Слова Лебедева были внезапно прерваны бурными аплодисментами, раздавшимися позади нас. Я мгновенно обернулся. Аплодировал человек в белом халате. И в камуфляжном обмундировании, которое из-под халата выглядывало.
– Браво, господин Лебедев! – проговорил он. – Благодарю вас за прекрасную лекцию. Вы все замечательно объяснили… Между прочим, Максим Анатольевич, – обратился человек в халате уже ко мне, – бросьте-ка на пол свой пистолет. Носитесь везде со своим «Макаровым» как с писаной торбой. В добрых людей почем зря пуляете… Нехорошо! Я ведь без оружия.
Из-за его спины уже материализовалась парочка – тоже в халатах, но уже с десантными Калашниковыми. Один ствол глядел на меня, другой был направлен в грудь Лебедеву. Парочка была все из той же, знакомой мне уже обоймы. Блондинчик и Рукастый, Белый и Рыжий клоуны, два псевдоврача в Клингородке… теперь вот эти. Двое из ларца, одинаковых с лица. Было такое впечатление, будто всех этих мордоворотов выстругивал один и тот же папа Карло – пусть даже из разных поленьев.
– Бросайте «Макаров», – уже нетерпеливо повторил «предводитель добрых людей», – если ваш пистолет не стеклянный, то ничего с ним не будет. Не разобьется.
Пришлось бросить. «Макаров» не разбился. Но радости мне это не доставило. Уже в который раз за последние несколько дней в меня целили из огнестрельного оружия. Теперь к тому же и автоматического.
– Прекрасно, – сказал незнакомец, – теперь ногой отшвырните пистолет подальше… Так, отлично… Теперь я бы желал, чтобы вы со мною поздоровались.
Мы с Лебедевым промолчали. У меня было странное ощущение, что этого незнакомца я знаю. Что я его где-то видел… или не видел, но каким-то образом общался. При этом лицо его я наверняка видел впервые. Лицо без особых примет.
Знакомый незнакомец, не дожидаясь наших приветствий, сказал сам:
– Здравствуйте! Валентин Дмитриевич, можете мне не верить, но я чертовски рад вас видеть. Я вас так долго искал…
С этими словами он подошел к Лебедеву, протягивая ему руку.
– Не имею чести знать вас, – сухо произнес старик, отворачиваясь.
– Как угодно, – незнакомец сделал неуловимый жест рукой, и Лебедев, даже не вскрикнув, рухнул на пол. Я дернулся было к нему, но мордовороты моментально защелкали затворами.
– Не беспокойтесь, Максим Анатольевич, – мимоходом заметил незнакомец. – Я его не убил. Он просто без сознания, скоро придет в себя… А вот вам, уж не взыщите, своего рукопожатия не предлагаю. Вы тоже приемчики всякие знаете, вдруг драться начнете?
– Что, не любите драться? – осведомился я, безуспешно пытаясь понять, откуда же я, черт возьми, знаю этого самоуверенного деятеля в камуфляже под халатом.
– Не люблю, – подтвердил мой собеседник. – Видите ли, дракой должны заниматься те, кто ничего другого не умеет. А я еще кое-что умею.
Он вдруг закрыл лицо руками, словно бы переживая большое горе. И всего через мгновение открыл.
Это было совсем другое лицо. И это другое я узнал. Этот человек и впрямь кое-что умел делать, помимо драки.
– Теперь-то поздороваетесь? – он глядел на меня с довольной усмешкой.
– Здравствуйте, Борис Львович, – покорно сказал я.
– Вот это другое дело, – объявил Борис Львович Сокольский, внук деда-физика Сокольского и по профессии – визажист. Оказывается, есть у него и еще одна профессия. Кто бы мог подумать!
Сокольский, похоже, наслаждался произведенным эффектом.
– Не ожидали?
– Не ожидал, – искренне ответил я.
– Есть многое на свете, друг Горацио… – продекламировал Сокольский, а затем коротко бросил: – Каталки сюда!
Один из двух мордоворотов, забросив на плечо автомат, скрылся за створкой одной из дверей, ведущих в генераторный зал. Потом снова появился, волоча за собой больничную каталку. Затем он втащил сюда и еще одну, точно такую же.
– Мы их прихватили в коридоре по дороге сюда, – объяснил мне Сокольский. – И, как видите, они пригодились.
