Частенько наведывались в Кашлык окрестные люди Рыжий немец наладил такую кузню, что слава о ней гремела по всему Иртышу и Тоболу. Шли сюда люди за всяким железным изделием. И всем отпускали работу безвозбранно. Отлили колокол и теперь на церковную службу созывали людей колокольным звоном.
Ранним августовским утром причалила лодчонка. Из нее вылезли две татарки: старая и молодая; постучали в ворота.
Чего вам, бабы? — высунулся из башни дежурный казак. — Вам в крепость нельзя.
Атаман Ермака позови!
Казак, дивясь их не то храбрости, не то наглости, послал за Ермаком. Атаман вышел к татаркам за ворота. Поздоровался, спросил по-татарски, с чем пришли гостьи: с бедой или с радостью.
И тогда старшая сказала:
— И сама не знаю, с бедой или с радостью.
Молодая, сидевшая в лодке, подошла и, откинув шаль, показала крошечного ребятенка.
— Мать честна! — всплеснул руками Ермак. Это хто ж будет?
И тут же, перейдя опять на татарский, спросил:
— Чей же этот ребятенок такой хорошенький?.. На руки-то можно взять?
Молоденькая татарка зарделась:
— Это сын Черкаса. А хочу, чтобы он был христианин, как отец. Он — русский!
Вот ведь что придумала! — утирая слезы, всхлипнула старшая. — Мало нам позора!
Ермак взял на руки невесомое тельце — казачок чмокал губами и вертел головенкой.
— Айда крестить! — сказал он. — Отчиняй ворота. Зови батюшку.
Старенький попик, тот, что ходил с Паном ясак собирать, даже прослезился на радостях, торопливо надевая епитрахиль. Пока собирались казаки и, прослышав о крещении, бежали надевать парадные кафтаны, двое вывернули из сотенного казана щербу, тщательно вымыли и выскребли закопченный котел.
— Ах! — посетовал батюшка. — Всенепременно купель нужна! Всенепременно.
— Будет купель! — сказал Ермак. — Раз есть кого крестить — будет купель!
Торжественно и строго стояли казаки на молебне. Приняв из рук Ермака красненькое тельце, священник трижды окунул его в купель:
— Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа…
Татарке понатащили гостинцев, навязали целым
тюк мехов в подарок. И долго смотрели, как лодка с двумя женщинами пошла по реке.
Вот Черкасу счастье! — сказал кто-то из казаком. Возвернется из Москвы, а тута мальчонка народился… Сынок.
Заскорузлые, казалось бы не знавшие ничего, кроме боев и походов, изрубленные и пытанные на дыбах, едва избежавшие смерти висельники весь вечер толковали о семейной жизни и вздыхали о том, что жизнь прошла…
В том, что Черкас обязательно вернется из Москвы, не сомневался никто. Возвернется. Вот только когда?
Ермак долго разговаривал со Старцем, лежа на сто-
I с сена и глядя в темное, густо усеянное звездами небо.
Это ж какой храбрости бабенка! Крестить, нишь ты, пришла! Счастье Черкасу… когда так любят да ждут.
— Табе, дураку, счастье! — сказал Старец. — Это побег молодой!
— Какой такой побег?
Вот пришел сеятель и выжег поле под пашню. Но сие не поле, а гарь! А полем оно станет и нивою плодоносной, когда первый побег взойдет. Вот и то, что вы тут рубились, — это все расчистка! Городки ставите, да ясак уменьшаете, да закон государев чините по всей округе — это все пашня возделывается! А вот мальчонок тот — побег нивы новой! Нового народа…
— Это ты, дед, хорошо вывел! — похвалил Ермак. — Хорошо.
— Это не я вывел! Еретик ты прикоренный! Это нам Господь знак подает! Я вывел… Я что — плевел под ногою Господа! Среди грешных — первый! Вам Ног кричит, а вы, сукины дети, слышать не хотите! Как мальчонку-то назвали? Божье имя какое?
— Степан!
То и оно — сие — первый апостол у Господа! Ис понял, что к чему?
— Ай и верно… — удивился Ермак.
