В кабинете директора с утра было шумно. Я постучал, никто не ответил. Открыл дверь и чуть не рассмеялся.
Мадемуазель Рошетт кричала на Гордона, на его лице было скучающее выражение. Это он умеет. Имея дома жену, подобно Рошетт, и такую дочь, как Элена, не мудрено научиться отрешаться от постоянного пиления. Я прислушался к крику Рошетт.
- Ты не представляешь, насколько этот мальчишка дерзок! Он просто увез моего сына! И нагло заявил, что Калеб больше вообще не появится дома! Ты хоть понимаешь, что это значит, Гордон! Я заявлю на него в полицию! Он у меня сядет! Учитель! Ага! Может, он вообще мальчиков любит молоденьких!
Гордон хрюкнул, маскируя это кашлем. Присутствующая здесь же мадам Пьюси закатила глаза к потолку.
- Мадемуазель, я действительно люблю мальчиков, только конкретных… не своих учеников.
Она обернулась и гневно проговорила:
- Я засужу тебя! Ублюдок!
- Прошу не оскорблять меня, я родился в браке. По поводу того, что вы тут орали, и то, что я успел услышать… Я уже Вам говорил, Люсиль, не думайте, что я не смогу постоять за себя и отстоять интересы Калеба.
- Я его мать! – Закричала она.
- Не кричите. Я слышу прекрасно. Мать? Что такое мать?
Мадам Пьюси улыбнулась, Гордон сделал вид, что очень занят, разглядывая узор на чашке.
– Я расскажу Вам, Люсиль. Мать - это опора и поддержка, любовь и преданность, сила и тот уголок, куда можно всегда прийти с любой проблемой. Вы не мать. Вы просто женщина, родившая ребенка. Ребенка, который счастлив совершенно в другой семье и который ненавидит женщину, родившую его. Уж извините, Люсиль, но Калеб не будет с Вами жить.
- Если ты лишишь меня родительских прав, его отправят в приют! – Снова повысила она голос.
- Все лучше, чем с вами. Но я снова разочарую Вас, Люсиль, в приют Калеб не попадет. Он будет жить с человеком, который покажет ему любовь семьи и мир надежды.
- Как ты смеешь…
- Гордон, я хотел лишь сказать, что сегодня к десяти подойдет социальный работник со всеми бумагами на Калеба Рошетта. Ты, как директор школы, сможешь заверить документы, хотя, очевидно, что это не понадобится. Мы с Калебом подойдем к десяти.
Люсиль хотела меня обойти.
– И, Люсиль, если я не найду Калеба в школе или он не придет на встречу, я обещаю, что будет жарко.
Она вылетела за дверь.
- Джон, ты разошелся. – Улыбаясь, проговорил Гордон. – Но справиться с ней, пожалуй, сможешь только ты и Поль.
- Да, мы должны благодарить Вас, молодой человек. Я много раз пыталась поговорить с Калебом. Но он так боялся матери, что на контакт не шел вообще. Все больше бравады. – Печально закончила мадам Пьюси.
- А мне кажется, что мы все должны благодарить Себастьяна.
Они улыбнулись.
– Ладно, пойду, расписание перепишу, а то вечно опаздываю на свои же уроки или раньше прихожу.
Они вдвоем засмеялись. Попрощавшись до десяти, я пошел к доске расписания и выписал свои уроки. Самый загруженный день у меня вторник. Это было хорошо. Значит, вернувшись со свадьбы в понедельник, мне не нужно будет сильно напрягаться и переживать.
Я дописывал расписание на пятницу, когда на доске появилась тень. Я обернулся. Сзади стоял мужчина. Шатен с карими глазами, накачанный, из чего я сделал вывод, что он учитель физкультуры, да и одежда говорила об этом. А вот взгляд с меня не сводит, такой злой взгляд. Я уже успел чем-то обидеть физрука? Не помню. И на педсовете его не было, вроде. Такого бы я запомнил.
- Ты Вилсон?
Такой баритон, я даже заслушался. Ему бы петь, а не детей учить.
- Прошу прощения, но мы незнакомы, и я бы предпочел мсье Вилсон, если не трудно.
На лице мужчины отразилось понимание.
- Ладно, мсье Вилсон, у Вас сейчас есть урок или мы можем поговорить?
И о чем, интересно…
- Да, конечно, до конца этого урока я свободен.
- Тогда в учительскую, там сейчас никого нет.
