— И какие же это возможности?
— Ну, во-первых, степень даст тебе право преподавать, если ты этого захочешь.
— Мам, я хочу быть актрисой, а не преподавателем. Это ты преподаватель, не я.
— Я знаю, Лидия, это ты для меня прояснила. В любом случае, я не говорю о преподавании в университете или колледже, хотя ты могла бы этим заниматься. Я подумала, что когда-нибудь ты могла бы вести семинары, такие, на которые ходила сама и которые тебе так нравились.
— Мама, извини, но я не собираюсь тратить силы на размышления о том, чем буду заниматься, если не состоюсь как актриса. Я в таких подстраховках не нуждаюсь.
— Я не сомневаюсь, что ты в состоянии сделать карьеру актрисы. Но что, если в один прекрасный день ты решишь завести семью и тебе придется сбавить обороты, но при этом остаться в профессии? Вести семинары, даже из дома, было бы очень гибким решением вопроса. К тому же не всегда важно, что ты знаешь, важно, кого ты знаешь. В Сети у тебя появятся знакомые — сокурсники, профессора, выпускники. Уверена, что есть узкий круг, к которому без степени ты просто не имеешь доступа.
Элис замолчала в ожидании, что Лидия заладит свое: «Да, но…» Но Лидия ничего не сказала.
— Просто подумай об этом. Жизнь становится только сложнее. С возрастом труднее соответствовать. Может, поговоришь с кем-нибудь из твоей труппы? Узнай, какие у них перспективы, каково продолжать актерскую карьеру, когда тебе за тридцать, за сорок. Хорошо?
— Хорошо.
«Хорошо». Это была максимально близкая к согласию точка в их постоянных спорах на эту тему. Элис пыталась придумать, о чем бы еще поговорить, но не смогла. Они уже так давно говорили только об этом. Пауза затянулась.
— Мам, а каково это?
— Что — каково?
— Альцгеймер. Ты сейчас чувствуешь, что у тебя эта болезнь?
— Ну, я знаю, что только что ни разу не сбилась и не повторялась, но всего несколько минут назад я не могла вспомнить, как называется сливочный сыр, и мне было трудно принимать участие в разговоре с тобой и папой. Я знаю, что нечто подобное случится снова — это вопрос времени. И с каждым разом промежутки будут все короче. А то, что случается, будет масштабнее. Так что даже когда я чувствую себя абсолютно нормальной, я знаю, что это не так. Это не конец, просто передышка. Я сама себе не доверяю.
Ответив, она заволновалась, что была слишком откровенна. Она не хотела пугать дочь. Но Лидия не отступила, ей было интересно, и Элис расслабилась.
— Так, значит, ты знаешь, когда это происходит?
— Практически всегда.
— А как это было, когда ты не могла вспомнить, как называется сливочный сыр?
— Я знала, что ищу, просто мой мозг не мог до этого добраться. Это как если бы ты захотела вот этот стакан с водой, а твоя рука не могла бы взять его со стола. Ты уговариваешь, угрожаешь, но рука даже не шевелится. Наконец ты заставляешь ее двигаться, но вместо стакана хватаешь солонку или разбиваешь стакан, и вода разливается по всему столу. Или к тому времени, когда твоя рука берет стакан и подносит его к губам, в горле у тебя уже не першит и ты не хочешь пить. Момент, когда была нужна вода, прошел.
— Это похоже на пытку, мам.
— Так и есть.
— Мне так жаль, что с тобой это случилось.
— Спасибо.
Лидия потянулась через уставленный тарелками и стаканами стол, через годы, которые их разделяли, и взяла ее за руку. Элис сжала руку дочери и улыбнулась. Наконец-то они нашли о чем говорить.
Элис проснулась на диване. В последнее время она часто дремала днем, иногда по два раза за день. Дополнительный отдых придавал сил и обострял внимание, но возврат в день был резким и действовал на нервы. Она посмотрела на настенные часы. Четыре пятнадцать. Когда задремала, она не помнила. Помнила ланч с Джоном. Ела какой-то сэндвич. Скорее всего, это было около полудня. Что-то твердое уперлось в бедро. Книга. Должно быть, она заснула, когда читала.
