Каждый из них время от времени уходил в тайник в сопровождении Али, копировал с листков, хранившихся под не-стеклом, древний текст и возвращался обратно в зал.
Снаружи тайник охраняли солдаты. Внутрь пропускали только тех, кого сопровождал Али. Это относилось и к Гриоту, как он обнаружил к своему стыду и удивлению. Когда отдавался приказ, Гриот в нем не упоминался. Кто отдал приказ? Данн. И все-таки, если Гриот оказывался рядом со столом, выделенным для Данна и Али, когда эти двое планировали визит в тайник, то он шел с ними, шел по праву, и по пути Данн беседовал с ними обоими об армии и о лагере, а с Али — еще и о древних книгах. Так что все было в порядке.
За расстановкой и распределением столов следил Сабир. Он ходил взад и вперед по залу, наблюдал, как продвигается работа над текстами, останавливался поговорить и пошутить. Доброжелательная и непринужденная атмосфера царила в зале, где освещение менялось в зависимости от того, посылали небеса суровые или теплые ветра, гнали они темные или белые облака. И иногда — очень редко — все вокруг вспыхивало солнечным светом, и он, разбиваясь на кусочки, беспорядочно падал и на пол, и на стены, и на столы, за которыми кипела работа.
Данн часто оставлял Али корпеть над письменами, а сам уходил бродить по залу. Он останавливался возле каждого стола, и если не знал языка, на котором говорил работающий там ученый, то Сабир призывал кого-нибудь на помощь. Данн присаживался рядом, шутил, смеялся, но в основном слушал. Гриот измышлял всевозможные предлоги, чтобы пройти рядом с Данном, и слышал, как ученые рассказывали генералу свои истории — истории своих скитаний и несчастий, потому что, сколько бы языков они ни знали, живых и давно забытых, им тоже пришлось бежать из своей ночи пламени и насилия, во время которой они, возможно, потеряли все, что имели. Данн сидел, слушал, подперев подбородок руками или склонив голову, и кивал. Однажды Гриот, проходя мимо, заметил слезы на его лице. Он был такой чуткий, этот новый для Гриота Данн, такой деликатный в своем сочувствии, да и Али тоже, когда ему приходилось выступать в качестве переводчика, тоже сидел рядом, деликатный и внимательный. Они слушали, всегда слушали… Гриот подумал, что Данн никогда раньше не расспрашивал его о той ночи, полной огня и криков (и плачущих младенцев, да), но теперь уже было поздно. Теперь пришло время вот этим бедным мужчинам и женщинам сидеть и говорить, говорить, и слова горели на их губах, заставляя гореть и глаза. Данн мог просидеть у одного стола целый день, а на следующий день подходил к следующему. Женщина-писец, дочь мудреца, который настоял на том, чтобы девочка тоже выучилась всему, чему учили ее братьев, рассказала о том, как она спасла из огня своих детей и убежала от сражений. Однако, хотя сама она оказалась сильной и выжила, ее ребятишки, слабые и маленькие, не выдержали жары и голода и умерли. Это случилось далеко на востоке. Она была из племени пескоедов, попыталась пошутить женщина, как шутили Сабир и Али.
Или Данн сидел с Али. В такие часы Гриот надеялся, что к нему не придут с просьбами и вопросами солдаты, потому что он прислушивался к беседам за соседним столом.
Али говорил:
— Те страницы, которые древние люди оставили прижатыми к прозрачной поверхности, были выбраны потому, что они особенно важны. Но каждая страница выбиралась из целой книги, то есть важны были целые книги.
Данн отвечал:
— Но мы никогда не узнаем, что было в книге, ведь у нас есть только одна страница.
Али продолжал:
— И даже эту страницу мы понимаем лишь частично, поскольку языки такие древние. Мы словно видим миры привидений — тени привидений. И значение страницы — как слова, которые уносит от нас ветер. Мы смотрим на слова, которые были скопированы с других слов, написанных людьми, что жили задолго до того. Это огромные глубины времени, господин. Огромные.
— Да.
— Ну, а если эти страницы — привидения, то они уже давно износились да истончились за прошедшее время, господин. — Данн рассмеялся при этих словах Али. — Да. Когда мы стоим возле этих прозрачных стен и смотрим, то мы как будто заглядываем в само Время. А наши глаза не приспособлены для этого.
Гриот думал: «Ах, если бы только я мог говорить так, как Али, если бы только я знал все эти языки, если бы я только мог…»
И вот Данн указал на блестящую новую табличку из прессованного тростника и спросил:
— А это что такое? Как я посмотрю, здесь текст сплошной, не разорван, как другие.