Я кивнул и он сделал жест рукой, чтобы я прошел вперед. Мы в тишине дошли до кабинета и сели за стол. Он помолчал несколько минут, а потом сказал фразу, от которой мне захотелось упасть на пол и ржать.
- Тебе лучше уволиться.
Я смотрел на него и пытался сдержаться из последних сил.
- Простите, Вы не представились.
- Ты можешь звать меня Франсуа.
- Ага, Франсуа, прекрасно. Так чем вызвана Ваша просьба, Франсуа?
- А это не просьба, это совет.
Я улыбнулся.
- У меня тоже будет совет Вам. Если противник меньше и кажется слабее, это может быть всего лишь обман зрения. А еще противник может обладать той властью, которая Вам, Франсуа, недоступна. Простите, но у меня урок, а опаздывать я не люблю. Было приятно познакомиться.
- Ты не понял, я не шучу. Мне нужно, чтобы ты уволился и освободил место в штате… - Он встал.
Ну да, он возвышался надо мной, но мне, почему-то, совершенно не было страшно.
- Франсуа, я еще раз повторяю на чистейшем французском – нет, mon cher.
Он уже хотел что-то возразить, но прозвенел звонок с урока, и я, схватив ключи от класса, вылетел за дверь. Войдя в класс, я не выдержал и засмеялся. Боже, да это не школа, а какой-то серпентарий. Всем что-то нужно, но в то же время всем плевать на чужие проблемы. Как же они дышат одним воздухом?
К десяти часам в мой кабинет вошел хмурый Калеб. В глаза не смотрит и руки дрожат.
Я встал и подошел поближе.
- Калеб?
- Я думаю, не стоит… - И руки в карманы спрятал.
Я повернул его за подбородок к себе и чуть не выругался на немецком. Глаз снова был красный от лопнувших сосудов, и губа разбита. Он слизал капельку крови и, вдруг судорожно вздохнув, кинулся ко мне в объятия.
– Не могу больше… не хочу… устал. Устал от нее…
- Тише. – Я прижимал его к себе и гладил по голове.
А он все продолжал реветь.
Я присел на парту и притянул его сильнее.
- Прости.
- Все хорошо. Не извиняйся.
Я не могу понять ее, за что? За что она так с ним? Почему просто не отдала в приют, раз не нужен? Зачем издевается над психикой ребенка?
Урок двенадцать. В новую жизнь.
- Собственно, мне не нужно Ваше согласие. Я хотел только взглянуть на ребенка. И со всем уважением, мадемуазель Рошетт, я с удовольствием лишу Вас материнских прав. Калеб, как часто Ваша мать позволяет себе вот это? – Мужчина средних лет подошел к парню и, приподняв его подбородок, повернул к свету лицом. На щеке уже четко выступал красный след от руки. Вообще, это было лишнее, и социальный работник явно переигрывал, но в то же время Рошетт сама себя зарыла еще глубже нападением на сына.
- Каждый день. – Тихо ответил Калеб на вопрос.
- Очень прискорбно. Я вынужден настаивать на подписи бумаг, иначе все это будет проходить через суд.
Мадемуазель Рошетт сжала ручку так, что та треснула. Она отбросила ее и взяла другую, чиркнула роспись в документах и процедила сквозь зубы:
- Ты еще приползешь и будешь просить принять тебя, а я посмеюсь тебе в лицо, щенок.
- Не думаю, мадемуазель, это все лишнее. Калеба Вы больше не увидите. – Обнимая парня, сказал я.
- Конечно, приют лучше, чем родной дом!
Парень в моих руках напрягся, я погладил его по плечам.
- Мадемуазель Рошетт, я умоляю Вас заткнуться, пока Вы еще работаете здесь. – Строго проговорила мадам Пьюси. – Иначе мне придется просить директора подписать Ваше заявление об уходе!
Люсиль округлила глаза.
- Я не писала никакого…
- Это Вы так думаете. – Ухмыляясь, ответила ей мадам. Я про себя веселился. Вот что это? Дай людям небольшой пинок, и они готовы делать дальше все сами. Если бы от этого промедления еще и дети не страдали, было бы прекрасно.
- Не устал? – Шепнул я Калебу на ухо, он покачал головой.
- А что теперь? – Спросил он, стоило закрыться двери за его матерью.
- А теперь у тебя последние уроки на сегодня, потом поедем знакомиться с твоим опекуном.
