В зеркале отражалась растрепанная, зацелованная, счастливейшая в мире девица. Я посмотрела на нее хмурым взглядом, а у самой губы растянулись в глупейшей улыбке.
Умылась скоренько, оделась, привела прическу в порядок, насколько это вообще было возможно, и вышла из ванной.
По кухне плавал горький аромат - Третий разговаривал по телефону, прижав мобильный щекой к плечу, и варил кофе.
Я снова присела на стул с намерением выложить-таки цель своего визита. Пока Третий обсуждал дела – во втором часу ночи, я махом допила холодный чай и задумалась.
Было ли мне стыдно из-за случившегося? Нет. Говоря нелитературным языком, каким говорит персонаж из популярного сериала: я просто «очешуела» от своей реакции на близость Третьего. В глубины мотивов и цепных реакций лезть не хотелось. Что случилось, то случилось.
Из раздумий меня вывел стук поставленной поблизости чашки – свою Артем держал в руках.
- Ну, давай, пошути, - подражая дедовым интонациям, протянула я.
Третий засмеялся.
- С чего бы это я вздумал шутить? Ко мне в гости пришла красивая девушка, мы приятно пообщались, выпили чаю, затем вот, кофе.
Я поглядела на него из-под бровей, но решила воздержаться и тему не развивать.
- Так ты перейдешь к делу, или мы продолжим общаться исключительно как красивая девушка и, покоренный ее обаянием, мужчина? - криво улыбнулся Артем.
От его веселья не осталось следа – приготовился слушать.
В самом деле, подумала я – время позднее, мне еще домой возвращаться, да и Счастливчик, надо думать, в машине явно заскучал.
Отставила чашку, поглядела на Третьего, что к своему кофе не притронулся и заговорила:
- Ты прекрасно помнишь, при каких условиях мы познакомились. Не перебивай, - остановила жестом, увидев, что Третий собирается что-то сказать. - Все, что мне нужно от тебя – адреса тех двоих.
Кивнув, Третий склонил голову набок – посмотрел оценивающе. Так, что захотелось заерзать.
- Я так и думал. И что, позволь спросить, ты станешь делать, когда эти адреса окажутся у тебя в кармане?
- Это уже тебя не касается, - я выдержала его взгляд и забарабанила пальцами по столешнице.
- Как раз напротив, - встал из-за стола Артем. – Адреса дам тебе я, и тем самым возьму на себя ответственность за последствия. Да и любопытно. Так что – отрежешь яйца, вспорешь брюхо?
- Говорю – не твое это дело! – поднялась и я.
Задрала голову, чтоб видеть выражение лица, и поняла, что ничего Третий мне не даст, пока не получит ответы.
- Я просто пристрелю их, - сказала тихо, но от того не менее твердо.
Третий на миг даже перестал хмуриться. Хмыкнул.
- Из пальца? Ты хоть подумала, что достать оружие, пройти в дом никем незамеченной, выстрелить в живого человека, уйти без свидетелей, для тебя – нереально?! О моральной стороне я вообще молчу. Да у тебя просто рука не поднимется. И загребут тебя, если действительно пальнешь, спустя минут пятнадцать.
- Ты ничего не знаешь, - зло прошипела я, чем сама себя удивила, оказавшись, вплотную прижатой к Третьему. – Сделаю это без всяких проблем и колебаний: раз – и всё. Поверь, обойдется без сожалений и причитаний - убью, не раздумывая, и будь что будет.
Мы впились друг в друга взглядами, и что Третий увидел в моих глазах – не знаю. Может, уверенность в собственной правоте, может, непоколебимую решимость, но он моргнул и наваждение прошло. Я отодвинулась, обняла себя руками и стала ждать ответа.
- Допустим, - склонил голову набок Третий, - но зачем тебе браться за это дерьмо? Несколько лет прошло, живи спокойно и ни во что не ввязывайся.
- Надо, - безапелляционно рубанула я рукой.
Неужели не понимает, что мне необходимо отомстить. Просто для того, чтоб жить дальше. Такие мрази, как те двое, просто не имеют права топтать землю. Не имеют и всё. Даже если потом я сгнию в тюрьме, или психушке, мне надо. Позарез.