Мордоворот тем временем легко поднял с пола Лебедева и уложил его на каталку. После чего настала моя очередь: под дулом автомата я взгромоздился на это ложе на колесиках и был крепко к нему привязан. Мельком я заметил, что старика Лебедева привязать не удосужились. Впрочем, он был в беспамятстве и все равно никакой помощи мне не смог бы оказать. Как, впрочем, и я – ему.
– Извините, что вынуждены вас привязать, – с шутовской улыбочкой сказал мне Сокольский, – но нам еще добираться до выхода из этого заведения. Вдруг вы попытаетесь бежать? А мне так интересно было бы с вами поговорить.
– Тут наши желания совпадают, – признался я. Лежать на каталке было ужасно неудобно и унизительно: ты беспомощен, и тебя катят, куда хотят.
Борис Львович глянул на часы. Я чисто автоматически отметил, что часы у него хорошие, командирские. Странно, почему я не обратил на них внимания, когда Борис Львович предстал передо мною в образе скромного, застенчивого и кудлатого визажиста, хозяина таксы и мужа поэтессы Симочки.
– Прекрасно, что наши желания так удачно совпали, – довольно проговорил Сокольский. – Тогда еще двенадцать минут мы здесь с вами можем поболтать в свое удовольствие. Задавайте вопросы.
– А что будет через двенадцать минут? – тотчас же задал я первый вопрос. Не самый, быть может, важный, но зато самый насущный для меня.
– Ничего особенного, – ответил Сокольский. – Здесь начнется что-то вроде рабочего совещания, и коридоры опустеют. Мы укроем вас простынями и тихо вывезем. Они тут сами то и дело возят своих, подопытных животных, так что никто не удивится. Не оставлять же вас в этом зале, верно?
– И куда вы нас повезете? – не отставал я. Сокольский поморщился:
– Вы задаете какие-то мелкие и пошлые вопросы, капитан Лаптев. Не ожидал. Времени у вас не так много, спросите лучше что-то поважнее. Например, кто мы такие и чего хотим.
– Кто вы такие? – дисциплинированно повторил я. – Чего вы хотите?
– Вот так уже веселее, – кивнул Сокольский. – Что ж, отвечу. Мы – те, кого лишили профессии, будущего, уверенности в завтрашнем дне. А чего мы хотим? Справедливости. Соображаете?
– Не очень, – ответил я. – Первая часть мне ясна. Как я понял, вы – дикие. Вы все работали в Разведупре и вас оттуда… гм… уволили по сокращению штатов. Но что вы понимаете под справедливостью? Вы хотите снова работать в Стекляшке? Чтобы вас взяли обратно?
Сокольский усмехнулся:
– До чего же приятно иметь с вами дело, Лаптев. Куда приятнее, чем с вашим коллегой Потаниным, царство ему небесное. Вы нас, оказывается, уже вычислили. Правильно вычислили, хоть я терпеть не могу слова «дикие». Можно подумать, что там, на Рязанском, остались служить какие-то другие, поцивилизованней… Меня самого, правда, не уволили. Сам ушел, благо мое искусство позволяло отлично зарабатывать. Но парней-то, – Сокольский указал на молчаливых мордоворотов, – за что выбросили на улицу? Они-то ничего другого делать не умели! И разве они виноваты, что господа политики вынудили Стекляшку ужиматься, а?
– Не виноваты, – согласился я. – Но вы не ответили на мой вопрос насчет справедливости. И уж заодно – о том, что умеют и чего не умеют делать ваши парни. Мне показалось, что даже киллеры из них получаются так себе. Малоквалифицированные. Я ведь жив до сих пор… Может, их правильно уволили?
По выражению лица ближайшего ко мне мордоворота я почувствовал: если бы не присутствие шефа, он бы немедленно продемонстрировал мне свою квалификацию убийцы… Но шеф команды не давал. Напротив – после моих слов он вкусно расхохотался.
– Максим Анатольевич, дорогой мой капитан! Жаль, что моя Симочка сочиняет стихи, в основном, про рыбок и насекомых. Я заказал бы ей для вас самую лучшую, самую прочувственную эпитафию. Но только вот сообразительность, увы, – не главное ваше достоинство. Да поймите вы, наконец: вплоть до вчерашнего дня никто вас и не собирался убивать! Вы, умненький-благоразумненысий, нужны были нам живым и здоровым. Зачем нам самим разыскивать господина Лебедева, когда появились вы? Мои парни, бывает, работают грубовато – и лично я не одобряю всех этих пыток, полиэтиленовых мешков на голову и всего прочего. Это дикость, да. И как только вы взяли расследование в свои руки, я сказал себе: «Все. Теперь всю работу сделают за нас…»
Я почувствовал себя оплеванным. Выходит, меня вели с самого начала! Но к чему были эти фокусы с телеграммой, с группенфюрером?
