— Надо брать! Да он не даст! — вздохнул Репа.
— А куды деваться? — загалдели казаки. — Мы уйдем, они всех остяков примучат и Бояра убьют.
— Да это ихние лесные дела… Сами разберутся.
— Они сами разбирались — пока нас не было! сказал Пан. — А теперь мы здесь власть и оборона.
— Да вы чо? — сказал возница. — Их вон двести, а нас? И половина огненного припасу смокла!
— Ты ясак берешь? — спросил Пан.
— Дак мы брать не будем — Кучум возьмет!
— Я не про то! Ты берешь ай нет? А коли берешь кажи оборону! Пастух стадо защищает, а не то он — волк, а не пастырь…
— Надо брать! — решил Мещеряк. — Куда деваться! Дороги уже непроходны… А во-вторых, мы тута супротивников оставим, так и не видать нам ясака как своих ушей! И Бояра, верного человека, потеряем, и все волости тутошние. Да и обнаглеют энти вояки, ежели им вовремя окорот не дать.
К городищу шли скрытно и спешно. Хотели ворваться за стены изгоном. Не вышло. Казаков сторожа заметили издали — успели завалить ворота бревнами — не проломишь!
Городок Нимньюань стоял на высокой обрывистой горе, подойти можно было только по тропе, которая простреливалась отовсюду. Сунулись было к стене хорошо, сообразили на кольчуги по нескольку одежек натянуть да пустить в дело только тех, у кого железные шлемы, каски были да забрала, — от стен шли как ежи — стрелами истыканные. Кабы не доспехи — все бы под стенами полегли.
Ходили на приступ первый день, ходили на приступ ночью, пытались перелезть через стену под утро… И весь второй день бились — подбегая и откатываясь от стен. К вечеру изнемогли.
Защитников урочища было во много раз больше, чем нападавших казаков. Огненного боя — главного преимущества казаков — они уже не боялись — видать, были там вой опытные, ходившие за Камень русские поселения громить. Встречались, видать, и с пушками, и с рушницами. Прятаться от них умели, а пушек — проломить стену — у казаков не было…
Чего делать станем? — спросил Пан Мещеряка. — Не дается, вишь ты, крепостица.
— Надо брать! — сказал обгорелый, с опаленными бровями Мещеряк. — На дорогах ходу не стало — распутица. И по реке лед идет. Куда нам деваться? Завязли.
— То-то и оно… — вздохнул Пан. — Нельзя не паять! Поляжем все тута, а как там наши? Ведь коли мы припаса не привезем — помрут с голоду. Вряд ли им сейчас через татарские улусы остяки ясак съестной возят.
А ежели не возьмем, а все тута ляжем — так и новее возить перестанут!
Толковали о том, как взять город, все, кто не спал, опасаясь вылазки из городища.
Вспоминали, кто и при каких приступах участвовал да как ко городу иному приступали.
Надоть гуляй-городок ладить! — сказал молчаливый рябой казак. — Иначе не взять.
А как ты его покатишь? Вона распутица какая. Огрузнет все!
Как подкатывать, не знаю… — стоял на своем рябой. — А только ежели мы с этой стороны не подойдем вровень к стенам да по переходу за стену не перебежим, в городище нам не попасть. Рушницами стены не проломить! Были бы пушки — другое дело!
Перебирались все возможные варианты, и ничего придумать не удалось. Крепкий городок на высокой горе казался неприступным.
— Хоть бы за стены попасть, а уж там бы мы в тесном бою посчитались… — вздыхал Пан.
На приступ пошли еще затемно. Потому и не спал никто. В темноте, положив на плечи наскоро сколоченные лестницы, бревна с зарубками, по которым можно было, не скользя, подойти к стенам вплотную, полезли на горушку.
Часовые на стенах заметили казаков поздно, когда некоторые уже были под самым частоколом.
Стрелки выбежали на стену, осыпали в темноте казаков стрелами, но били не прицельно и урону не причинили. Надсаживаясь, пятеро казаков на длинном шесте ухитрились перекинуть через стену завернутый в тлеющее тряпье бочонок с порохом.
За стенами закричали-завопили татарские сотники. Кричали, чтоб воду несли, чтобы пожар заливали…
В этот момент грохнул порох. И высокий столб огня полыхнул выше стен.