— Ты не ахай, а молись да Бога благодари… Да-пай-ка за мной: «Благодарю Тя, Господи, яко сподобил мя…»
— Господи! — сказал Ермак. — Как хорошо! Как хорошо! Теперь и помереть можно спокойно…
— Помереть погоди! — проворчал Старец. — По мереть — это как на отдых уйти! Чтобы помереть, ели помучиться надо! Господь сам ведает, когда тебя на отдых предоставить в месте злачном, месте чистом, месте покойном…
На стенах Кашлыка вполголоса перекликались караульные:
— Слушай… Посматривай…
Их голоса далеко были слышны над гладью Тобола…
Слушая их голоса, не мог уснуть в своей юрте, поставленной за стенами Кашлыка, находившийся здесь с женами и детьми в почетном плену Маметкул. Виденное глубоко потрясло его. Он помнил, как приводили к исламу непокорных лесных людишек Кучумовы муллы. Как многие шли на смерть, отказываясь принимать новую веру. А здесь — молоденькая девчонка-татарка! Сама принесла ребенка и сама назвала его русским именем! Думал Маметкул и о том, что здесь, в самом сердце казачьего лагеря, он не видел ни одного случая насилия. Все жили как хотели, но объединяло людей какое-то теплое чувство братства и единения. Не было драк, никто не казнил, не мучил. Не было рабов, не было тюрьмы… Даже он — казалось бы, враг — жил среди казаков на правах едва ли не равного. Всякую еду ему подавали первому, как гостю Никто не обижал ни его детей, ни жен… И казаки, казавшиеся Маметкулу прежде исчадиями ада, были людьми совсем не страшными. Они охотно говорили с ним по-татарски. А он уже начинал понимать кое-что по-русски. И странное чувство, что только здесь, среди казаков, он живет спокойно, не опасаясь ни заговоров, ни мести, ни дворцовых переворотов, ни перемен в настроении его повелителя, рождало в нем странное ощущение собственной значимости и собственного достоинства. В ту ночь Маметкул вдруг понял, что никогда больше не вернется ко двору Кучума. И что бы ни произошло, судьба его теперь навсегда будет связана с этими очень непохожими друг на друга людьми, которые именуют себя казаками, русскими…
В июле, по самой летней жгучей жаре, прискакали дозорные.
По Иртышу, с верхов, караван купеческий идет!
— Кто таковы? — цепляя саблю, оживился Кольцо.
— Навроде бухарцы.
— Ах ты, мать честна! — Казаки забегали по Каш-лыку, натягивая доспехи.
А ну стой! — прогремел Ермак. — Вы куды наладились?
— Чо ты кудыкаешь перед делом! — вякнул было Кольцо.
— Каким таким делом?! — рявкнул Ермак. — Я те покажу дело! Ты уж на Самаре делов наделал, что тута оказался! А ну, разоблакайтесь все! А кто первый шкоду какую каравану сделает не то пальнет без приказа — так башку и снесу!
Крепостицу затворили, на всякий случай стали к пушкам с фитилями. Вскоре на реке появился караван: несколько десятков лодок и два больших струга. Со струга пальнули холостым в знак приветствия, из крепости ответили.
Струг подошел к пристани, кинули чалку, бросили сходни. И важные бухарцы в дорогих стеганых халатах и белых чалмах, в окружении слуг с подношениями пошли к воротам. Каковы же были их лица, когда в отворенных, заново навешенных и окованных створках ворот не оказалось татар, а стояли при всем параде с пищалями и бердышами казаки. Купцов торжественно проводили в атаманскую избу.
— Ассалом алейкюм! Как здоровье высокородного и многочтимого хана Кучума? — с трудом понимая происходящее, пролепетал заготовленное приветствие староста купцов.
— Я думаю, он благополучен! — по-татарски ответил сидящий на атаманском месте Ермак. — Во всяком случае, мы убить его не успели! Врать не буду.
Купцы обомлели.
— А что вам Кучум? Вы же торговать приехали?
— Именно так! — пролепетали, кланяясь, купцы
— Ну вот и хорошо! Будем торговать! Вам ведь все едино, с кем, лишь бы барыш был! — подмигнул Ермак. — А мы торговать готовы! И цены у нас лучше, и рухлядишки мягкой побольше. И скупиться мы не станем! Кучум-то, я думаю, скуповат был?!
Староста уклонился от ответа, но, чувствовалось, немного успокоился, а когда пошли расспросы, что в караване да по каким ценам, и вовсе успокоился! Оживился.
Часа через два вдоль всего берега уже шла лихая торговля.
Казаки тащили связками меха, а торговцы вынимали из лодок шелк, бумажную материю, мешки с зерном сарацинским. Всевозможные благовония. В особой коробке почтительно передали глазные мази для Кучума.