Сокольский тут же растолковал и это:
– Вы – человек азартный, капитан. Не какой-нибудь там размазня Потанин. Чем больше препятствий, тем вы активнее. Посылая к вам этого глупого Булкина, я был уверен, что его предупреждение произведет противоположный эффект. Я угадал?
Мне оставалось только помалкивать. И втихаря пытаться ослабить путы на левой руке. Если долго мучиться…
– Я угадал, – сам себе ответил Сокольский. – Правда, я вас недооценил. Вчера вы оказались слишком проворны, да и мы с этим Селиверстовым проморгали. Раньше не додумались… Но это, в принципе, ничего не меняет. Главное – я нашел то, что хотел. Остальное нюансы.
– А что вы хотели? – осведомился я. Сокольский погрозил мне пальцем:
– Любопытство – не порок, Максим Анатольевич, но… Но чего уж скрывать? Я нашел ее. Точное место, где она спрятана. Все подозревали, но не знали. Берия ее искал – не нашел. Пять генсеков даже думать о ней боялись. Горбачев… Ну, ладно, это уже история.
– Так что Горбачев? – уточнил я, надеясь выиграть время. Мне показалось, что узел уже ослаб. Еле-еле.
– Я же говорю вам – это история, – недовольно отмахнулся от моего вопроса Сокольский. – В девяносто первом, в августе, он грандиозно сблефовал… Теперь-то я понимаю как… Но ему тоже пришлось уйти. Он ведь тоже не нашел… А вот я, отставной майор Стекляшки, перехитрил всех!
– Но вы-то откуда про нее узнали? – я почему-то вслед за Сокольским суеверно побоялся назвать Бомбу – Бомбой. Употребил местоимение. Как будто опасался, что она здесь нас услышит.
– Случайность, – легко объяснил Сокольский. – Подарок судьбы. Пока я служил в Стекляшке, я вообще ни о чем не догадывался. Мало ли слухов! Но полтора месяца назад приказал долго жить мой дедуля-физик. Я думаю, ему бы не понравилось, что я порылся в его бумажках. Признаюсь, он мне не доверял и, наверное, правильно делал. Я ведь вас слегка надул, Максим Анатольевич, когда вы ко мне заявились. Дед далеко не все бумаги намеревался передать в музей. Кое-что он явно намеревался уничтожить… Но тут – внезапный инсульт, мой переезд, а потом несколько любопытных бумажонок, которые мне на многое открыли глаза. Бориса Львовича, представьте, тоже в пятидесятом вербовали в эту тридцатку и тоже пайком соблазняли, и деньгами, и близостью к Самому. Однако дедуля мой знал, что бесплатный сыр только в мышеловке бывает, а потому предпочел не высовываться. И в дневнике своем оставил любопытную запись… Ужасно догадливый был дед, даже не верится! Весь в меня.
Вот тебе и подарок судьбы, с горечью подумал я. Внуки бывают таким возмездием дедам, что те в гробах переворачиваются. Хорошо еще, что хоть Лебедеву с Петрушей повезло. А окажись на его месте Сокольский-младший? Давно бы выпытал из деда все секреты и прибрал бы их к рукам. Правда, сейчас уже не важно, кто чей внук. Сокольский-младший вместе со своими мордоворотами – здесь, а я – все никак не могу освободить одну-единственную руку. Как крепко привязал, подлец!
– Вы удовлетворили свое любопытство? – между тем осведомился Сокольский, бросая взгляд на часы. – А то мои мальчики бьют копытами, намекая, что нам уже пора в путь.
На самом деле один из мальчиков просто очень знакомо ерзал. В сортир он хотел, а не в путь. Ну, это ты успеешь, подумал я, а вслух произнес:
– Если можно, еще пару вопросов.
– Коротких – можно, – барственно разрешил Сокольский.
Я никогда не думал, что профессионал, даже из Стекляшки, станет так выпендриваться. Все-таки кадры в Разведупре – не чета нашим, решил я в очередной раз. Хотя в этот раз такая мысль меня нисколько не утешила. Поскольку сегодня выяснилось, что я тоже – кадр более чем посредственный.
– Один вопрос – насчет журналистки, – начал я.
– Какой еще журналистки? – с некоторым удивлением переспросил Сокольский. – Вы имеете в виду Марину… Марью… из «Московского листка», я правильно вас понял?
