Объятия, поцелуи и поздравления, следом за ними вопросы и ответы, потом небольшая заминка и снова вопросы и ответы. Так как способность Элис уследить за тем, что говорят сразу несколько человек, становилась все слабее, ее восприимчивость к тому, что не произносилось вслух, понимание языка тела и не оформленных в слова эмоций усиливалась. Пару недель назад она рассказала об этом феномене Лидии, и дочь сказала, что это завидный дар для актера. Лидия призналась, что она сама и другие актеры прилагают невероятные усилия, чтобы уйти от вербального языка и сосредоточиться на том, что делают и чувствуют их коллеги на сцене. Элис не совсем поняла, зачем им это надо, но была признательна Лидии за то, что та рассматривала ее недостаток как завидный дар.
Джон был возбужден и счастлив, но Элис видела, что это только часть того, что он на самом деле испытывал. Анна сказала, что еще рано загадывать, и, возможно, он старался с уважением отнестись к ее предостережению. Но и без предупреждений Анны он, как всякий биолог, был суеверен и не стал бы считать птенцов, которые еще не вылупились. Но Джон не мог дождаться, когда они появятся на свет. Он хотел стать дедушкой.
За счастьем и радостной возбужденностью Чарли Элис видела толстый слой нервозности, который скрывал толстый слой страха. Она думала, что все это видно каждому, но Анна, казалось, ничего не замечала, и другие тоже. Или перед ней был просто взволнованный мужчина, который готовится стать отцом впервые? Может, он нервничает из-за того, что ему предстоит кормить два рта сразу и оплачивать одновременно два обучения в колледже? Все это объясняло только первый слой нервозности. Бросало ли его в дрожь от перспективы иметь детей-двойняшек в колледже и жену, страдающую слабоумием?
Лидия и Том стояли рядом и разговаривали с Анной. Ее дети были прекрасны, они больше не были детьми. Лидия как будто светилась изнутри: помимо главной новости она была счастлива оттого, что вся семья сможет увидеть ее на сцене.
Улыбка Тома была искренней, но Элис видела, что он чем-то обеспокоен. Том похудел, щеки и глаза слегка запали. Проблемы с учебой? Новая девушка? Том заметил, что она его изучает.
— Ма, как ты себя чувствуешь? — спросил он.
— По большей части хорошо.
— Правда?
— Да, честно. Я прекрасно себя чувствую.
— Ты такая притихшая.
— Это из-за того, что мы говорим быстро и все сразу, — объяснила Лидия.
Том перестал улыбаться, казалось, он готов заплакать. В голубой сумке Элис завибрировал «блэкберри» — сигнал принять вечернюю дозу таблеток. Она решила подождать пару минут. Не хотелось принимать лекарства на глазах у Тома.
— Лидия, завтра твой спектакль в котором часу начнется? — спросила она с органайзером в руке.
— В восемь.
— Мама, тебе не стоит заносить это в свое расписание, мы все там будем. Мы же не забудем взять тебя с собой, — сказал Том.
— А какую пьесу мы будем смотреть? — поинтересовалась Анна.
— «Доказательство», — ответила Лидия.
— Ты нервничаешь? — спросил Том.
— Немного, потому что это премьера и вы все будете там. Но как только я окажусь на сцене, сразу забуду о вашем существовании.
— Лидия, в котором часу начинается твоя пьеса? — спросила Элис.
— Мам, ты только что спрашивала. Не волнуйся об этом, — попросил Том.
— В восемь, мам, — сказала Лидия. — Том, ты не помогаешь.
— Нет, это ты не помогаешь. Почему она должна волноваться, что забудет что-то, что ей не нужно запоминать?
— Она не будет об этом волноваться, если занесет нужную информацию в органайзер, — возразила Лидия.
— Послушай, в любом случае она не должна полагаться на «блэкберри». Ей следует тренировать память при каждом удобном случае, — сказала Анна.
— Так что из двух? Ей следует запомнить время начала моего спектакля или полностью положиться на нас? — уточнила Лидия.
— Ты должна подталкивать ее к тому, чтобы она старалась концентрироваться и была внимательна к тому, что происходит вокруг. Она должна сама пытаться вспомнить нужную информацию, а не лениться, — сказала Анна.