— Сары а кичкоу! — прохрипел Мещеряк, и казаки, пользуясь суматохой в городке, успели-таки приставить лестницы и, как муравьи, полезли на приступ со всех сторон.
Бочонок с порохом попал в сенной склад около конюшни, где стояли татарские кони. Ослепленные пожарищем, защитники крепости растерялись и опомнились, только когда со всех сторон с гиком и свистом на них пошли врукопашную казаки.
Отмахиваясь страшными своими бердышами, крутясь волчками с двумя саблями, без щитов, словно бы обезумев, Пан, Мещеряк и еще человек пять казаков теснили толпу оборонявшихся, пока сзади им не крикнули свои:
— Ложись!
Первые среди нападавших пали камнями на землю, и через их головы грохнул плотный залп, будто огненной метлой очистивший широкое пространство около стен.
Оборонявшиеся спешно разбирали завал у ворот. Створки со скрипом растворились, и на неоседланных конях, держась за хвосты, побросав оружие, татары, вогуличи и остяки — храбрые за стенами — ломанулись к темневшему спасительному лесу. Это была бы их гибель, если бы под стенами крепости кто-нибудь из нападавших оставался. Но там не было никого! Все казаки уже были в городе. Ни догонять бегущих, ни пленить врагов им было некем!
Поэтому бежать из городка не мешали, а как выскочили последние, и ворота затворили!
С рассветом собрали всех раненых и убитых. Велели остякам оповестить, что каждый безвозбранно может приехать и забрать своего, живого или мертвого. Сосчитали и своих погибших — восемь человек. Раны были не в счет. Ранены легко были почти все.
Тут, в городке, и переждали ледоход, благо припасов было на долгую осаду приготовлено много.
Ледоход и подвел казаков… Из Бояровых юртов выплывали по чистой воде, а подошли к Нимньюаневу городищу — река-то еще льдом забита — не пройти. Завязли. Потому и брать городище пришлось, и товарищей хоронить.
Тоскливо глядели казаки со стен, как, теснясь и наползая друг на друга, плывут вниз по реке льдины на полночь, и несть им конца и края.
Ледоход закончился как-то сразу. Припекло солнышко. И льдины хоть и проплывали, но уже по одной, по две. Разлившаяся на несколько верст река подступала к самым стенам городища.
— Ну что сидеть-то, — торопили атаманов казаки, — плыть надоть!
— А ну-ко, опять завязнем? От Бояра выходили — река чистой была, а тут вон как!
— Тут все реки на полночь текут! А на полночи еще мороз стоит. Все льдом забито. Надоть погодить.
— Тута мы за стенами — кака-никака, а защита.
— А сойдет полая вода? Кто его знает, не придется ли струги на себе тащить? А кому тащить — уходила полусотня, а нонь — раз-два и обчелся! Да и ослабли…
Так спорили каждый день. И все же решили плыть. И снова ушли в воду тяжелые весла, и река плавно, ласково подхватила и понесла казавшиеся совсем крошечными на многоверстовых просторах сибирских разливов суденышки. На низ! На полночь. Звенел на Иртыше капелью апрель. Перелетные птицы, заполняя все небо, шли на север.
Весть о казаках раскатилась далеко по остяцким юртам. По-разному относились они к этой вести. Кто ждал как освободителей, кто-то готовился давать отпор завоевателям… Но в чем ошиблись и те и другие — ждали казаков много позже. Не думали, что казачьи струги появятся на реке вместе с последними льдинами.
Потому происходили встречи нежданные.
На реке Раче казаки наткнулись на огромное капище. Здесь собирались на весеннее моление все окрестные шаманы. Наученные горьким опытом у стен крепкого Нимньюанева городка, казаки не торопились приставать к берегу, наполненному людьми. Но, увидев казачьи струги, вся толпа шаманов разбежалась.
Осторожно, держа оружие наготове, вылезли казаки на берег. Здесь, на лесной поляне, стояли десятки остяцких идолов. Стояли, пялясь незрячими глазами, малые и большие истуканы. Глядел глазами-ракушками, принюхивался носом-трубою к чужому духу вымазанный рыбьей кровью остяцкий бог. Далеко сияло его позолоченное брюхо.
— Вона шайтанщики каку страхоту настроили! — говорили меж собою казаки.
— У их вера такая! А раз они энтим идолам молятся — может, они им и помогают.
