, ты была под действием чар,
говорю я. — А мне было почти наплевать на это. Было здорово, потому что ты вела себя так, будто действительно испытывала ко мне чувства, и мне приходилось постоянно себе напоминать, что все не взаправду — и порой меня переполнял восторг. Мне хотелось скрыть, как мне стыдно. Я понимал, что это неправильно, но все равно не мог остановиться.
Ничего,
говорит Лила. — Это ничего.
Но я бы ни за что не стал…
Знаю, Кассель,
произносит она. — Мог бы и объяснить.
И что бы я сказал? Что правда хочу быть с тобой? — Спрашиваю я. — Что просто не могу доверять самому себе? Что я…
Лила склоняется ко мне, и ее губы прикасаются к моим. Еще ни разу в жизни я так не радовался тому, что меня заставили умолкнуть.
Закрываю глаза, потому что даже видеть ее сейчас — это слишком.
Чувствую себя человеком, жившим на хлебе и воде и внезапно попавшим на пир. Или так, будто меня так долго держали в темноте, что я начал бояться света. Сердце так бьется, что готово выпрыгнуть из груди.
Мягкие губы Лилы скользят по моим. Я тону в одном поцелуе за другим. Мои пальцы движутся вдоль ее щеки, к ложбинке на шее, и Лила стонет, прижавшись к моим губам. Кровь бурлит, собираясь внизу живота.
Лила проворно развязывает мой галстук. Отстраняюсь, чтобы взглянуть на нее — она улыбается и одним ловким движением вытягивает его из-под воротника.
Поднимаю брови.
Лила, смеясь, поднимается с пола и протягивает мне руку, чтобы помочь встать. — Давай,
говорит она.
Я встаю. Почему-то рубашка выбилась из-за пояса брюк. Потом мы снова целуемся, и, спотыкаясь, поднимаемся по лестнице. Лила останавливается, чтобы сбросить ботинки, держась за меня и за стену. Сбрасываю пиджак.
Лила,
говорю я, но больше слов не нахожу, потому что она начинает расстегивать мою белую рубашку.
Рубашка падает на пол в коридоре.
Вваливаемся в мою спальню, в которой я тысячи раз представлял себе ее, где думал, что потерял ее навеки. Теперь эти воспоминания кажутся расплывчатыми, их важность затмевает проворная рука Лилы, затянутая в прохладную кожу, которая ласкает мой живот и напряженные мышцы плеч. Шумно втягиваю в себя воздух.
Лила делает шаг назад, чтобы зубами стянуть с себя перчатку. Перчатка падает на пол, и я провожаю ее глазами.
Ловлю обнаженную руку Лилы, целую пальцы — и Лила удивленно поднимает на меня глаза. Покусываю основание ладони, и она испускает стон.
Когда я тоже снимаю перчатки, руки у меня дрожат. На языке чувствую вкус ее кожи. Меня трясет, как в лихорадке.
Если завтра придется умереть, когда за мной придут федералы, то это станет моим последним желанием. Это. Вид ее ресниц, трепещущих на щеках, когда ее глаза закрыты. Пульс на ее горле. Ее дыхание на моих губах. Все это.
Мне приходилось быть с девушками, которые мне нравились, и с теми, к кому я был равнодушен. Но я еще ни разу не был с той, кого люблю больше всего на свете. Я ошеломлен этим, переполнен страстным желанием, чтобы все было как надо.
Мои губы спускаются по ее шее и движутся вдоль шрама. Ее ногти впиваются в мою спину.
Лила высвобождается, чтобы стянуть через голову блузку, и швыряет ее на пол. Лифчик у нее голубой, украшенный кружевными бабочками. Потом она возвращается в мои объятья, губы ее раскрываются, кожа невероятно мягкая и теплая. Глажу ее обнаженными руками, и ее тело изгибается, прижимаясь ко мне.
Дрожащими пальцами она расстегивает мой ремень.