- Что же, твоя просьба ясна. Теперь хотелось бы услышать предложение. Как ни крути – это мои сослуживцы. Почти что друзья. Жаль, что укурки.
- Двести тысяч. В зарубежной валюте, разумеется.
Я ждала этого вопроса. Ради него я горбатилась над бумагами, ради него согласилась вести черную бухгалтерию, после чего шеф буквально готов был носить меня на руках.
Вдруг оказалось, что я мстительная, злобная дрянь с криминальными наклонностями, готовая вкалывать как проклятая, только бы пристрелить двоих ублюдков, поломавших мне жизнь. Впрочем, с учетом того, что я научилась принимать свои недостатки философски, знание это ощутимого урона не нанесло.
А вот реакция Третьего – она меня снова удивила.
На мое предложение он рассмеялся. От души: громко, со вкусом.
Неужели мало? Понятно, ему нелегко предавать друзей – кодекс чести и все такое, но двести тысяч долларов…
- Как банально, девочка. Чего-чего, но денег мне и своих хватает за глаза, - отсмеявшись, ответил Третий.
- Тогда чего ты хочешь? – нахмурившись, поинтересовалась я.
Третий пугал нелогичностью, абсолютным равнодушием к деньгам – ведь такая сумма любого бы привела в восторг. Но, мужчина напротив смотрел на меня спокойно, без азарта в глазах, только искорки веселья догорали где-то в глубине зрачков. Тогда я впервые подумала, что ничто не мешает ему указать на дверь, выставив, таким образом, меня за порог – вон из своего дома, памяти, жизни.
- Дай-ка подумать, - сделал он театральную паузу, - всё, что я мог бы хотеть, у меня уже имеется.
- Выходит, заинтересовать тебя нечем, - протянула я и опустила глаза.
Как ни крути, а такого исхода не ожидала, и принимать поражение было обидно. И все же, не смотря на нарастающий в груди ком, я не стала унижаться: молить, просить, а переборов досаду, всего лишь бодро улыбнулась Третьему на прощание.
Затем вышла из кухни. Подобрала валяющееся пальто, накинула его на плечи и присела обуваться.
- И далеко собралась? – через мгновение спросил появившийся следом, Артем.
Отвечать не сочла нужным. От обиды казалось, что вот-вот умру, если перестану собираться.
- Я спросил – далеко собралась? – он наклонился, отобрал обувь из рук и зло зашвырнул ее куда-то вглубь коридора.
- Какого черта? – выпрямилась я и зло уперлась Третьему в грудь руками.
От досады чертовски хотелось плакать. Даже не так. Хотелось выть. Вот бы оказаться в машине, неспешно тронуться с места, а потом разогнаться на пустой трассе до свиста в ушах. И кричать, во весь голос кричать, пока не откажут связки. И чтобы не заканчивалась дорога и эта сумасшедшая езда! Пусть пропадом исчезнет память, прошлое, и эта дикая ночь наедине с Третьим.
- Я вспомнил, что кое-чего у меня нет. И я готов выменять это на адреса тех двоих придурков.
- И что же это? – отвлекшись на мысли и тепло его тела, что грело ладони, с некоторой заминкой, поинтересовалась я.
Третий улыбнулся краешком губ и ответил:
- Это ты. Я хочу тебя.
***
С минуту я смотрела на него недоуменно. Казалось бы, пора привыкнуть к тому, что Третий мастак на неординарные деяния, но это было слишком. Слишком абсурдным оказался ответ, слишком невероятным.
- Ты спятил? – других версий априори не было.
- Почему сразу спятил? Просто ничего другого мне не надо, - Третий сложил руки на груди.
- И что я должна буду делать? Мыть полы и посуду, заниматься с тобой сексом? Что это вообще значит – хочешь меня. Меня как женщину, посудомойку, домашнего питомца? Я не понимаю! – перечисляя, начала злиться, забыв, что еще несколько минут назад хотела плакать.
Как, черт возьми, осознать, что кто-то вместо четверти миллиона долларов (без малого) выбрал обладание сумасшедшей девицей?