— Помогают аль нет, а трогать не моги! Это закон чужой, и неча нам сюды соваться…
Посреди капища были навалены горы снеди. И вот тут уж казаки не удерживались. Они поволокли на струги и жертвенные туши животных, и рыбу, и всякие жбанчики с неведомыми угощениями.
Ни один идол не был тронут казаками, не обломан пи один позолоченный рог у остяцких богов… Но еду казаки забрали всю. И тем нажили себе врагов среди весьма влиятельных шаманов, которые пристально следили за каждым их движением, хоронясь в темном ельнике.
Они долго плясали на берегу, посылая проклятия вслед уплывшим стругам. Другие толковали, что, может быть, эти чужеземцы сами родственники богам — раз не боятся есть пищу, приготовленную для жертвоприношений. И соглашались все, что держаться от них нужно подальше! Хотя некоторые, рассчитывавшие полакомиться на молении, добавляли — и убивать, ежели будет такая возможность.
Не ведая, какое осиное гнездо они разворошили, казаки уходили к Иртышу. Река несла их суденышки стремительно, но весть о том, что казаки ограбили главное святилище и оставили богов голодными, облетела становища остяков.
— Голодные боги будут мстить нам. Они не пошлют нам рыбы — чем жить будем? — подзуживали соплеменников шаманы.
В каждом народе есть горячие головы! И когда стремительный Иртыш вынес казачьи струги из устья Рачи и прибил к высокому берегу на обрыве, их ждала засада.
Несколько десятков остяков разом швырнули в казаков железные крючья на веревках, попытались схватить гребцов длинными баграми.
Вероятно, так они ловили в этих местах рыбу, а теперь вот, по наущению шаманов, попытались поймать чужеземцев.
— Ах вы сукины дети! — закричал казак, хватаясь за плечо, — у его армяка крюком вырвало здоровенный клок. — А вот я вас!
Свесившись с обрыва, быстроглазые крючники норовили подцепить лежащие в струге тюки с мягкой рухлядью.
— Видал, чо делают! Эдак ведь они всех проезжающих ограбляют!
— Целься! Пали!
Струг грохнул бортом, сменив его, грохнул бортом и второй: сделав круг, казаки разрядили рушницы и по второму борту.
Крючники, побросав воровские снасти, разбежались.
Струги пошли мимо обрыва, и чуть дальше казаки увидели остяцкое поселение, где царила полная паника. Женщины метались по берегу, звали детей. Кто-то тащил нехитрый скарб в лес.
— Да полно вам! Дурачки! Что вы испужались?! — Казаки медленно, чтобы лишний раз не пугать людей, вылезли на берег. Разожгли костер. Наварили щербы. Мало-помалу к костру стали подходить любопытные детишки. Их никто не пугал. Самым храбрым отсыпали бисера… К вечеру в стойбище вернулись все. Не чиня никому зла, казаки переночевали, поклонились хозяевам и поплыли дальше.
— Все врут шаманы! Это хорошие люди! — решили помилованные крючники.
— Они едят жертвенную пищу, потому что их бог сильнее наших и наших богов не боится!
Это было общим мнением.
— Надо собирать ясак и вести в Кашлык.
Это было общим решением!
Струги Пана и Мещеряка выгребли против течения, и наконец казаки увидали знакомые берега Тобола. Они причалили к Карачину-острову — но там никого не было.
— Неужто ушли на Русь?
— Да Бог с вами! По такому пути!
— Может, их Кучумка пленил?..
— Да ты чо? Тут бы такая сражения была!
Налегая на весла, погнали к Сибири-городу. И еще
издали увидели поновленные башни и копошащихся на стенах казаков.
— Чего вы из лагеря ушли? — еще не поздравствовавшись, спросил Мещеряк, обнимая на мостках Ермака.
— Да затопило все землянки! Вода нас, как мышей, выгнала, — смеялся атаман. — Ну, слава Богу, живы!..
Эва! — сказал Пан. — А ты, батька, пристарел. Бороду-то табе сединой вдарило.
— Таки мои годы! — улыбаясь, сказал атаман.
Ничо! — утешил Мещеряк. — Седина бобра не портит…
— Да… У бобра шкура добра! — смеялся Ермак, радуясь возвращению ясашного похода как обретению потерянных детей своих. — Ну, слава Богу! А видать, и нам, детушки, досталось. Вон и у вас в чубах мороз…
И тут оба атамана словно впервые увидали, что и у них головы тронула седина.