— Это история, господин.
— Какая? Где? Что за история?
— На этой странице такой информации нет, господин. Должно быть, она осталась на других страницах книги.
Данн буквально застонал вслух, нетерпеливо сжал голову в ладонях.
— Я прочитаю тебе то, что мы сумели разобрать, но все это лишь приблизительно.
И Али медленно начал читать, умолкая порой, делая бесконечные (так казалось, наверное, Данну) паузы:
—
Али и Гриот молча ждали. Данн вскоре опомнился и продолжал:
— Они знали обо всем. Они знали про тайник. — И тут он громко, зло расхохотался и сказал: — Чего ради, спрашивается, эти две грязные вороны хранили свои секреты?
— Вероятно, ради тебя, — предположил Гриот. — Если бы ты согласился поступить так, как хотели старые принц и принцесса, они бы тебе всё рассказали.
— А мы и без них обнаружили тайник — ты обнаружил его, Гриот. И нам с Маарой не пришлось танцевать под их дудку. — И Данн снова замолк, вперив в пространство неподвижный взгляд, однако на этот раз дышал он ровно, а на лице застыло холодное выражение.
Гриот смотрел на руки Данна, лежащие на столе. Они то сжимались в кулаки, то разжимались. Длинные, тонкие пальцы подрагивали. Данн заметил это и плотно сцепил руки.
И Али сидел со сложенными вместе ладонями. Казалось, что его небольшие, смуглые, умные руки тоже слушают.
А вот руки Гриота были совсем иными — крупные, плотные, полные силы. Невозможно вообразить, чтобы эти пальцы сжимали тонкую тростниковую палочку, которая лежит возле Али, окунали ее в маленькую глиняную чернильницу.
— Господин! — громко окликнул Али Данна. — Господин!
Данн вернулся к ним.
— Господин, в Центре есть такие лодки, которых у нас нет. Я отправил писцов измерить их и зарисовать. Если я когда-нибудь вернусь обратно на родину, то возьму эти записи с собой.
— Отличная мысль, — одобрил Данн. — Хорошо, что тебя интересуют лодки, а не оружие. Ружья, скопированные с тех, что хранились в Центре, сейчас встречаются по всему Ифрику.
— Но в нашей стране у нас и так есть множество вещей, которые выставлены здесь, в Центре.
— Выходит, вы опережаете нас.
— Да, опережаем, тебе даже не представить, насколько дальше продвинулись мы в развитии. Существуют свидетельства — свидетельства, сохраненные в наших сказаниях, — что когда-то мы были великой цивилизацией, давно, еще до Йеррапа, когда люди там жили в дикости и сроду не мылись.
— И что же было дальше?
— Они перестали быть дикарями. У них появилась наука, как видно по хранилищам Центра… А потом, когда надвинулся ледник, они побежали из Йеррапа как крысы с корабля, затоптали нас и разрушили и уничтожили все, что у нас было, — за исключением наших сказаний, которые сейчас помогают нам всё начать заново. Мы ведь начинаем заново, господин.
Данн сидел и ухмылялся как будто про себя, но на самом деле ухмылка предназначалась его собеседникам.
— Ага, вы начинаете всё сначала. Скажи мне, Али, а вам это еще не надоело?
Гриот слушал как никогда раньше. Он знал, что был близок к пониманию того, что сидело глубоко внутри Данна, чего ему, Гриоту, раньше никак не удавалось постичь или хотя бы представить.
— Я знаю, о чем ты думаешь, господин, — сказал Али. — Да, мне тоже знакома эта мысль.
— Снова и снова, — говорил Данн. — И ледник тут ни при чем, людям не нужен лед. Мы и сами можем всё уничтожить. Снова и снова.
— Господин, — ровным голосом прервал его Али, — если позволить этой мысли взять над собой верх, то можно сразу замотать голову одним из наших красных одеял и навсегда погрузиться в темноту.
— Вот именно! — воскликнул Данн. — В самую точку! Молодец, Али!
Гриот не сдержался:
— Господин… Данн… генерал… нет. Так нельзя. Разве ты не понимаешь?.. — Он замолчал, потому что голос отказал ему.
— Чего я не понимаю, Гриот? — Данн снова улыбался, но это была уже не мрачная ухмылка, а сочувственная улыбка вроде той, с которой он слушал рассказы писцов и переводчиков — о голоде, о потерях, о пожарах, о боях. — Бедный Гриот, — сказал он и, вытянув свою изящную руку, положил ее на плечо Гриота.
