Перед входом в здание вокзала стало чуть попросторнее, и Юра, втиснувшись в одну из боковых дверей, обогнал толпу и заспешил к академиковой машине. С водителем, тоже Юрой, было заранее договорено, академик еще во время телефонного разговора с Горьким согласился на первое интервью, поэтому репортер Юра легко открыл дверцу и плюхнулся на заднее сиденье.
– Идут? – спросил шофер Юра своего тезку.
– Сейчас будет, минуты через две, – переводя дыхание, сообщил Юра N 1. – Если эта американка его не замучит своими вопросами…
Американка сжалилась, очевидно, только через десять минут, и именно тогда усталый академик возник, наконец, возле машины, открыл дверцу и буквально упал на переднее сиденье. Шофер выскочил из машины, принял из несколько поредевшей толпы академиковы чемоданы и стал грузить их в багажник.
– Здравствуйте, – тем временем проговорил Юра академику. – Вы не думайте, я буду молчать, отдыхайте.
– А-а, Юрочка, – узнал академик, поворачиваясь вполоборота. – Чертовски рад вас видеть… – Говорил он тихим, но вполне бодрым голосом. – Наоборот, не молчите, рассказывайте что-нибудь. Я, знаете, к Горькому толком не успел привыкнуть, а вот от Москвы, похоже, отвык…
Тезка-шофер упаковал-таки чемоданы, влез в кабину, заботливо укрыл колени академика клетчатым пледом и только тогда позволил себе стронуть автомобиль с места. Вокзальная толпа вместе с мордоворотами и репортерами быстро скрылась из виду.
– Да что рассказывать? – застенчиво проговорил Юра, складывая свою фотоаппаратуру обратно в кожаную сумку. – Набокова вот разрешили…
– Неужто «Лолиту»? – поразился академик.
– Пока «Защиту Лужина», – виновато объяснил Юра. – До «Лолиты» мы еще не дозрели… А у Марка Захарова в Ленинском комсомоле новый спектакль пошел, «Диктатура совести», что ни спектакль – все митинг, и все о политике…
– Что-то название странное, – вежливо заметил академик. – Если уж диктатура – так какая там, к дьяволу, совесть…
Объяснить смысл названия Юра не успел. Машина вильнула и резко затормозила. Сквозь стекло было видно, что дорогу им перегородил большой длинный автомобиль. Дверь автомобиля открылась, оттуда вылез грузный человек в штатском, приблизился к академиковой машине, постучал в боковое стекло.
– Открыть? – почему-то вполголоса спросил Юра.
– Ну конечно, – ответил академик, не задумываясь. – Ему же холодно стоять там, на дороге.
Юра отжал запирающее устройство и открыл заднюю дверцу. Грузный человек ловко забрался на заднее сиденье и хлопнул дверцей.
– С приездом, – густым голосом сказал гость.
– Спасибо, – учтиво отозвался академик. – Слушаю вас.
– Ради бога извините, что мы вас перехватили прямо по дороге, – предупредительным тоном произнес мужчина в штатском. – Но дело не терпит отлагательств. – Он вытащил из внутреннего кармана запечатанный конверт, вскрыл его и через спинку переднего сиденья передал академику. – Скажите только, да или нет?
Академик близоруко взглянул на листок, прочитал и сказал:
– Нет. Первый раз об этом слышу.
Человек в штатском деликатно взял листок из рук академика, спрятал обратно во внутренний карман, а потом устало спросил:
– Но теоретически такая возможность есть?
– Есть, – согласился академик. – И даже довольно высокая. Товарищ Сталин ведь был не просто плохим человеком. Он был НЕПРЕДСКАЗУЕМО плохим человеком. Я понятно выражаюсь?
Глава двенадцатая
ЭТО БУДЕТ БОМБА
– Игорь Васильевич… Гога Фролов… Володя Григоренко, – каждое имя Лебедев произносил медленно, бережно, с оттенком какого-то почтительного удивления. – Они ведь меня прикрыли от Сталина. Ничего не знали, но прикрыли… Спасли.
– Вам тогда было лет двадцать семь?
Лебедев кивнул головой:
– Около того. Двадцать шесть. Меньше, чем сегодня Петьке. Только я был худым и все время хотел жрать… Потому, дурак, и полез в эту тридцатку. Там кормили, как на убой… Хотя почему как? – На губах старика возникло нечто вроде грустной усмешки. – Просто на убой. По окончании этой работы нас всех должны были списать. Я тоже должен был умереть еще сорок три года назад. В феврале пятидесятого, если не ошибаюсь.
