Впрочем, грустили больше старшие. Младшие же были взбудоражены впечатлениями полета — первой серьезной переменой обстановки в их однообразной дотоле жизни. Еще больше волновало их предстоящее прибытие на Землю, где голубое небo, большое Солнце, Луна, огромный горизонт, необозримые водные пространства, растения, животные и неисчислимое множество людей. Молодежь окружала старших и настойчиво требовала все новых и новых рассказов о Земле, задавая бесконечные вопросы. Чем ближе и реальнее становилась Земля, тем больше хотелось знать о ней.
Но и старшие задавали себе вопросы, которые не произносились вслух, потому что никто из присутствующих не мог бы ответить на них. Двадцать лет немалый срок. Как изменилась жизнь на Земле? Что переменилось в жизни народов, стран и отдельных людей?
Улетая с Земли, каждый оставил там близких. Почти все близкие пережили разлуку с ними, как окончательную. Почти все думали, что провожают их на смерть. На другой день после отлета эта уверенность должна была бы стать неоспоримой. Сколько слез, отчаяния, невыразимой душевной муки!
Но люди, решившиеся лететь на Луну, отличались исключительно сильными характерами. Они преодолели тогда это последнее препятствие, самое страшное. Между ними возник как бы безмолвный заговор. Без слов они условились не говорить между собой о близких, не упоминать о них друг другу. От первого дня полета до последнего дня пребывания на малой планете это условие выполнялось нерушимо. Страшным напряжением воли они гнали всплывавшие воспоминания в область бессознательного. Иногда в снах они видели своих родных. Эти сны были ужасны. Явь была полна неустанных трудов. В ней господствовала железная дисциплинированная воля.
Но теперь все прорвалось. Обычный распорядок жизни нарушился и не заменился никаким другим. Сколько воспоминаний, разговоров, горячих слез. Кто умер? Кто жив и как живет? Кто истомился неутолимой болью потери? И каково же будет свидание?
Время стояло, пространство не ощущалось. Но ракета, несомненно, двигалась, изменяя свое положение в межпланетной пустоте. Ритмично постукивала динамо, шипел газ. Глухо и отдаленно трещали бесчисленные взрывы.
Семен напряженно следил за машиной, за скоростью, пристально вглядывался в расположение светил в черном небе. У него на поясе висел сильный бинокль. Безатмосферное небо было удобно для наблюдений. Чаще всего он направлял стекла на голубую звезду, все отчетливее раздваивавшуюся. Страшно медленно, но несомненно — она приближалась.
Очень долго (но как долго — кто знает?), осторожно и лавируя, Семен пробирался сквозь пояс астероидов. Марс он то терял, то вновь находил на небе. Чем ближе, тем труднее ему было следить за ним. Он хотел возможно дальше пройти от большой планеты.
Путешественники изнывали от безделья, главным образом, мужчины; женщины продолжали работу по обслуживанию коммуны. Прежняя планетная тюрьма теперь казалась раем. Эта была тесна. В ней не было работы. Зато дверь ее так или иначе откроется — в смерть или в жизнь.
Но о смерти никто не думал.
Попробовали возобновить «университетские» занятия. О периодичности их, конечно, не могло быть и речи. Но, все ровно, из них ничего не вышло. Стало немыслимым чем-нибудь систематически заниматься. Общее возбуждение постепенно и неуклонно усиливалось.
Тесное пассажирское помещение ракеты было наполнено шумными, беспокойными людьми, выбитыми из колеи. Не ощущая движения корабля, они плавали в воздухе в разных направлениях. Когда они хотели фиксировать свое положение, они брались за ременные поручни, прикрепленные к потолку и стенам. В их образе жизни не было никакой закономерности, никакого ритма. Порой они принимали таблетки, через произвольные промежутки времени: ведь у них, собственно говоря, не было ни времени, ни промежутков его. Порой они ощущали жажду и пили воду. Запас кислорода и водорода был достаточен или казался таким. Иногда возникали оживленные беседы и так же внезапно прерывались. Жизнь без тяготения, без времени, и ином пространстве казалась призрачной, как сон, и впоследствии, вспоминая о ней, иные терпли уверенность в том, что это было наяву: так странно все это было, так смутно отпечатлелось и памяти благодаря отсутствию масштаба времени, как бывает только во сне. И лишь общность воспоминаний подтверждала реальность путешествия.