Он кивнул. Я видел, нервничает. И понимал, сейчас ему сложно принимать решения. Он думает, что все они неправильные, и сомневается в себе еще больше, чем раньше. Раньше он знал, что, даже если мать его не любит и не уважает, он все равно может рассчитывать на угол. А сейчас его гложет сомнение.
Я взял его за руку, и мы покинули кабинет директора под восхищенные взгляды.
Мы спустились во двор, и я усадил парня на лавочку, присел рядом.
- Знаешь, так странно. Я всю жизнь жил под ее рукой и даже не думал, что все может измениться за какие-то считанные дни. Ты как ураган. – Он улыбнулся.
- Я знаю, ты не первый, кто мне это говорит. Хотел бы я, чтобы в моей жизни было то же самое.
- Ты о матери?
- Да. Уже завтра вечером я посмотрю ей в глаза, и знаешь, совершенно не горю желанием.
- А если не ехать?
- Мой брат не простит мне этого. Да и потом, его свадьба откладывалась уже два раза. И все по одной причине, сначала я отказался ехать, а потом мать запретила мне приезжать, а он хочет видеть на своей свадьбе и меня и ее. Говорит, что мы родные ему люди, и он не может нас разделить. А откладывать событие уже просто глупо, да и невесту жалко.
Калеб улыбнулся.
- Я теперь даже не знаю, как благодарить тебя…
- Не нужно. Пообещай просто, что не обидишь олененка. – Мягко сказал я, он кивнул.
Из здания выбежал объект нашего обсуждения, оглянулся и быстрым шагом направился к нам. Я нахмурился. Мальчишка был в слезах.
– Себастьян?
Он, не говоря ни слова, кинулся ко мне в объятия и завыл.
- Что случилось? – Взволнованно спросил Калеб.
- Мама пришла в школу… сейчас ждет Вас, мсье.
Я обнял его покрепче и погладил по светлым волосам. Он сегодня был опять без формы. По-моему, он ее вообще не носит. На нем были узкие брючки и свитер с горлом. На шее несколько веревочек с кулончиками, точно такие же на запястьях. Рюкзачок.
- Хорошо, пойдем и поговорим с твоей мамой.
- Только прошу Вас, мсье, не говорите ей о том, что я… что мне нравятся мальчики. Она этого не переживет.
- Я помню, что обещал тебе это, олененок.
Он шмыгнул носом и улыбнулся, украдкой смотря на Калеба.
- Как все прошло? – Тихо спросил он.
- Неплохо. Я теперь официально бездомный и не имею родителей…
Я притянул его в свои объятия.
- Это не так, у тебя есть дом и опекун.
Калеб фыркнул:
- Захочет ли он меня, когда увидит?
- Захотеть он тебя и не должен, а вот все остальное – возможно. Так, пойдемте, у меня сейчас урок, и еще с мамой твоей поговорить нужно. И, Себастьян, не переживай.
Он вытер слезы платком и кивнул. Мы втроем прошли обратно в школу, и Калеб пошел на уроки, пообещав прийти после. А мы с Себом поднялись ко мне в класс.
Около окна стояла его мама. Вся в сером, в перчатках и милой шляпке. Я даже вспомнил картины с истинными католичками. Она была именно такой. Без косметики, с плотно поджатыми губами. Вроде бы в недовольстве и с презрением, но в то же время с равнодушием на лице.
- Мадам Лайбе, прошу. – Я открыл дверь, и она вошла. Спина прямая.
– Простите, что заставил Вас ждать, были небольшие проблемы. Присаживайтесь.
- Я пришла сюда, мсье Вилсон, не для того, чтобы любезничать. Я хочу поговорить о своем сыне.
Я вздохнул про себя.
- Я думаю, будет неправильно, если Вы будете стоять, а я присяду.
Она нахмурилась, но присела за первую парту. Себастьян сел тоже за первую, только соседнюю, на мать не смотрит. Если в первой ситуации у нас тирания и презрение, то здесь, скорее, контроль и равнодушие. Я, если честно, не знаю, что страшнее. Печально.
- Так что сделал мой сын, что я удостоена чести в первых числах сентября быть приглашенной на беседу?
Я вздохнул и сел на край своего стола, она недоуменно подняла бровь.
- Мадам Лайбе, я хотел поговорить с Вами о постоянном избиении Себастьяна, и о причине этого избиения.
Себастьян даже немного приподнялся с места и прикусил губу.
- Моего сына не могут избивать. Вы ошиблись, мсье.
Я даже не знал, что ей сказать. Она проговорила это так, как будто она была последней инстанцией, и ее слово - это закон.