Последнюю фразу старик произнес на редкость скучным тоном. Так буднично и спокойно пожилые люди говорят о вещах давно надоевших, привычных, рутинных. Я должен купить картошки. Я должен заплатить за квартиру. Я должен был с пулею в затылке валяться в мерзлой февральской яме. Дело давно минувших дней. Обычное, расстрельное. Сорок три года Валентин Лебедев продолжал существовать в природе как исключение из правил. Вместо тридцати свидетелей в яму легло двадцать девять. Один затерялся в бумагах самого дальнего из полигонов. Какой такой Лебедев, товарищ майор? Может быть, Гусев? Так он помер давно, еще в сорок восьмом…
– И вас больше тогда не искали? – осторожно спросил я, чувствуя вдруг в своем голосе еле заметное дребезжание. То ли от волнения, то ли оттого, что старый генераторный зал мавзолея обладал какими-то особыми акустическими свойствами. И из-за них в человеческом голосе неожиданно начинало позвякивать ржавое железо. Пропыленное, уже хрупкое, очень-очень опасное… Тьфу, чертовщина!
– Повезло мне, – задумчиво объяснил Лебедев. – Иосиф Виссарионович, отец родной, очень вовремя коньки отбросил. А вот товарищ Берия на меня бы легко вышел… Но он, на мое счастье, поверил акту. Нет человека – нет проблемы. Все они думали, что меня нет. Потому что те, кто вместо тридцати в яму спустили на одного меньше, тоже жить хотели… Арифметика простая, Максим Анатольевич.
– Понимаю, – проговорил я. И снова в зале мне послышалось легчайшее звяк-звяк-звяк. В прошлый раз, когда мы здесь беседовали с великим конспиратором Селиверстовым и он нас упорно посылал в глушь, в Саратов, никаких акустических эффектов я не замечал. Более того: и сам господин Селиверстов, дурача нас тогда саратовскими сказками, вряд ли до конца чувствовал атмосферу этого помещения. Потому что и он не догадывался о самом главном в этом зале.
Так было задумано сорок три года назад: один большой сюрприз на всех. Прощальный подарочек от маленького человека с большими усами. Электрический фокус для товарищей потомков.
Оскаленный череп, нарисованный на жестянке, был уже основательно попорчен ржавчиной. Да и целиком вся эта старая табличка «Опасно!», намертво приклепанная к серой панели аварийного генератора, успела хорошенько проржаветь. Только до коричневой кнопки на самом верху ржавчина так и не сумела добраться. Пластмасса.
– Понимаю… – повторил я. Звяк-звяк-звяк. Нет, это у меня в ушах звенит. Старое железо электрощитов и старая жесть устрашающей таблички были, разумеется, ни в чем не виноваты. Настоящая опасность пряталась гораздо глубже, дальше, умело маскировалась, мимикрировала. Лишь незрячий коричневый глаз кнопки выглядывал наружу и подмигивал. Тем, кто знал. Тем, кто знал.
Десять минут назад знал один Лебедев. Теперь нас стало двое, и ни малейшей радости по такому поводу я не испытывал. Больше всего мне теперь хотелось выбежать из этого склепа, броситься к нашему генералу и тут же переложить ответственность на него. Он начальник, ему и думать, что нам делать с этим знанием. А я – всего лишь капитан, и ответственность моя капитанская.
Пара глубоких вдохов и выдохов уберегли меня от немедленной попытки к бегству. Я остался на месте и только сказал старику:
– Да да, я это уже слышал. Вероятность, что установка случайно сработает, уменьшилась. А злой умысел? Ведь она здесь осталась, и генератор остался, и все механизмы. Ведь это атомная бомба, а не новогодняя хлопушка, черт возьми! В самом центре Москвы, понимаете?!
Кажется, мне удалось вывести Лебедева из равновесия. Возможно, именно потому, что те же самые вопросы он наверняка задавал себе сам.
– Я знаю, что такое атомная бомба, – проговорил старик уже несколько громче, чем прежде. На его щеках заиграл лихорадочный румянец. – Я знаю это лучше вас, извините уж. И именно я, мое молчание все эти годы были гарантией от злого умысла. Это же очевидно!