Иногда выходил, вернее выплывал, из своей кабины Семен, измученный и посеревший, больше всех похожий на призрак. Усталым взглядом он окидывал товарищей, но ни с кем не разговаривал: он инстинктивно берег энергию. Все его умственные силы поглощало управление ракетой, напряженность и сосредоточенность внимания. Очень немногими, самыми необходимыми словами он перебрасывался с Кимом.
Ким все больше осваивался с механизмом ракеты и мог оказывать Семену все более существенную помощь. К концу путешествия Семену стало легче. Он мог спокойнее спать, отдыхать. Когда Семен засыпал, Ким сменял его у механизма управления. Он брал бинокль Семена и следил за светилами. Путь приближал их к цели.
Ким неотступно, думал о новом мире, незнакомом, но принадлежащем ему по праву рождения: ведь он — человек! Он знал, что нет на Земле ничего выше человека в умственном отношении. Он хочет соединиться со своей расой, принять участие в борьбе за освобождение угнетенных и строительстве новой жизни. Во время полета от старших друзей, у которых было теперь много свободного времени, он узнал многое о земной жизни, об угнетении человека человеком, о страстном стремлении угнетенных к свободному труду и созиданию. Его юная голова горела тревогой замыслов и неизбывной энергией.
Шипел газ, стучала динамо, трещали взрывы. Плавали и шумели люди. Ракета как бы стояла. Времени не было.
А голубая звезда раздваивалась, увеличивалась, манила, обещала.
VI. Возвращение
Земля увеличивалась медленно, но так же неуклонно, как увеличивается число с прибавлением новых единиц. Пришло такое время, когда все стали поодиночке и очень часто ходить в маленькую кабинку пилота. Бинокль переходил из рук в руки.
Но уже и простым глазом наблюдаемая, явственно раздваивалась голубая звезда на большую, голубую, и маленькую, светло-серо-голубоватую. Затем Земля стала заметным диском, величиной в серебряный рубль. Облачные волокна проплывали по нему.
Свету в ракете прибавилось настолько, что, наконец, выключили электрические лампы межпланетного корабля. Все говорило за то, что расстояние между ракетой и Землей сокращается.
Особый циферблат, находившийся в кабине пилота перед его глазами, указывал количество газа в резервуарах. Сравнивая это количество с тем, которое было истрачено до сих пор, Семен видел, что остается достаточно. Но он не забывал, что много горючего придется потратить при спуске для торможения ракеты, для борьбы с силой падения на Землю. А если ракета почему-либо уклонится с правильного пути, то еще вопрос — хватит ли газов для того, чтобы выправить путь.
Но этим последним сомнением Семен и подавно ни с кем не делился. Самое трудное прошло. Авось, и завершительная часть необычайного приключения, начавшегося в марте 1941 г., пройдет благополучно.
Теперь Семену стало значительно легче, Ким помогал ему. Семен отдохнул. Часто, поручив Киму управление аппаратом, вернее — наблюдение за тем, чтобы ракета не уклонялась с правильного пути, он пристально вглядывался в родную планету.
Диск ее уже был равен приблизительно лунному диску, каким тот виден с Земли во время полнолуния. Ее голубой цвет стал бледнее, серее, но общая яркость увеличилась и была во много раз сильнее яркости полной Луны. Облака закрывали ее густо. Но когда их не было видно (хотя весь диск целиком никогда не был свободен от них), то внимательному глазу виднелись смутные очертания материков. Края их расплывались в плотной толще земной атмосферы, но Семен узнавал Америку, похожую на песочные часы, знакомые очертания Африки, Австралии и Старого Света. Да, вот Европа, она не больше ладони новорожденного. Что-то в ней теперь делается? Скоро, скоро они узнают это, если путешествие кончится благополучно.
В одну из таких исполненных нетерпеливого ожидания минут, стоя рядом с Кимом и обняв его за плечи (машина шла по данному ей направлению), Семен сказал своему юному другу:
— Теперь уже близко.
— А как? — встрепенулся Ким.
