И с ним был его Аркадий. Он был здесь, как воздух, небо и эти горы.
Аркадий, сшитый из старенького Люсиного белья, — голый, безразличный к мирской суете и вульгарному приобретательству, украшенный бисером, золотыми нитями и розовым шелком на особо нежных местах. Я случайно оставила его на подоконнике в туалете Центрального Дома Литераторов. И туалетная работница, найдя его, дрогнула: он был совсем
Так он шагал по снежной тропе, порывисто и безоглядно — я едва за ним поспевала, — видимо, торопился заказать чесночный суп. А я вспомнила индийского святого Ним Кароли Бабу по прозвищу Махараджи, в сущности, нашего современника. Махараджи обладал магической силой, которой в свое время навеки поразил человечество Иисус, накормив пятью хлебами сотни и сотни людей. В Гималаях ее называют «сидцхи (сила) Аннапурны».
Я уже говорила, Аннапурну здесь почитают как Божественную Мать, Богиню Зерна, Еды, Риса, кормящую всю вселенную. А тот, кто владеет сидцхами Аннапурны, может бесконечно раздавать пищу, и его запасы не оскудевают!..
Множество преданных Махараджи стали очевидцами, как он из маленького кулька — свернутого древесного листа щедро сыпал конфеты в каждую протянутую руку, угостив человек пятьдесят, а то и больше! Или как его ученик принес ему несколько апельсинов. В комнате сидели люди, Махараджи принялся их угощать. Кто-то рассказывал:
— Махараджи дал мне апельсин, я сунул его в правый нагрудный карман. Второй апельсин я положил в левый карман. Они так оттопыривались, что я стал похож на женщину! Он дал мне третий апельсин, и я положил его в карман брюк, четвертый в другой карман. А он все давал и давал, мне пришлось укладывать их под рубашкой — спереди и сзади. Он дал мне столько апельсинов, что я едва мог шевелиться! И я начал раздавать апельсины другим, удивленно бормоча: «Это самый лучший подарок, который я могу вам предложить!» Понятия не имею, где он раздобыл такую уйму апельсинов!
Другой вспоминал, как в 1966 году Махараджи с учениками сидел на берегу Ганги и велел принести из Ганга горшок воды. Затем он подержал ее немного в руках и попросил разлить по кружкам. Это было настоящее молоко.
Естественно, находясь посередине Аннапурны, я подумала, чесночный суп тут сейчас польется рекой. Но — правильно говорят у нас в Непале: не место красит человека, а человек место. Супа нам налили помалу, а обсчитали на сто рупий.
Мы с Лёней хлебали гималайский суп, и в голове у меня звучал голос Люси:
— У нас в Уваровке — просто «охотничий» домик. Год нас не было, приезжаем — печка сразу разожглась, на столе прошлогоднее варенье, свежайшее! А в холодильнике (отключенном) лежат яйца (с прошлого года) — как только что снесенные! Мы их сварили с Лёвочкой и съели.
Тут я увидела в углу гитару. И сказала:
— Я хочу спеть песню для Аннапурны.
— Пой, — величественно ответил Лёня.
— А ты это снимешь на видеокамеру.
— У меня сели батарейки, — ответил Лёня.
— Ерунда, — говорю. — Главное верить, что все получится. Вера двигает горами.
И действительно, все получилось. Теперь и мои дети, и внуки с правнуками, когда они придут на эту Землю, смогут лицезреть такую картину: как я, счастливая, обветренная, опухшая, глаза как щелочки, сижу в красных клетчатых штанах на рюкзаке — за мной заснеженная Аннапурна обрывается в глубокую синь небес, над головою моей — кружат орлы… А я замерзшими пальцами пробую металлические струны и объявляю — буквально на весь мир:
— Посвящаю эту песню двум Юриям Иосифовичам — Юрию Визбору и Юрию Ковалю!
И пошла, пошла лирическим перебором, ударила по струнам, грянула песнь, стяжавшую неописуемую славу, посвященную когда-то Визбором Люсиной подруге Валябе — Валентине Петровне Минаевой:
— Лыжи у печки стоят,
Гаснет закат за горой!..
В моем далеком детстве Визбор приезжал к нам на дачу в Кратово, он учил меня кататься на трехколесном велосипеде, именно ему я обязана прозвищем Курица, и первая песня, которую я запела в жизни, его: «Я кровать твою воблой обвешаю!»
А чем я обязана писателю Юрию Ковалю — так, слету, и не скажешь. То ли этой фразой, на ходу оброненной по пути в «винный», когда мы шли из его мастерской по берегу Яузы:
— Проза должна быть такой, чтобы хотелось поцеловать каждую написанную строчку…
То ли вот этим советом, которым не знаешь, как и воспользоваться:
— Пишите о вечном — вечными словами…
То ли тем, что сам он никогда не стремился в Гималаи. Но зато любил забираться на Цыпину гору в Вологодской области, там высота всего-то двести метров, а видно, говорил Коваль, оттуда всю Россию.
22 глава
Гей, славяне!
Мимо нас по тропе прошагали индусы в разноцветных комбинезонах с альпенштоками, ледорубами, в масках и огромных темных очках на пол-лица.