Четыре двадцать. Элис села и прислушалась. С пляжа доносились пронзительные крики чаек. Она представила охоту этих падальщиков — сумасшедшие гонки в поисках крошек, которые оставляют на берегу беспечные загорелые люди. Она встала и отправилась на поиски Джона, не такие отчаянные, как охота чаек. Посмотрела в спальне и кабинете. Выглянула на дорогу. Машины не было. Она уже была готова отругать его за то, что он не оставил записки, и тут же нашла ее под магнитом на двери холодильника.
Эли, поехал покататься, скоро вернусь.
Джон
Она вернулась к дивану, села и взяла книгу — «Разум и чувства» Джейн Остин, но открывать не стала. Читать не хотелось. Она прочла почти половину «Моби Дика» и потеряла книгу. Вместе с Джоном они обыскали весь дом — безрезультатно. Заглядывали в самые невообразимые места, куда мог положить книгу только слабоумный, — в холодильник и морозилку, в кладовую для продуктов, в комод, в камин. Наверное, она оставила книгу на пляже. Элис надеялась, что оставила ее на пляже. Такое с ней могло произойти и до Альцгеймера.
Джон предложил купить ей другой экземпляр. Может, он поехал в книжный магазин? Хорошо бы. Если придется ждать дольше, она забудет, что уже прочитала, и придется начать сначала. Это такой труд. Даже при мысли об этом Элис снова почувствовала усталость. Она начала читать Джейн Остин, которую всегда любила. Но книга не захватила ее.
Она побрела на второй этаж в спальню Лидии. Из трех своих детей Лидию она знала меньше других. На комоде с зеркалом — серебряные кольца и кольца с бирюзой, подвеска из кожи, в картонную коробочку ссыпаны яркие цветные бусы. Рядом с коробочкой — горка заколок и поднос с ароматическими свечами. Лидия была немного хиппи.
Одежда разбросана по полу, какая-то сложена, но большая часть нет. Вряд ли в ее комоде что-то есть. Кровать разобрана. Лидия была неряха.
Полки в книжном шкафу заставлены сборниками стихов и пьес. «Спокойной ночи, мама», «Ужин с друзьями», «Доказательство», «Шаткое равновесие», «Антология Спунривер», «Агнец Божий», «Ангелы в Америке», «Олеанна».[24] Лидия была актрисой.
Элис выбрала несколько пьес и полистала. В каждой всего восемьдесят — девяносто страниц, и текста на каждой странице совсем немного.
«Может, легче и приятнее будет читать пьесы? И я смогу говорить о них с Лидией».
Она выбрала «Доказательство».
На прикроватной тумбочке лежали дневник Лидии, ее айпод, книга Сэнфорда Мейснера и стояла фотография в рамке. Элис взяла с тумбочки дневник. Она сомневалась, но не долго. Время в ее положении на вес золота. Устроившись на кровати, она страницу за страницей читала признания дочери. Читала о ее мечтах, провалах и прорывах на актерских курсах, о страхах и надеждах на прослушиваниях, о разочарованиях и удачах на кастингах. Читала о страсти и упорстве молодой женщины.
Читала о Малькольме. Лидия влюбилась в него, когда они играли вместе в какой-то драматической сцене. Однажды она подумала, что беременна, но это оказалось не так. Она почувствовала облегчение, потому что не была готова ни к замужеству, ни к рождению ребенка. Сначала она хотела найти свою дорогу в этом мире.
Элис изучила фотографию в рамке. Лидия с каким-то мужчиной. По-видимому, Малькольм. Милые улыбающиеся лица. Они счастливы, эти мужчина и женщина на фотографии. Женщина — это Лидия.
— Эли, ты дома? — позвал Джон.
— Я наверху!
Она положила дневник и фотографию на тумбочку и скользнула на лестницу.
— Ты где был? — спросила Элис.
— Катался.
В каждой руке у него было по белому пластиковому пакету.
— Купил мне нового «Моби Дика»?
— Что-то вроде того.
Джон передал Элис один из пакетов. В нем были DVD-диски. Все ее самые любимые: «Моби Дик» с Грегори Пеком и Орсоном Уэллсом, «Король Лир» с Лоуренсом Оливье, «Касабланка», «Полет над гнездом кукушки», «Звуки музыки».
— Я подумал, так тебе будет намного легче. И мы сможем пересмотреть их вместе.
Она улыбнулась.