- Давай обсудим все это утром. Поздно уже. Обещаю, что завтра расскажу все, что ты захочешь узнать, - на этом Третий вздохнул и посмотрел на меня нарочито грустными глазами.
- Ладно, - кивнула я, - не пойму только, зачем ты зашвырнул мою обувь черт знает куда. Прикажешь босиком топать до машины? Ладно бы лето было, но на улице снег лежит, - я отошла к входной двери с намерением, во что бы то ни стало выбраться из дома этого странного человека.
Артем потер глаза:
- Предлагаю остаться с ночевкой. Опасно ехать в такой поздний час – уснешь ненароком и в кювет. К тому же – смысл уезжать, проводить в пути два часа, если утром мы решили встретиться. Бензин сэкономишь.
Логика в доводах бесспорно была, оттого я кивнула:
- Хорошо, останусь. Но все равно следует вернуться к машине – там у меня зверь, он голоден и явно заскучал. Думаю, нужно принести его в дом.
Третий поднял брови и только, хотя, наверняка решил, что таким образом хочу сбежать. В самом деле, кто поверит, что отправившись на встречу к незнакомому мужчине, можно взять в качестве моральной поддержки какого-то там зверя. Я бы не поверила.
Третий протянул ладонь и многозначительно глянул, приподняв бровь. Вздохнув, вложила в нее ключи от машины.
- Не упусти его, если вдруг начнет драпать. Счастливчик не очень-то любит чужих.
Сказав это, я скинула пальто и прошла в зал. Улеглась на диване, подложив под голову локоть.
На самом деле я не знала, как кот относится к чужакам, поскольку за все прожитое вместе время, никто посторонний не переступал порог нашего дома. Какая-то ревнивая часть сущности страстно желала остаться единственной привязанностью для Счастливчика – и желание это грело, поскольку имелись сомнения, что кто-то другой способен полюбить такую как я.
В висок стрельнула острая боль – пришлось прикрыть глаза ладонью, чтобы полегчало. Сознание затуманилось – то ли от боли, то ли от усталости, что вдруг навалилась на плечи. Как еще объяснить странные мысли и перемены настроения, что одолевали последние несколько часов?
Я закрыла глаза, уткнулась лицом в подушку и загадала желание - уснуть.
Через пару минут хлопнула входная дверь, вслед послышалось протяжное: «мау». Кот, всегда тонко чувствующий мою боль, мгновенно вычислил, где нахожусь, и, задрав хвост, быстро запрыгнул на живот, а после и перелез на грудь – поближе к пульсирующему виску.
Третий, поглядев на семейное воссоединение, покачал головой, что-то хмыкнул под нос и прошел дальше по коридору. Счастливчик заворчал, я снова прикрыла веки и погладила кота по спине.
- Постелю тебе в своей спальне, вторая комната – кабинет, так что там негде прилечь.
- А сам? – не открывая глаз, спросила я.
- А с тобой разве нельзя? – хмыкнул Третий. – После того, что мы проделали в прихожей, стесняться глупо.
- Кто сказал, что я стесняюсь? Проделанное в прихожей было случайностью – не более чем проявлением бушующих гормонов, а спать в одной постели – это уже куда более личное, чем простой трах в коридоре.
- Забегая наперед, скажу, что наши гормоны побушуют еще не раз, милая. Так что, придется сблизиться, - прокричал издалека Третий.
- Я еще ни на что не согласилась, - так же громко ответила я.
Счастливчик нервно двинул ухом. Не иначе потому как вечер всё острее смахивал на историю в духе Льюиса Кэррола.
- Куда ты денешься, - пропел в ответ Третий.
Отвечать не стала – сделала вид, что не расслышала - шутки утомили. Наверное, потому что, никакие это были не шутки.
Через несколько минут Третий по-джентельменски уступил свою опочивальню, и мы с котом без промедлений туда перебрались.
Уснула я на широкой чужой кровати, где простыни пахли липовым медом и мятой. Уснула, с мыслью о том, что чуднее вечер мне проводить не доводилось.
***
В палисаднике цвели яблони – их свежий, пряно-весенний дух кружил голову и будоражил просыпающуюся живность - к одному из раскрывшихся цветков как раз подлетел толстый шмель.