— Сколь казаков потеряли? — спросил Ермак.
— Половину, — потупились атаманы. — Прости, батька. Не сберегли.
— Что поделать! — вздохнул Ермак. — Судьба наша такая. Спасибо вам — без припасов ваших пропали бы мы тута. Спасибо.
Печорский ход
С годами приходит умение слушать. Молодые все больше говорят, а старые больше слушают. Ермак с годами стал совсем молчалив. Молчалив, да не угрюм, просто умел слушать. Так что человек малознакомый, а то и плохо язык знающий, старался все ему растолковать, разобъяснить. Ермак никогда не перебивал, иногда только вставит слово-два, спросит и опять слушает. Потому и шли к нему в землянку разные люди, и всех здесь принимали ровно, приветливо.
Какое-никакое угощение на стол ставили: то строганинку, то медку с кипяточком… Да шли-то не за угощением, а за лаской и разговором. Особенно тянулись к Ермаку сибирские лесные люди, с которыми он искреннюю дружбу водил, а те почитали его за отца, за старшего.
— А что, Бояр, — спрашивал Ермак, сидя в одной рубахе и шароварах, по-степному поджав под себя босую ногу. — Я так полагаю, что назад нам через Камень пройти будет тяжело… Против течения выгребать придется.
— Шибко тяжело, — соглашался Бояр, ради натопленной печи совсем без рубахи, в одних меховых штанах и торбасах. — В гору струги тащить шибко трудно. А ты и не ходи! Другой дорогой ходи… Дорог много! Ты по Иртышу ходи, потом по Оби ходи все вниз, нигде грести не надо…
— Ну-ко, ну-ко… — Ермак стряхивал со стола невидимые крошки и на выскобленной столешнице наносил рисунок угольком. — Вот, стало быть, мы… А вот эдак пришли… и назад дорога тут тяжелая.
Сюды, сюды ходить можно! — Бояр перехватывал уголек и выводил путь на Обь… — А потом река будет Щучья. Этой рекой округ Камень ходи немного и на реку Усу попадешь уже за Камнем, а по Усе в Печору…
Так ведь эдак длинно больно…
Зато грести не надо. Зато опасно ходить не надо. Маю хорошие люди тамо живут, — хлопотал Бояр. — Но Иртышу до Оби пойдешь — Кучума ханство Сибирь; по Оби до реки Кода пойдешь — вот его ханство Сибирь и кончилось. Кодская земля началась, Обдорская земля началась, Югра… Сюда сто лет назад большой поход был — старики говорили. Воеводы приходили, весь югорский народ, и кодские люди, и обдорские на шерсти клялись русскому Царю верными быть. Большой Государь Московский Василий. Нонешнего царя отец… Это Кучумка-хан плохой — люди имает, на цепь сажает, бухарцам люди продает. А югорские князья хорошие, никого не продают, ясак платят. Там и русские люди есть. Давно есть. Всегда. Я маленький был, с отцом туда олешек гонял, долго с русские люди жил. По-русски говорить научился. Тамо идти безопасно.
Хорошо, да долго, и, сказывают, места там дикие, холодные…
А ты там не живи, проплыви летом, да и все… Зимой на нартах проезжай, да и все…
А покороче нет дороги?..
Не знаю.
Да как же ты, Боярушка, и вдруг не знаешь? Да не поверю.
Я туда не ходил.
Куда «туда»-то?
Бояр отнекивался, отмалчивался. Наконец признался.
По Тавде на Пелымское ханство. Пелымский князь Аблыгерим шибко худой. Кучумке подручником служит.
— А не он ли на Чердынь ходил?
— Не знаю, — прятал глаза Бояр.
Да и другие дружившие с Ермаком князьки отнекивались, отмалчивались, отворачивались.
На прощание Ермак всегда чем-нибудь своих друзей одаривал. То нож хороший подарит, то крючки рыболовные железные, то женам бисеру насыплет. Без гостинца никто не оставался.
А когда уходил, звал Ермак атаманов и сотников, есаулов да пятидесятников; заставлял все рисунки, что сибирские люди оставляли, запоминать. Заставлял по памяти на снегу рисовать. Так что казаки приблизительно знали, в какой стороне что находится.