Я невольно бросил взгляд на ржавую жестянку рядом с кнопкой:
– Но ведь кто-то мог догадаться… Лебедев пренебрежительно отмахнулся:
– Может быть, и ходили какие-то слухи… Даже наверное ходили. Но это было чересчур невероятно, чтобы быть правдой.
– И все-таки…
– И все-таки любой мог строить догадки. Но точно знал место только я один! – на последних словах Лебедев еще больше возвысил голос. И я вдруг понял, что спорить со стариком бесполезно. За сорок три года Лебедев настолько уверил себя в своей правоте, что разубедить его было бы невозможно. Проще убить, чем убедить.
– Допустим, вы правы, – примирительно произнес я. – Но теперь-то, согласитесь, все изменилось. Убили Фролова и Григоренко. Ищут вас. Зачем? Выходит, кто-то догадался?
– Нет! – воскликнул старик. – Никто не мог знать, что я знаю!… Хотя, если ищут меня, то, значит… – продолжил он внезапно упавшим голосом… – И эта статья в газете, после которой убили Георгия…
– В «Московском листке»?
– Ну да… – Лебедев устало потер лоб старческой ладошкой. – Я ведь не читаю бульварных листков, возраст не тот. Но Георгий был очень встревожен, когда позвонил. Там был какой-то намек на тридцатку, и Георгий испугался за меня… И он, и Володя, и Игорь Васильевич, пока был жив, никогда ведь меня не спрашивали, что мы, все тридцать добровольцев, делали в Москве в самом начале 50-го… Но они, не спрашивая, прикрыли меня, когда я удрал на полигон…
– И дальше что было? – спросил я. Мне предстояло еще выяснить много деталей, прежде чем общая картина для меня смогла бы проясниться. – Итак, Фролов позвонил вам, что потом? После звонка?
– Да-да, – слабо кивнул Лебедев и ответил несколько невпопад: – Бедный Гога. Он считал меня талантливым физиком… Ему всю жизнь казалось, что он за меня отвечает… Он сказал мне тогда, по телефону насчет статьи: «Это неспроста, Валентин. Может, тебе лучше уехать?…» Я сказал, чтобы он не беспокоился, а потом позвонил ему, но в трубке был уже чужой голос. И я позорно бежал… Гарун бежал быстрее лани. Мне стало страшно, Максим Анатольевич, поймите! И не осуждайте.
– Я вас не осуждаю, Валентин Дмитриевич, – проговорил я машинально. Думал же я о том, сколько времени было потрачено впустую из-за лебедевской хитрости. – А, кстати, трюк с якобы отъездом в Саратов и в Алма-Ату вы сами придумали? Вам почти удалось меня обмануть, а мой напарник из МУРа – до сих пор в Алма-Ате.
Лебедев чуть заметно улыбнулся:
– Это все идея Кости. Он-то и придумал, чтобы в моей квартире, в случае обыска, был найден номер его рабочего телефона… А уж он, Селиверстов, направит погоню подальше от Москвы. И Ольга там, в Саратове, должна была сделать вид… Я их отговаривал вначале, но они так хотели мне помочь!
Вот и помогли, подумал я. Дилетантский план чуть не сработал. Правда, они не предусмотрели, что соседка мадам Полякова все-таки выболтает случайно про внука и даже вспомнит про ВДНХ. И глазастая Санька, не обнаружившая дяди Вали во время переезда бабы Оли, тоже не была принята в расчет. А в результате мы имеем то, что имеем.
Я вновь обвел взглядом тронутую ржавчиной угрожающую табличку на панели рядом с кнопкой. Возможно, и три другие таблички рядом тоже содержали предупреждения или угрозы, однако надписи там были сделаны по-немецки, да еще готическим шрифтом – потому-то слова я не опознал. Мне, по правде сказать, хватило выше головы и текста на русском.
– Валентин Дмитриевич, – осторожно проговорил я, – у меня еще осталось к вам несколько вопросов.
– Задавайте свои вопросы, – махнул рукой Лебедев. – Теперь, когда я сказал главное, у меня больше никаких секретов нет…
Об этом главном я уже действительно все знал. Однако сейчас интересовали меня вещи тоже довольно важные. К примеру, вот такая: почему Валентин Дмитриевич, не доверяя никому раньше, вдруг решил довериться мне?
– Только не обижайтесь, Максим, – смутился Лебедев. – Я бы и вам ничего не сказал, но… Под конец этой гонки я просто устал. И из двух зол предпочел выбрать меньшее. Не дожидаться ведь мне, когда те…
– Добрые люди, – подсказал я.