— Сейчас легко сосчитаем. Таким диском, как в от момент мы видим Землю, жителям Земли бывает видна полная Луна. Но диаметр Луны приблизительно вчетверо меньше земного, и, значит, Луна на таком же расстоянии должна казаться в шестнадцать раз меньше. Видимый диск уменьшается пропорционально квадрату расстояния. Если Земля кажется нам отсюда такой же, как Луна с Земли, то, значит, мы находимся от нее в 4X4 = 16 раз дальше. Но тебе известно из твоих занятий по астрономии среднее расстояние от Земли до ее спутника?
— Приблизительно 400.000 километров, — ответил Ким.
— Ну, это довольно грубое приближение, — возразил Семен, — более точная цифра — 384.400 километров. Но так как речь идет о среднем расстоянии и так как оно никакой практической роли играть не будет, то мы можем удовлетвориться этим круглым числом. Итак, помножим его на 16.
— 6.400.000 километров, — сказал Ким, подумав секунду, а затем воскликнул: — Как близко!
Семен невольно рассмеялся. Но, по существу, Ким был прав. Это было, действительно, очень близко по сравнению с теми 414.115.000 километров (в среднем), которые отделяли их от Земли, когда они жили на малой планете. И, что приятнее всего, это расстояние, судя по увеличению земного диска, продолжало непрестанно сокращаться.
Наблюдать Землю становилось все интереснее. В зависимости от своего вращения вокруг оси, она приобретала фазы, подобные лунным, превращаясь то в узенький серп, то в более широкий, то в полный диск, то почти вовсе исчезая из виду, — но тогда она все же часто мерцала еле уловимым пепельным цветом, отражая лунный свет. Когда же она сияла своим ярким серо-голубым светом, при внимательном наблюдении можно было заметить места исключительного блеска — полярные области и горные вершины, где снег наиболее сильно отражал солнечные лучи. Вершины гор отбрасывали длинные тени, но тени эти далеко не были так резки и черны, как тени лунных вершин, наблюдаемые с Земли.
Потом и Луна стала видна в качестве крошечного диска, а на огромном диске Земли сквозь основной голубой цвет стали пробиваться добавочные тона: белизна снежных пространств, желто-красный отсвет песчаных пустынь, зеленоватый колорит лесов и полей.
Наконец, Земля, безмерно увеличившаяся, перестала казаться диском: она заполнила все поле зрения в окнах. Вместе с тем она, потеряла свою яркость и продолжала быстро тускнеть. И вот — стали меркнуть звезды. Ракета вступила в пределы земной атмосферы.
Это произошло неожиданно для Семена. Первоначально ракета двигалась с очень малой сравнительно скоростью, но Семен, бесконечно утомленный длительным напряжением внимания, не учел огромного увеличения скорости с тех пор, как ракета вступила в область земного притяжения.
Неужели он запоздал с торможением, и межпланетный корабль разобьется? Погибнуть теперь, когда они уже у цели, после всего пережитого — как это было бы глупо!
Эта мысль мелькнула в нем метеором. Он вернулся к машине. Клавиатура кнопок и рукояток была покорна его привычным рукам. Но эти руки слегка дрожали. Ким с удивлением взглянул на старшего друга. Семен не заметил его изумленного взгляда. Он давал ракете обратный ход, изменяя направление выхода газов. Стрелка циферблата скоростей показывала теперь умеренную скорость, почти достаточную для спуска. Еще, еще немного…
Но толчок, еще более сильный, чем тот, с каким они опустились на планету Ким, снова бросил ракету на бок. Локоть Семена врезался в циферблат скоростей, и пилот застонал от боли. Он хотел твердо стать на ноги. Но за год невесомой жизни в ракете и за два почти десятилетия на планете Ким он отвык от земного притяжения и не смог сделать сразу нужное усилие. Он напряг все мускулы, и это оказалось очень трудным. Ракета с ее населением была в поле мощного тяготения.
Итак — они на Земле.
VII. На старой планете
Превозмогая острую боль в локте, Семен весело обернулся к Киму: — Приехали, милый!
Ким лежал у ног Семена. Он был жив и невредим, но вид у него был крайне беспомощный. Лицо его выражало недоумение, изумление и ужас. Глаза были широко, открыты. Семен наклонился к нему. Ким лежал совершенно неподвижно.
— Что с тобой? — обеспокоенно спросил Семен, наклоняясь к нему, — ты сильно ушибся?