— Она не ленится, — возразила Лидия.
— Ты и этот органайзер ее расслабляете. Послушай, мам, в котором часу завтра спектакль Лидии? — спросила Анна.
— Я не знаю, поэтому и спросила, — ответила Элис.
— Она тебе дважды ответила, мам. Ты можешь постараться запомнить, что она тебе сказала?
— Анна, прекращай ее терзать своими вопросами, — сказал Том.
— Я собиралась внести время в свое расписание, но ты меня сбила.
— Я не прошу тебя подсмотреть время в твоем расписании, я прошу тебя его запомнить.
— Что ж, я не собираюсь его запоминать, потому что хочу забить в органайзер.
— Мам, просто подумай секундочку. В котором часу завтра спектакль Лидии?
Она не знала ответ, но знала, что бедную Анну надо поставить на место.
— Лидия, в котором часу завтра твой спектакль?
— В восемь.
— В восемь, Анна.
Без пяти восемь они заняли свои места в середине второго ряда. Театр «Мономой» занимал очень небольшое помещение на сто мест со сценой на уровне пола всего в нескольких футах от первого ряда.
Элис не могла дождаться, когда погаснет свет. Она читала пьесу и обсуждала ее с Лидией со всех сторон. Она даже помогала ей учить роль. Лидия играла Кэтрин, дочь гениального душевнобольного математика. Элис с нетерпением ждала, когда эти персонажи оживут перед ней.
С самой первой сцены игра актеров была тонкой и многоплановой, и Элис с головой погрузилась в созданный ими воображаемый мир. Кэтрин заявила, что сделала революционное открытие, но ни ее возлюбленный, ни проживающая в другом городе сестра ей не поверили, усомнившись в психическом здоровье героини. Кэтрин терзает страх, что она может сойти с ума, как и ее гениальный отец. Элис вместе с ней переживала эту боль, предательство близких людей и страх. С первой до последней минуты она смотрела пьесу как завороженная.
После спектакля актеры вышли к публике. Кэтрин сияла. Джон преподнес ей букет цветов и крепко обнял.
— Ты была великолепна, просто неподражаема! — с чувством сказал он.
— Спасибо огромное! Правда, это великая пьеса?
Другие тоже обнимали, целовали и поздравляли Кэтрин.
— Блестящая игра, глаз не оторвать, — сказала Элис.
— Спасибо.
— Мы увидим вас еще в какой-нибудь постановке этим летом? — вежливо поинтересовалась Элис.
Возникла неловкая пауза, а потом она наконец ответила:
— Нет, это моя единственная роль в этом театре.
— Вы приехали к нам только на летний сезон?
Казалось, вопрос Элис опечалил актрису, у нее на глазах выступили слезы.
— Да, в конце августа я возвращаюсь в Лос-Анджелес. Но я буду часто приезжать и навещать семью.
— Мам, это Лидия, твоя дочь, — сказала Анна.
Хорошее самочувствие нейрона зависит от его способности взаимодействовать с другими нейронами. Исследования показывают, что электрическая и химическая стимуляция, как самого нейрона, так и его цели, поддерживает жизнеспособность клеток. Нейроны не способны эффективно взаимодействовать с атрофированными нейронами. Бесполезные и покинутые нейроны умирают.
Сентябрь 2004 года
Несмотря на официальное открытие осеннего семестра, погода в Гарварде упорно придерживалась правил римского календаря. В это сентябрьское утро, когда Элис ехала в Гарвард-Ярд, термометр показывал липкие восемьдесят градусов. Из года в год в дни вступительных экзаменов и после зачисления она забавлялась, наблюдая за первокурсниками, которые приехали из других штатов. Осень в Кембридже будила воспоминания о дрожащих на ветру листьях, сборе яблок, футбольных матчах, шерстяных свитерах и шарфах. Ничего особенного не было в том, если вы поздним сентябрьским утром увидели иней на тыкве, но дни, особенно в начале сентября, были заполнены гудением неутомимых кондиционеров и горячими, патологически оптимистическими обсуждениями игры «Ред сокс».[25] И все же каждый год эти новые студенты-переселенцы были тут как тут. Они с неуверенностью не привычных к местному климату туристов передвигались по тротуарам вдоль Гарвард-сквер, всегда закутанные в несколько слоев шерсти и флиса, нагруженные избыточным количеством пакетов из «Гарвард куп» со всеми необходимыми письменными принадлежностями и толстовками с брендом «Гарвард». Бедные вспотевшие малыши.