Гриот ощутил дрожь в пальцах Данна. Никогда еще Данн не говорил с ним так, как сейчас: по-доброму, даже ласково. И улыбка Али тоже была доброй.
— Бедный Гриот… Ну… что тут скажешь? — Он обратился к Али, убрав с плеча Гриота холодную дрожащую руку. — Вот человек, которого еще не посещала эта мысль. Она еще не успела змеей вползти к нему в мозг.
— Тогда можно считать капитана Гриота счастливым человеком, — ответил Али.
— Да. Гриот, когда эта мысль все же постучится в твою голову, вспомни, что я предвидел это и сочувствовал тебе заранее.
— Да, господин, — сказал Гриот.
* * *
Гриот спал в комнате между комнатой Данна и большим залом. Однажды ночью его разбудил лай снежного пса, только раздавался он не из комнаты Данна, а откуда-то из Центра. Гриот заглянул к Данну, но его кровать была пуста. Тогда Гриот выскочил в большой зал, где струился из-под крыши серый свет, пересек его бегом и вышел на улицу. Луна стояла высоко и — редкий случай — не была скрыта облаками. Когда слышался лай Раффа, Гриот бежал. Когда лай затихал, он останавливался. Похоже, пес был где-то возле входа в тайник. Гриот направился туда и увидел белую массу впереди, там, где был узкий проход в тайник. Рафф был слишком велик, чтобы протиснуться в него. Он враждебно зарычал при появлении Гриота, но, когда понял, кто это, подбежал ближе и ухватил его зубами за руку. Пес явно хотел, чтобы Гриот провел его в тайник. Когда Раффа все же пришлось оставить, он так жалобно заскулил, что сердце Гриота сочувственно сжалось.
— Подожди здесь, — сказал он собаке. — Я скоро, Рафф.
Сам Гриот ужом скользнул в щель между стенами и пробрался в тайник. Там горел свет. На полу сидел Данн. Он прижимался к прозрачному коробу с книгами, обхватывал его руками и… то ли напевал что-то себе под нос, то ли приговаривал, Гриот не мог разобрать. Он слышал только монотонный, бесконечно тоскливый вой, который так напоминал поскуливание Раффа, оставленного снаружи.
Данн не повернул головы, но прекратил свой напев и спросил:
— Гриот, что ты тут делаешь?
— Пришел посмотреть, все ли с тобой в порядке.
— У меня уже есть один сторожевой пес, Гриот. — Данн встал с пола и высоко поднял свой небольшой фонарь — так, что красноватое сияние падало на одну из страниц, прижатую к прозрачной стенке.
Данн обернулся, и Гриот испугался при виде его лица. Дикое выражение, лицо явно больного человека.
Данн прошел мимо Гриота к выходу и скрылся в проеме между стенами. Гриот остался в темноте. Ему стало страшно. В эту ночь он готов был поверить в то, что тайник охраняют привидения. Он торопливо выбрался из комнаты и увидел, что Данн с фонарем в руках ждет его неподалеку.
— Там воняет, Гриот. Здесь повсюду воняет.
— Ко всему привыкаешь. Наверное, мы привыкли и к запаху.
— А я вот не могу привыкнуть.
— Господин, нам давно пора уходить отсюда.
— Да, пожалуй, ты прав. Но мы еще не узнали все, что можно, из этого хранилища.
Луна скрылась за тучей. Фонарь Данна превратился в красный глаз, горящий в темноте. Снова вышла луна. Над крышами и дворами плыли клочья тумана.
— Ты веришь в привидения, Гриот?
— Я пока не видел ни одного.
— О, да, какой разумный подход к вопросу. Но, положим, мы их чувствуем, тогда их видеть не обязательно.
— И не чувствовал ни одного. Господин… — Гриот предпринял попытку пошутить. — Я бы предпочел не вести беседы о привидениях в таком месте и в такой час.
— Ты всегда такой рассудительный, Гриот. Пойдем.
И Данн двинулся вперед, в сопровождении верного Раффа, к своей комнате. Там он сел на кровать, а снежный пес устроился рядом.
Данн сказал через голову пса:
— Гриот, я не совсем здоров.
— Да, господин, это заметно.
После этого некоторое время Данн молча сидел и перебирал пальцами шерсть снежного пса.
— Господин?
— Что, Гриот?
— А ты можешь сказать, в чем именно заключается твое нездоровье?
— Появился Другой, Гриот. Он хочет взять надо мной верх.
— Понятно.
— И что же тебе понятно? Ты видел Другого. Ты видел его в действии.
— Да, видел. Но сейчас, как мне кажется, его здесь нет.
— Да здесь он, где же ему еще быть! Ведь я же здесь, правда?