Ермак принял мази, но платить за них отказался. А все остальное ходко пошло на обмен. Купцы разохотились и продали казакам тщательно скрываемый запас-свинца и пороха, который везли по просьбе Кучума.
— Чо ты с ними цацкаешься! — ворчал на Ермака Кольцо. — Резанули бы сейчас купчишек, и добытки наши целы, и все припасы наши! Это ж басурмане!
— Это, Иванушка, купцы! — наставительно сказал Ермак. — А для купца главный бог — нажива! Ну перебьем мы их, и вся недолга! А мы с ними торговлю учиним. Из Москвы подмога то ли будет, то ли нет, а мы и тут не оплошилися. У нас и порох, и свинец в достаточности! Мы и без царского указу торговлю любую заведем. А купцов только помани! Они тебе беса в бутылке добудут!
— Эй! Батька! — сердился Мещеряк. — Больно дешево торгуем! Дешево отдаем! Рухлядишке-то нашей цены нет!
Не ты к ним приехал — они к тебе! Не скупись! Пусть во вкус войдут. Заманивай их дешевизной!
Купцов привечали. Товар расхваливали. По окончании торгов резали баранов — готовили угощения. Ермак диктовал приказчикам, что привезти в следующий приезд. Купцы набивали цену, торговались, прищелкивали языками, закатывали глаза. Уговорились, что следующий караван придет ровно через год. Выходило, что будет он в три раза больше. И купцы уже заранее подсчитывали барыши, не веря своей удаче.
Казаки выделили для охраны каравана конвой, который проводил бухарцев верст на двести вверх по Иртышу.
Казаки шили себе рубахи и шаровары из купленных таней. Вольные варили плов, лакомились бараниной, воровские опасливо пробовали заморское сарацинское зерно — рис. Ничего — на еду годился.
Вот только с лекарствами для Кучума вышла промашка. Ермак отдал ящик с мазями пленному татарину и велел сдать Кучуму в руки! Но татарин, как только выехал подальше от лагеря, выбросил медицинский ящик и налегке поскакал в свой улус. Радуясь освобождению из плена и тому, что сумел насолить Кучуму. Он был сторонником Табуйгинов и служил у Кучума но принуждению…
В остальном торговлей остались довольны все.
— Только бы они в Бухару свою добрались невозбранно! Ежели доберутся — на следующее лето от купцов отбою не будет. Помяните мое слово — вся Бухара сюды за барышами явится!
— Она сюды с войском явится! — ворчал Старец. — Приманивай, приманивай басурман своим богачеством. Они сюды всем скопом навалятся…
— Скопом-то их бить легче! — смеялись казаки. —
Огненного припасу у нас теперь опять в достаточности! Хучь год отстреливаться можем. Пущай приходят!
— Полно вам брехать-то! Дураки! Еще накликаете беду! — ругался на них Старец. — Нас вон всего мене трех сотен стало — ну-ко и вправду бухарцы придут!
И казаки ежились, кто притворно, а кто и всерьез: страх!
Уже пыхнули золотом листочки на березе. Ударил первый утренний заморозок. И казаки, глядя на белесый налет на траве, ежились и удивлялись:
— Чегой-то рано в нонешний год.
— А откуда ты знаешь, когда тут не рано? Может, в прошлом году лето затянулось…
— А какой ноне год?
— Да кто его знает! — равнодушно отвечали казаки. — Навроде на третью зиму пошло.
— Третью зиму зимовать собираемся, а вестей из Москвы нет! — вздыхал Старец. — Вон уж и Пана схоронили, и казаков осталось меньше трех сотен. Иноземцы, почитай, все, что с нами шли, — в земелюшке лежат, а вестей нет как нет!
— Может, не дошли они? — спрашивал Мещеряк.
— Дойти-то, может, и дошли — дорога Печорским ходом известная, давно набитая, а вот каково их в Москве приняли? Потому неведомо, как и нам-то возвращаться! Что там на Руси делается? — сетовал Ермак.
— Надо обратно пробиваться! Либо вторую станицу посылать, — толковали казаки.
— Имейте терпение, — говорил Ермак. — Господь нас ожиданием испытывает!
Но сам почасту сидел на берегу реки, будто ждал чего-то… И дождался!
Грохнул с реки поздним вечером сигнальный выстрел. Высыпали казаки на стены. Вдоль реки и по реке, на плотах, двигались стрельцы.