— А что во втором пакете?
У нее голова шла кругом, как у маленькой девочки в рождественское утро. Джон достал упаковку попкорна для микроволновки и коробку шоколадных драже «Милк дадс».
— Давай сначала посмотрим «Звуки музыки»? — предложила она.
— Конечно.
— Я люблю тебя, Джон.
Она обняла мужа.
— Я тоже тебя люблю, Эли.
Она уткнулась лицом ему в грудь и вдыхала его запах. Ей хотелось сказать больше — о том, что он для нее значит, но она не смогла найти нужных слов. Он прижал ее к себе. Он знал. Так они долго стояли в кухне, держали друг друга в объятиях и молчали.
— Давай, ты закидываешь попкорн в микроволновку, а я ставлю фильм и жду тебя на диване, — сказал Джон.
— Хорошо.
Она подошла к микроволновке, открыла дверцу и рассмеялась. Она не могла не рассмеяться.
— Я нашла «Моби Дика»!
Элис проснулась первая и часа два провела в одиночестве. В эти ранние часы она пила зеленый чай, немного читала и занималась йогой на лужайке. В позе «собака мордой вниз» она глубоко вдыхала восхитительный океанский воздух и получала граничащее с болью наслаждение, растягивая подколенные сухожилия. Краем глаза она наблюдала за работой левой трехглавой мышцы плеча, которая удерживала ее тело в этом положении. Крепкая, рельефная, великолепная. Все ее тело было сильным и прекрасным.
Никогда в жизни она не была в такой отличной форме. Здоровая еда и ежедневные физические упражнения наливали силой ее мышцы, делали упругими бедра, крепкими икры и позволяли не сбиваться с дыхания во время пробежки на четыре мили. Но конечно, был еще мозг. Невосприимчивый, непослушный, ослабленный.
Она принимала арисепт, наменду, неопробованные таблетки амиликс, витамины С и Е, детский аспирин. Вдобавок ко всему этому антиоксиданты в виде черники, красного вина и черного шоколада. Пила зеленый чай. Пробовала гинкго билоба. Медитировала и играла в считалки. Чистила зубы левой, недоминантной рукой, спала, когда утомлялась. И тем не менее все ее усилия не приносили видимых или ощутимых результатов. Возможно, ее когнитивные способности заметно ухудшились бы, если бы она отказалась от упражнений, арисепта или черники. Может быть, ее слабоумие без борьбы превратилось бы в безумие. Может быть. Но возможно, все ее усилия ни на что не влияли. В этом она могла убедиться, только выбросив лекарства, исключив из рациона шоколад и вино и просидев на пятой точке весь следующий месяц. Пойти на такой эксперимент она не была готова.
Элис встала в позу воина. Набрала полные легкие воздуха и, исполненная решимости устоять, бросила вызов своей выносливости и способности сконцентрироваться. Она была исполнена решимости остаться воином.
Из кухни появился Джон — взлохмаченный, ничего не понимающий после сна, но одетый для пробежки.
— Хочешь сначала кофе? — предложила Элис.
— Нет, пошли уже, попью, когда вернемся.
Каждое утро они бежали две мили по Мейн-стрит к центру города и возвращались тем же маршрутом. Джон заметно похудел, его тело стало рельефным, теперь он без труда преодолевал эту дистанцию, но ни один метр пробежки не приносил ему радости. Он бегал с ней послушно и не жаловался, но с тем же энтузиазмом и пылом подписывал счета или занимался стиркой. И она любила его за это.
Она позволила ему задать темп и бежала следом, наблюдая за ним и слушая, как будто перед ней превосходный музыкальный инструмент. Его локти ходили вперед-назад, как маятники, при выдохе изо рта ритмично вылетали облачка пара, кеды стучали по усыпанному песком тротуару. Потом он сплюнул, и она рассмеялась. Он не спросил почему.
На обратном пути она с ним поравнялась. Ей вдруг захотелось сказать, что если он не хочет, то может больше с ней не бегать, что она способна преодолеть этот маршрут сама. Но на развилке у Милл-роуд, где он свернул направо, она бы выбрала левый поворот. Альцгеймер не любит, когда о нем забывают.