На Элис была белая хлопчатобумажная футболка и черная юбка из искусственного шелка, но когда она добралась до офиса Эрика Уэллмана, ей стало неуютно во влажной от пота футболке. Офис Эрика находился прямо над офисом Элис, те же габариты, та же обстановка, тот же вид на Чарлз-ривер и Бостон, но по непонятной причине он выглядел респектабельнее. Элис всегда чувствовала себя студенткой в этих стенах, и это чувство было особенно гнетущим сегодня, когда он вызвал ее к себе «на минутку поговорить».
— Как прошло лето? — спросил Эрик.
— Отлично отдохнула. А ты?
— Хорошо, но время пролетело слишком быстро. Нам всем так не хватало тебя на конференции в июне.
— Я знаю, мне тоже хотелось там быть.
— Что ж, Элис, я собирался до начала занятий поговорить с тобой о твоих оценках за прошлый семестр.
— О, я даже еще на них не взглянула.
Перехваченная резинкой стопка оценок пригодности ее курса «Мотивации и эмоции» так и лежала нераспечатанной где-то в ее офисе. Гарвардские студенты оценивали рейтинг преподавателей анонимно, к этим данным имели доступ только преподаватель курса и заведующий кафедрой. В прошлом Элис заглядывала в их оценки исключительно из тщеславия. Она была прекрасным педагогом и знала об этом, а студенты всегда единодушно ставили ей самый высший балл. Но Эрик никогда не просил ее посмотреть оценки вместе с ним. Впервые за свою карьеру она боялась, что ей не понравится собственный образ, сформированный оценками студентов.
— Итак, у тебя есть две минуты, посмотри их.
Эрик передал ей стопку листков, первая страница была суммарной.
«По шкале от единицы (полное несоответствие) до пяти (абсолютное соответствие): компетентность преподавателя».
Все пятерки и четверки.
«Занятия группы повышают понимание материала».
Четверки, тройки и двойки.
«Преподаватель помогает мне понять сложные концепции и комплексные задачи».
Снова четверки, тройки и двойки.
«Преподаватель поощряет вопросы и особое мнение».
Два студента поставили ей единицы.
«По шкале от единицы до пяти (от самого низкого до самого высокого) дайте общую оценку преподавателю».
Большинство поставили тройки. Если память ей не изменяла, в этой категории она никогда не получала оценку ниже четырех.
Вся суммарная страница была усеяна тройками, двойками и единицами. Она была уверена, что это аккуратное и обдуманное решение, вынесенное ей студентами, и не пыталась убедить себя в обратном. Видимо, качество ее преподавания пострадало гораздо больше, чем она думала. И тем не менее она была готова поспорить, что является далеко не самым худшим преподавателем на кафедре. Она, конечно, тонула, но до дна было еще очень далеко.
Элис посмотрела на Эрика, готовая услышать его мнение, пусть оно ей и не понравится, она это переживет.
— Если бы не твое имя на суммарном листе, я бы не придал этому никакого значения. Это пристойно, не то, что в моем представлении ассоциируется с тобой, но, в общем, ничего ужасного. А вот письменные комментарии действительно вызывают беспокойство, и я решил, что нам надо поговорить.
Элис не заглядывала дальше суммарного листа. Эрик сверился со своими записями и начал читать вслух:
— Первое: «Она пропускает большие объемы из программы, ты, соответственно, тоже их пропускаешь, а потом, на экзамене, она ждет, что ты знаешь пропущенные темы». Второе: «Такое впечатление, что она не знакома с материалом по своему предмету». Третье: «Занятия — впустую потраченное время. Я бы мог просто учебник почитать». Пятое: «Мне трудно следить за текстом лекции. Она сама в нем путается. Класс не продвинулся дальше ее вводного курса». Шестое: «Однажды она пришла в класс и не стала читать лекцию. Просто посидела несколько минут и ушла. В другой раз она читала лекцию, которую уже читала за неделю до этого. Я никогда бы не осмелился тратить впустую время доктора Хауленд, но я также не думал, что она станет покушаться на мое».