– …Вот-вот. Не дожидаться же мне, в конце концов, когда они найдут Петьку и меня. А Лубянка – это все же зло знакомое…
– Как скажете, Валентин Дмитриевич, – не стал я спорить. Хоть горшком называйте, только не медлите. Время – не только деньги. Если бы Лебедев меньше раздумывал и быстрее выбрал бы нас, нескольких трупов в этом деле удалось бы, наверное, избежать… С другой стороны, радуйся, Макс, что хоть сейчас старик перешел на твою сторону. В принципе, воспоминания о Лаврентии Павловиче или Юрии Владимировиче могли бы и вовсе удержать его от этого шага. Да что там Лаврентий с Андроповым! Есть примерчики и посвежее…
– Поймите меня правильно, – все еще смущенно проговорил старик. Он вообразил, будто я замолчал, потому что обиделся за свое ведомство.
– Не волнуйтесь, – обнадежил я Лебедева, – я и не думал обижаться на вас. Да и за что, собственно? Просто я задумался… Убейте меня, Валентин Дмитриевич, но только я по-прежнему не понимаю смысла того, что сделала ваша тридцатка эти самые сорок три года назад.
Старик глянул на меня, как на бестолкового студента.
– Я же вам с самого начала все популярно объяснил. При включении аварийного генератора электрический ток поступает…
– Нет-нет, – поспешно прервал я Лебедева, опасаясь, что сейчас мне будет вторично прочитана уже знакомая лекция. – В технических деталях я более-менее разобрался… Меня цель интересует. То есть зачем Иосиф Виссарионович все это затеял. Как вы думаете?
Лебедев развел руками:
– Он нам, извините, не докладывал. И кто бы из нас рискнул спросить?
– Согласен, – закивал я. – Согласен. Но все-таки? Мне в голову, по крайней мере, приходит пока только одна версия…
– Какая же? – заинтересовался старик. Я догадался, что и у него имеется какое-то возможное объяснение.
Я собрался с мыслями и попытался представить себя на месте Иосифа Виссарионовича. Получалось с трудом.
– Допустим, – начал я после мучительной паузы, – что он предвидел: после его смерти все здание зашатается. Начнут сомневаться в Учении, дойдут до Основ, отменят социализм и погасят свет в мавзолее вместе с выносом мумии. А как свет погасят, сам собой должен заработать аварийный генератор, который не совсем генератор… Ядерный гриб – и нет больше колыбели ревизионистов. Историческое возмездие Москве от покойного вождя. Ну, как вам гипотеза, Валентин Дмитриевич?
– Любопытна, – ответил Лебедев. – Но сразу видно, что вы, Максим, человек еще молодой. Вы того времени, в котором я жил, даже не нюхали… Тогда ведь никто из нас, даже сверхподозрительный Сталин, не мог подумать, что здание – как вы говорите – зашатается. Это бы показалось даже не вражеским наветом, а просто чушью. А уж про то, что когда-нибудь предложат Владимира Ильича выносить, – никто тогда и помыслить не мог.
– Но Сталина-то вынесли, – напомнил я, – и притом довольно скоро…
– Ах, Максим, – грустно вздохнул старик. – Вот вы говорите: Сталин предвидел, что после его смерти… Ну, не мог он ничего такого предвидеть! Не думал он, что его почти на десять лет подселят к Ленину. Он, к вашему сведению, вообще умирать не собирался. Почему-то ему к старости так стало казаться. Поверил, что он Бог, наверное…
– Интере-е-есно, – протянул я несколько озадаченно. – Так он, выходит, ничего не боялся? Тогда к чему вся эта затея с бомбой?
– По-моему, все довольно просто, – Лебедев посмотрел на меня, потом на заржавленный череп, украшающий табличку, потом снова на меня. – Сталин боялся. Любой Бог все равно боится заговора против себя. Какого-нибудь номенклатурного Люцифера из ближнего круга… Не мог же он всех своих сподвижников профилактически расстрелять, верно? Пришлось бы все равно набирать других – и что? Через неделю тоже расстреливать? Ему нужен был крупный козырь против всех – и он его получил. С моею, в том числе, помощью… Вот только старуха с косой не вписалась в расчеты великого и мудрого вождя. Он-то наверняка думал, что у него в запасе вечность. Но наступил год 53-й. А в шестьдесят первом году…