– Именно, – подтвердил я. По-моему, узел все-таки ослаб. Теперь важно было не останавливаться на достигнутом.
– Да, такая неприятность вышла, – повздыхал Сокольский. – Увы, везде соломки не подстелешь… Главное, началось все отлично: девица заглотнула наживку и сама начала раскапывать. Еще бы неделю – и такой бы скандал грянул по Москве… Сорвалось!
Слова Бориса Сокольского так меня удивили, что я даже забыл про чертов узел. Вот уж действительно: любопытство – не порок, а большое это самое.
– Зачем скандал? – я глянул в лицо предводителю диких: не шутит ли? Но тот не улыбался. – Вы собирались оповестить о сталинском подарке всю столицу? Ничего не понимаю!
Вопрос мой получился совсем даже не коротким, но и весьма пространным. Однако Сокольский посчитал нужным дать мне разъяснения. Как профессионал профессионалу.
– Вы не мыслите глобально, Максим Анатольевич, – заявил он мне снисходительным тоном. – Марина или Маша – не помню – все равно не нашла место, зато слух, наконец, перестал бы быть слухом. Без прессы хорошенько напугать верхние этажи невозможно. Пусть начнется паника, пойдут опровержения, очень хорошо, начнется суматоха… И только потом появляемся мы и объявляем: мы знаем, наши пальцы на кнопке. Извольте с нами считаться. Наши слова – не шантаж, а ультиматум!
Сокольский заметно воодушевился. На последних словах он уже начал жестикулировать – и сделался сразу похож на одного московского политика. Такого клоуна в клетчатом пиджаке. К счастью, у того-то не было Бомбы.
– И что вы потребуете от верхних этажей? – Я искренне надеялся, что в ответ Сокольский закатит мне речугу хотя бы минут на пять. Фанатики и психи, если их хорошо раскрутить, страдают недержанием речей. Борис Львович, по-моему, был начинающий фанатик. Ну, спой, светик, не стыдись!
– Первое требование, – торжественно запел светик, – остановить сокращение армии. Офицер должен быть уверен… – Тут вдруг Сокольский сообразил, что он не на митинге и не перед телекамерой. И опомнился. И укоризненно покачал головой, оборвав свою речь. – Мне кажется, дорогой капитан, вы просто тянете время. Если будем живы, договорим с вами в другой раз. Точнее, если вы будете живы… Что, едем?
– Подождите! – торопливо крикнул я. Ответ Сокольского объяснял далеко не все, да и узел оказался крепче, чем я думал. – Но почему вы тогда убили журналистку?
– Не убивали мы журналистку, – досадливо поморщился Сокольский. – Наоборот, если бы знали, мы бы к ней свою охрану приставили! Идиотское совпадение. Нашел бы этого бандита, лично бы придушил. Такой план подпортил, шакалья порода! – В голосе Бориса Львовича была нешуточная печаль, и я поверил. На Машу, естественно, ему было наплевать, но вот собственный хитрый план ему было жальче некуда. Узнаю школу Стекляшки.
– Как же вы теперь напугаете верхние этажи, без прессы-то? – поинтересовался я.
– Почему – без прессы? – изумился уже Сокольский. – Не на одной ведь девчонке этой свет клином сошелся! В том же «Листке» есть полным-полно честных щелкоперов, которые счастливы будут получить настоящую сенсацию. Чем честнее, тем лучше. Мы ведь не туфту ему предложим, а самый наиправдивый материал. Дайте нам еще неделю…
Хлоп! Хлоп! Хлоп!
Звук был такой, словно где-то неподалеку открыли три бутылки шампанского. Умеренно шипучего, без громкой пальбы.
На лбу очень удивленного Сокольского на мгновение вздулась красная вишенка, и он, не договорив, опрокинулся навзничь. Кажется, он даже не успел осознать, что именно произошло. Оба мордоворота в халатах тоже были застигнуты врасплох; хрипя, они повалились на пол вместе со своими автоматами. Все-таки я был прав – квалификация диких оставляет желать много лучшего. На мое счастье.
– Неделю! Ишь чего захотел…
Привязанный к каталке, я не мог повернуться и посмотреть, однако этот голос трудно было с чем-то спутать.
– Юлий! – воскликнул я.
Чрезвычайно довольный напарничек появился в поле моего зрения. В руке он держал пистолет с тем самым глушителем, который конфисковал у группенфюрера Булкина.