Ты уверена? — Спрашиваю я, отстраняясь.
В ответ она делает шаг назад, заводит руки за спину и расстегивает лифчик, бросив его рядом с рубашкой.
Лила,
беспомощно мямлю я.
Кассель, если заставишь меня объясняться, я тебя убью. В буквальном смысле. Придушу твоим же галстуком.
Кажется, он остался внизу,
изо всех сил стараюсь вспомнить, что же я хотел сказать, а Лила подходит ко мне и снова принимается целовать. Ее пальцы ерошат мои волосы, притягивая меня к себе.
Несколько быстрых шагов, и мы валимся на кровать, сбросив на пол подушки.
У тебя что-нибудь есть? — Спрашивает Лила в мое плечо; ее обнаженная грудь прижимается к моей. Каждое слово заставляет меня содрогаться; с трудом удается сосредоточиться…
Но все равно не сразу удается понять, что она имеет в виду. — В бумажнике.
Знаешь, я не слишком часто этим занималась,
голос ее дрожит, словно она вдруг занервничала. — Как бы всего однажды.
Можем остановиться,
я замираю и делаю судорожный вдох. — Мы должны…
Если остановишься,
отвечает Лила,
я тоже тебя убью.
И я продолжаю.
Глава тринадцатая
Проснувшись, вижу солнечные лучи, проникающие сквозь грязные стекла. Вытягиваю обнаженные пальцы, ожидая, что они прикоснутся к теплой коже, но вместо этого натыкаюсь на скомканное одеяло. Лила уже ушла.
«Я всегда любила тебя, Кассель».
Моя кожа живет воспоминанием о ее ладонях. Потягиваюсь, разминая кости. Такой свежей головы у меня еще в жизни не было.
Улыбаясь, разглядываю потрескавшуюся штукатурку на потолке и представляю себе, как Лила, крадучись, выходит из комнаты, пока я сплю. Задерживается на миг, чтобы поцеловать меня, ни оставив ни записки, ни чего того, что обычно оставляют в таких случаях. А как же иначе? Она не хотела показаться сентиментальной. Оделась в ванной, побрызгала на лицо водой. Держа в руках ботинки, в одних чулках бежит по лужайке. Украдкой возвращается в роскошный пентхауз, пока ее отец, криминальный гений, не заподозрил, что его дочь провела ночь в доме у парня. В моем доме.
Не могу удержаться от улыбки.
Она любит меня.
Теперь, пожалуй, можно спокойно умереть.
Иду в спальню родителей, роюсь в вещах и нахожу видавшую виды кожаную сумку, в которую складываю пару футболок и самые нелюбимые свои джинсы. Паковать то, что мне нравится, нет смысла, потому что я понятия не имею, куда Юликова меня повезет — и увижу ли я еще раз все эти вещи. Бумажник и удостоверение засовываю под матрас.
Задачи у меня простые — выяснить, не собирается ли Юликова меня подставить, сделать дело, чтобы Паттон больше не смог вредить маме, и вернуться домой.
А потом, пожалуй, видно будет. Никаких бумаг я не подписывал, так что официальным членом организации не являюсь. Можно уйти, если захочу. По крайней мере, мне так кажется. Ведь речь идет о федеральном правительстве, а не о криминальном семействе с клятвами на крови и метками на горле.
Конечно, хоть я и не агент, мне все равно придется иметь дело с теми, кому просто необходим имеющийся у меня талант.
Представляю себе, как после школы стану жить сам по себе в Нью-Йорке, буду работать официантом и поздно ночью встречаться с Лилой за чашкой кофе. И никто не будет знать, кто я. Никто не будет знать, на что я способен. Будем приходить в мою крошечную съемную квартиру, пить дешевое вино, смотреть черно-белые фильмы и сетовать на свою работу. Лила расскажет мне о мафиозных войнах и о разных прочих подобных вещах, а я…
Качаю головой, удивляясь самому себе.