— Господи! — закричал первый караульный, увидевший их. — Рать московская! Услышал Бог наши молитвы!
Весь гарнизон высыпал на берег. Падая и спотыкаясь, забыв всякие предосторожности, казаки бежали навстречу стрельцам.
— От дураки! — процедил Кольцо, зажигая фитиль у пушки. — А может, они имать нас посланы! А эти расщеперились: «Уря-уря!»
— Это вряд ли! — сказал Ермак.
Но вышел навстречу московской рати, только когда она вся была построена в крепости и воевода приказал развернуть знамя.
Мещеряк выстроил противу стрелецкого строя казаков — картина получилась странная. Одеты в невообразимые одежды собственного шитья, вооруженные всем разнообразием холодного и огнестрельного боя, казаки тем не менее выглядели мощной, внушительной силой.
Стрельцы же, сохранявшие еще подобие отряда, хоть и были наряжены в полковые кафтаны, но имели вид разбитой рати. Кафтаны оборваны, обувка вся разболтана, протоптана. Единственно, как и полагалось государеву стрельцу, оружие — пищаль, бердыш да сабля — у всех было в сравнительной исправности; да горбатили спины заплечные мешки с пороховым зельем и пулями.
Торжественно воевода, князь Волховский, прочитал цареву грамоту о прощении казакам всех прошлых вин, о принятии их на государеву службу. Вручил по золотому Ермаку, Кольцу и Мещеряку, поскольку больше никаких атаманов уже не случилось. Поблагодарил атаманов за службу. И даже, не кичась, обнял по-братски Ермака!
Казаки и стрельцы орали «ура».
— А где же их обоз? — спросил Старца рыжий немец. — Припасы-то где?
— Должно, по реке на стругах следуют… — неуверенно сказал помогавший ему и знавший счет казак. — Как же без припасу?
Но никаких припасов не было! Стрельцы, застрявшие с тяжелыми строгановскими стругами на переволоке через Урал, опасаясь нападения татар в открытом, неукрепленном месте, побросали и корабли, и все многочисленные припасы, забранные у купцов, отправившись дальше налегке, только с одним оружием.
Князь Семен Волховский держался осанисто, солидно. Ходил, будто военачальник великий, по стенам, поглядывал из-под руки, правильно ли пушки стоят. Громким голосом справлялся, все ли исправно, отдавал не то приказы, не то советы, как лучше оборону держать.
С ним ходила свита человек пять-семь. И два особо приближенных стрелецких головы — Иван Киреев да Иван Васильев Глухов. Киреев глядел на все мрачно, а Глухов, поддакивая каждому слову Волховского, так и стриг глазами по сторонам.
— Ну вот! — сказал князь, усаживаясь с Ермаком за широкий стол, соблюдая вроде бы чины: сам против Ермака, Киреев против Мещеряка, Кольцо против Глухова. — За дело тебя, атаман, Государь наш покойный благодарил. Хорошо вы тут все обустроили! Молодцы. Хвалю! И помощники у тебя изрядные!
— Это не помощники, — сказал Ермак. — Это товарищи мои. Мы здесь все равны.
— На войне такое никак не можно, — криво улыбнувшись, сказал князь. — На войне единоначалие требуется!
— А ты бывал на войне-то?! — буркнул Кольцо.
— Это ты к тому клонишь, чтобы мы к тебе в подчинение пошли? — спросил Мещеряк, впиваясь своими раскосыми серыми глазами в князя.
— Так ведь это Государем предписано, — поднял брови князь. — Приказ надо исполнять!
Кольцо вскочил, зашелся в гневе так, что даже ничего сказать не мог, только рот открывал, как рыба. Хорошо, что по старому казачьему обычаю за стол переговоров садились без оружия, снимая его в прихожей под присмотр дежурного казака.
— Сядь, — грозно сказал Ермак и, дернув Кольцо за кафтан, опустил его на лавку. — Дай князю досказать.
— А я уж все сказал! — смешался князь.
— Вот у вас и еще непорядок, — подзудил Глухов. — У вас Маметкул сидит плененный. А надо его скорее в Москву отправлять!
— Да-да-да… — согласился князь. — Маметкул-хан — особа знатная, его в затворе содержать нельзя. Надо скорей в Москву.
— Ежели будет на то твоя воля, князь, — заторопился Глухов, — так я его и поведу скорее обратно через горы. Дорога опасна, мало ли что! Я вот сколь подобных людей водил, а и то опасаюсь.