Он долго устраивался – то усаживался, то снова кружил неподалеку, но неизменно возвращался к запримеченному цветку.
Земля под ногами была влажная, рыхлая – свежевскопанная. Отец обычно управлялся скоро – минут за двадцать, хотя и некуда было спешить. Он привычным, сильным движением втыкал штык лопаты в землю, повязывал на поясницу байковую клетчатую рубашку, оставаясь в белоснежной футболке, и после: работа вскипала. В скором времени закончив дело, и утирая лоб тыльной стороной ладони, отец оглядывал палисадник внимательным взглядом – подмечая новый фронт работы, и к этому времени мама как раз выносила из дома прозрачный графин с яблочным компотом.
Родители нередко устраивались на лавочке под кустом сирени – говорили о чем-то, иногда смеялись…
Сейчас у забора распускал первые листочки крыжовник – его густо растущие кусты давали щедрый урожай, и какое изысканное из него получалось варенье! Чудо, а не десерт! Соседи часто интересовались рецептом, да только все равно ни у кого не получалось повторить вкус того варенья. Выходило оно неплохим, причем, весьма и весьма – мама улыбалась, когда приносили на пробу, но все же… не хватало упругости ягодам – чтобы лопались на языке, выпуская кисло-сладкий сок. И немудрено – ленились ведь сделать все тщательно. Мама же, перебирая бусинки крыжовника, всегда отделяла перезрелые, а те, что оставались в ведерке – зеленоватые, тугие, после фаршировала кусочком грецкого ореха. Забракованным ягодам применение находилось быстро – они все оседали в наших с папой животах. Мама же, посмеивалась только, и ловко нашпиговывала орехами крыжовник. Ягоду за ягодой. Кропотливая это была работа – из крупного ведра собранных плодов получалось две-три небольшие баночки варенья. Зато, какое оно было на вкус – неповторимое. И радостно было открыть лакомство суровой зимой, когда за окном воет и стонет ветер. Трепетно было переливать его в стеклянную пиалу и подавать к душистому чаю, приправленному специями. И пусть много в кладовке хранилось заготовок: закатанные помидоры, хрустящие огурцы – все как один пупырчатые, размером с мизинец; нарезанные кружочками кабачки, соте из баклажанов, сладковато-острое лечо, закупоренные банки с черешней, вишней… то же варенье – смородиновое, клубничное… но, все равно не было ничего вкусней того - крыжовникового. Наверное, потому, что те вечера – пока сортировали, чистили, мыли, фаршировали - были уютными, семейными, теплыми, как мягчайшая кошачья шерстка. И вкус у варенья получался особенный, ни с чем другим несравнимый.
А земля и правда, рыхлая – ноги утопают в ней, вязнут. До лавочки бы добраться, не испачкав сандалии – как только в них по ранней весне пальцы не мерзнут. Лавочка старая – на ней ножиком выцарапано «Злата» и рядом пририсовано корявенькое сердечко. Скамейка еще влажная, но сидеть приятно, и дышится легко, свежо. Полной грудью дышится, как давно не бывало.
А яблони всё цветут, испуская дивный аромат – на него слетаются молодые пчелы, и, надо же – прогоняют неповоротливого шмеля – вот он, теперь кружит у волос.
Скрип калитки привлекает внимание, и отступают на задний план запахи, навеянные воспоминаниями вкусы, потому что замечаю - мама идет.
Она так молода, и так невозможно красива! Улыбается, смотря под ноги, и от глаз к вискам бегут лучистые морщинки. Хочется встать, кинуться навстречу, обнять, но почему-то невозможно пошевелиться.
Тело налилось странной тяжестью – и ноги, ноги словно свинцовые, а глупые на вид сандалии все-таки испачкались – на подошву толстым слоем налипла грязь. И эта приставшая земля так тяжела, что шагу ступить невозможно.
Смотрю на маму и понимаю, что она вот-вот пройдет мимо, даже не обернувшись, не заметив меня, не обняв. От обиды в горле застревает ком – такой плотный, что нечем дышать, на глаза наворачиваются горячие слезы. Хочется крикнуть «мама!», но губы склеились – сухие, только до ранок искусанные.