Дома она его поблагодарила, поцеловала во влажную от пота щеку и направилась прямиком к Лидии: та все еще в пижаме пила кофе на веранде. Каждое утро они обсуждали очередную пьесу, которую Элис читала, поглощая хлопья с черникой или рогалик со сливочным сыром и чай или кофе. Интуиция не подвела Элис. Чтение пьес определенно доставляло ей больше удовольствия, чем романы и биографические книги. А обсуждение с Лидией, что бы Элис ни прочитала, будь то одна только сцена, акт или целая пьеса, отлично закрепляло прочитанное в памяти. Они анализировали сцены, персонажей и сюжет, и Элис видела, какой глубокий ум у дочери, как хорошо она понимает недостатки людей, их эмоции, устремления. Она видела Лидию. И любила ее.
Сегодня они разбирали сцену из «Ангелов в Америке». Обменивались вопросами и ответами, они говорили на равных, их разговор был двусторонним и увлекательным. А так как Элис не надо было гнаться за Джоном, чтобы закончить свою мысль, она не торопилась и не оставалась «за бортом».
— Что ты чувствовала, когда играла эту сцену с Малькольмом? — спросила Элис.
Лидия уставилась на нее, как будто этот вопрос взорвал ей мозг.
— Что?
— Разве ты не играла эту сцену с Малькольмом на ваших занятиях?
— Ты читала мой дневник!
У Элис похолодело в желудке. Она думала, что Лидия рассказывала ей о Малькольме.
— Милая, прости…
— Не могу поверить, что ты это сделала! Ты не имела права!
Лидия отшвырнула свой стул в сторону и убежала с веранды. Потрясенная, Элис осталась одна, ее подташнивало. Через несколько минут она услышала, как хлопнула парадная дверь.
— Не волнуйся, она остынет, — сказал Джон.
Все утро она пыталась чем-нибудь себя занять.
Убираться в доме, работать в саду, читать, но если ей что-то и удавалось делать, так это нервничать. Она нервничала, потому что думала, что сделала что-то непростительное, потеряла уважение, доверие и любовь дочери, которую только-только начала узнавать.
После ланча они с Джоном отправились на Хардингс-бич. Элис плыла до тех пор, пока не устала до такой степени, что больше ничего не чувствовала. Желудок перестал посылать тревожные сигналы. Она вернулась к шезлонгу, откинула спинку до упора, легла, закрыла глаза и начала медитировать.
Как-то она читала, что медитация может повысить плотность коры головного мозга и понизить ее возрастное разжижение. Лидия уже практиковала медитацию и, когда Элис проявила интерес, научила ее. Помогало это сохранить плотность коры или нет, Элис любила моменты тихой концентрации, медитация успокаивала и наводила порядок в голове. В прямом смысле даровала мир ее мозгу.
Через двадцать минут отдохнувшая, полная сил, разгоряченная Элис вернулась в состояние бодрствования. Она не спеша добрела до океана, но только чтобы окунуться, смыть горячий пот и ощутить солоноватую прохладу. Вернувшись к шезлонгу, она услышала, как женщина, которая загорала на покрывале рядом с ними, восхищается пьесой театра «Мономой». Желудок снова начал сокращаться, к горлу подступила тошнота.
В тот вечер Джон приготовил чизбургеры на гриле, а Элис — салат. Лидия не пришла домой к ужину.
— Я уверен, просто репетиция затянулась, — сказал Джон.
— Она теперь меня ненавидит.
— Это не так.
После ужина Элис выпила больше на два бокала вина, а Джон — на три скотча со льдом. Лидия так и не появилась. После того как Элис забросила в свой неспокойный желудок вечернюю дозу таблеток, они уселись на диван с миской попкорна и коробкой «Милк дадс» и стали смотреть «Короля Лира».
Джон разбудил ее на диване. Телевизор выключен, в доме темно. Должно быть, она заснула до конца фильма. Во всяком случае, не помнила, чем он закончился. Джон проводил ее наверх, в спальню.
Прикрыв рукой рот, с полными слез глазами она стояла возле кровати, все тревоги улетучились из желудка и головы. На подушке лежал дневник Лидии.
— Извините, опоздал, — сказал Том, входя в дом.
— Отлично, все внимание, теперь, когда Том здесь, у нас с Чарли есть для вас новости, — сказала Анна. — Я на пятой неделе беременности! Мы ждем двойняшек!