— Нет, нисколько, — отвечал Ким, но я упал и не могу подняться.
— В чем дело? — поразился Семен, — какая-то странная контузия.
Он стал поднимать Кима с полу. С непривычки тело юноши показалось ему теперь страшно тяжелым. Тут он понял причину беспомощности Кима: его связывало невидимыми цепями земное тяготение. У Кима, конечно, было вполне достаточно физической силы, но он еще не научился соразмерять напряжение мускулов с тяготением.
Ведя под руку своего молодого друга, ноги которого как бы прирастали к полу с каждым шагом, неверной походкой Семен вошел с ним в общую каюту. Они застали картину разгрома. Воздушная машина, динамо, сундук и другие вещи были разбросаны в полном беспорядке. Кое — кто стонал от ушибов. Нюра лежала возле сундука. Она ударилась при падении головой об его стенку, и Тамара только что привела ее в чувство. Она стояла перед ней на коленях, держа алюминиевый стакан с водой.
Майя, Владимир и Рэм ползали на четвереньках, борясь с притяжением. Старшие помогали им встать. Это было уморительное зрелище, и Нюра, придя и себя и случайно бросив на них взгляд, залилась почти истерическим хохотом, столь заразительным, что через несколько секунд тесная каюта огласилась всеобщим стонущим смехом. Тамара уронила стакан, и лужица поползла по алюминиевой стене, ставшей полом.
Семен с удивлением почувствовал, что ему тяжело дышать. Голова стала тяжелой, перед глазами пошли багровые круги. Он подумал, что это следствие усталости или ушиба. Но, когда его взгляд вновь случайно упал на сброшенную и развороченную воздушную машину, он понял: в таком состоянии машина уже не могла действовать.
Тамара, уставшая от смеха и прислонившаяся к стене, пожаловалась:
— Ой, умираю от смеха! Дышать нечем! Задыхаюсь…
— Это не от смеха, — возразил Семён. Выпустив руки Кима, которому пришлось схватиться за ременной поручень, чтобы не упасть, он бросился в сужение конуса и настежь распахнул герметическую дверь. Густой влажный весенний воздух, напоенный сладостными ароматами цветов, хлынул в каюту. Впечатление от этих запахов было потрясающим. В первый момент все остолбенели. Молча, жадно вдыхали они вливающийся земной воздух, с наслаждением и восторгом.
— Какая прелесть! — тихо сказала Майя.
Новый мир, в который она вступала, очевидно, был прекрасен, если уже его дыхание так гармонично и очаровательно. Преодолевая страшную силу притяжения, она с трудом поднялась и оперлась на руку Нюры.
— Ну, что ж, ребята! — объявил Семен, — не оставаться же нам в ракете! Давайте выходить.
— Интересно, в какой части земного шара мы находимся! — воскликнула Тамара.
— Твое любопытство очень скоро будет удовлетворено, — резонно ответил Семен. И, обратившись к Киму, спросил с веселой усмешкой:
— Что ты это делаешь, мой друг?
Ким, как только услышал, что собираются выходить наружу, едва передвигая плохо повинующимися ногами, направился к узлу, в который были связаны термосные костюмы после того, как люди вошли в ракету на малой планете. Он так привык, выходя, каждый раз надевать костюм, что совершенно машинально готовился сделать это и теперь.
— К чорту костюмы! — заявил Семен. — На Земле они нам не понадобятся.
Ким даже чуть недоверчиво взглянул на него — не шутит ли он. Однако Семен был хотя и весел, но серьезен. Ким отошел от узла.
Странная кучка людей вышла из отверстия в сужении конуса. Все они шатались, как после тяжелой болезни. Четверо же самых младших едва двигались, и их вели под руки. Все люди были сухощавы и стройны. Самому старшему из них никто не дал бы больше тридцати лет. На них была чистая одежда, но, если всмотреться, много раз заплатанная терпеливыми руками женской половины коммуны. Головных уборов не было ни у кого. У двоих или троих сохранились стоптанные башмаки. У всех остальных, в том числе у юношей и подростков, к подошвам босых ног, лишенных чулок и носков, были прикреплены толстые резиновые подошвы, род сандалий. Это было изобретение Лизы, которым она очень гордилась. Она сшила эти подошвы из материи запасных термосных костюмов, подшивая ее в несколько слоев.