Они стали делать знаки, мол, айда с нами на вершину! Но мы только помахали им вслед и принялись размышлять над
О, бхикшу, если желаете отринуть страдания и мучения, следует размышлять над осознанием достаточности. Это подразумевает умиротворенное, радостное, спокойное, скромное состояние. Человек, осознавший достаточность, спокоен и весел, пусть даже без сил распростерт на Земле. Тот же, кто этого не ведает, не успокоится, живи он хоть в небесном дворце…
По склону Аннапурны вдруг начали опускаться облака, сплошь всю покрыли гору и расползлись по долине. Тут повалил снег, до того густой, что очень скоро мы уже проваливались в него по щиколотки. Ближний ручей вышел из берегов и затопил хижину, дохнуло таким холодом, что мы, не мешкая, устремились в обратный путь.
Дорога вилась по обледенелому ущелью, которое одновременно пронизывал морозный ветер и выжигало ультрафиолетовое излучение Солнца, с легкостью проникающее сквозь разреженный воздух и туман.
На обочине тропы нам повстречалась ступа с буддийскими флажками. Когда мы подошли к ней, то прочитали, что это могила альпиниста Букреева, погибшего в 1998 году. Он был чемпионом по скоростному покорению Аннапурны.
Мы спускались с таких высот, где до сих пор непонятно как оказались. И опять проходили снежные мосты и тропические джунгли, пересекали вброд водопады, балансировали над реками, прислушиваясь к первичной музыке всех вещей, вглядываясь в проплывающую голубизну или черноту, стояли под звездами, лицом к лицу перед мистерией крошечной Земли среди миллионов планет, пытаясь ощутить вибрацию, которая связывает нас с миром.
Вокруг «Himalayan Hotel», пока нас не было, началась весна, выросли новые листья на магнолиях, кругом появилась свежая зелень, на скалах зацвели рододендроны, и виднелись редкие розовые пятна азалий. Но высоковато здесь было еще для повального расцвета.
Зато спустя восемь часов пути — в долине горная растительность дала жару! Темно-красные, лиловые, золотисто-бежевые и белые волны азалий и рододендронов набегали на склоны гор. Оглашенным цветением, уходящим в бесконечность, были охвачены воздух и пространство этого явного сердца миров.
Конечно, мы с Лёней тоже почувствовали себя участниками великого общего цветения, каждого атома и каждого мгновения, потому что двигались вперед, по горло погруженные в этот благоухающий океан, на поверхности плыли одни наши головы!.. А в ушах: «Ж-ж-ж! Ж-ж-ж!!!» — это жужжали шмели.
Теперь Лёня взял манеру встречным путешественникам постоянно делать замечания, строго ставить на вид и раздавать ценные указания. Например:
— Курит, а? Сидит — курит! Впереди такой подъем, а она себе легкие отравляет никотином!
Или:
— Вечер уже, а? Куда, спрашивается, пошел? На ночь глядя?
И всем очень важно сообщал, если кто-то его случайно спросит, откуда он — такой? Что он с «ABC»[4].
Все происходящее напоминало свертывание свитка. Я вдруг испугалась, что наше потрясающее странствие окончится бесследно.
Подходя к Чомронгу, надо было преодолеть бездонный спуск и вскарабкаться по высоченному склону: именно после этого ужасного испытания в прошлый раз на Чомронг восходили спортсмены — красные, взмокшие, буквально на последнем издыхании. На дне ущелья громыхала река, чистейшее водопадище — хрустальное, ледяное, до того прозрачное, что в глубине у больших валунов видны были горные рыбы.
Я уселась на глыбе посреди водопада — и попросила его:
— Слушай, давай договоримся. Я всегда буду мысленно обращаться к тебе, — говорю я этому водопаду, — среди бурных волн мирских обязанностей, погрузившись в пучину существования… Запомни меня!
А он засмеялся:
— Как же, — он мне отвечает, — я тебя
И мы отправились в свой весенний путь, как говорится, усердно молясь и забывая обо всем мирском, глядя, как занимается над головами заря или меркнет вечернее небо, — то вниз, то вверх, но теперь уже больше вниз, чем вверх. Путь был неясный, непредсказуемый, окольный, не тот, которым мы шли сюда. Иногда мы останавливались в придорожной таверне и литрами с Лёней глушили воду.
— Stop drinking! [6] — говорил Кази. — It will be hard work[7].
И действительно, началась такая крутая дорога, такое палящее солнце, я почувствовала, что у меня останавливается сердце. Все помыслы мои были сосредоточены на Аннапурне. Я просто шла, шла, шла по осыпающимся камням и повторяла про себя:
— О, Святая Аннапурна!
Ледяная Аннапурна!
Ты одна в моей душе
И в моем сердце,
В моей песне…
Вдруг солнце скрыли облака, а перед нами пролегла относительно ровная дорога в тени кукурузы. Птицы распевают. Летают бабочки тропические. И эта тропа вилась вокруг горы, с каждым витком понижаясь, открывая новую растительность, новых насекомых. А местные жители оказались более темнокожими, не такими приветливыми, как гурунги, но очень работящими.
Постройки у них прочные — из глины, дерева и необожженного кирпича. И с кукурузой обстояли дела гораздо лучше. Курицы там ходили по двору — размером с индюка — с огромными ногами чешуйчатыми, как у динозавра.
К домам лепились маленькие участки, засаженные сахарным тростником. Здесь же росли кусты граната, покрытые огненными цветами, высокие липы, лимонные деревья, бананы. Наши комнатные растения — тут обычная трава и деревья: нежные традесканции, могучие столетники… Наши садовые цветы — просто лесные и полевые… А всеми уважаемую колючку с листьями, довольно дорого стоящую в Москве в цветочных магазинах, высаживают здесь на каменных оградах, чтоб никто не лазил. Она у них сплошь в цвету!