Это было тяжело слышать. Это было гораздо, гораздо хуже, чем она думала.
— Элис, мы знаем друг друга уже очень давно, согласна?
— Да.
— Сейчас я рискну и буду бестактным и прямолинейным. У тебя дома все в порядке?
— Да.
— А у тебя лично? Может, ты страдаешь от переутомления или у тебя депрессия?
— Нет, ничего такого.
— Мне немного неловко, но я должен спросить, нет ли у тебя проблем с алкоголем или наркотиками?
Все, она выслушала достаточно.
«Я не могу жить с репутацией депрессивной, выбитой из колеи алкоголички и наркоманки. Слабоумие вынести легче, чем такое клеймо».
— Эрик, у меня болезнь Альцгеймера.
Он смотрел на нее ничего не понимающими глазами. Он приготовился услышать об измене Джона. Держал наготове имя хорошего психиатра. Собирался вырвать у нее согласие лечь в госпиталь Маклина, где бы ее вылечили от алкогольной или наркотической зависимости. Но к такому он был не готов.
— Диагноз поставили в январе. Последний семестр мне дался нелегко, но я не думала, что это так заметно.
— Мне жаль, Элис.
— Мне тоже.
— Я не ожидал такого.
— И я.
— Я думал, что это временная проблема, что-нибудь, с чем ты сможешь справиться. Но то, что сейчас, — не временная проблема.
— Да-да, не временная.
Эрик задумался, она за ним наблюдала. Для всех на кафедре он был как отец, заботливый и щедрый, но в то же время прагматичный и требовательный.
— Сейчас родители платят сорок тысяч в год за обучение. Это им не понравится.
Да, не понравится. Они не станут выкидывать астрономические суммы на то, чтобы их дети учились у кого-то с болезнью Альцгеймера. Элис могла себе представить, какой разразится скандал, как это подадут в вечерних новостях.
— К тому же, Элис, двое твоих студентов опротестовали год обучения. И я боюсь, что это только начало.
За двадцать пять лет преподавания никто из ее студентов не опротестовывал год ее преподавания. Ни один студент.
— Я считаю, что тебе больше не следует преподавать, но я уважаю твои планы. Ты думала об этом?
— Я надеялась продержаться еще год, а потом взять творческий отпуск, но не понимала, насколько симптомы будут заметны и разрушительны для лекций. Я не хочу быть плохим преподавателем, Эрик. Это уже не я.
— Я знаю. А не взять ли тебе отпуск по болезни, который плавно перейдет в годичный творческий?
Он хотел, чтобы она ушла. У нее безупречный послужной список, ее компетенция не подвергалась сомнению, но, самое главное, у нее бессрочный договор. По закону ее не могут уволить. Но Элис не хотела оставаться в университете любой ценой. Как бы она ни хотела продолжить карьеру в Гарварде, сражалась она с болезнью Альцгеймера, а не с Эриком или университетом.
— Я не готова уйти, но с тобой я согласна, как это ни больно для меня, думаю, преподавание мне придется бросить. Но я бы хотела остаться консультантом Дэна и присутствовать на собраниях и семинарах.
«Я больше не преподаватель».
— Думаю, мы это решим. Я хочу, чтобы ты поговорила с Дэном, объяснила ему, что происходит, и позволила ему самому принять решение. Буду счастлив выступить в роли второго консультанта, если вас обоих это устроит. И еще. Очевидно, тебе не следует брать новых аспирантов. Дэн будет последним.
«Я больше не ученый».
— Вероятно, тебе не стоит принимать приглашения на конференции в других университетах. В твоем состоянии представлять Гарвард — не лучшая идея.
Я заметил, что последнее время ты отказывалась от поездок, так что, вероятно, ты сама уже признала для себя этот факт.
— Согласна.
— Как ты хочешь поставить об этом в известность администрацию факультета и коллег по кафедре? Повторяю: я уважаю твои планы, какие бы они ни были.
Она перестанет преподавать, заниматься наукой, путешествовать и читать лекции. Иначе люди заметят. Будут строить предположения, перешептываться, сплетничать. Думать, что она депрессивная алкоголичка или наркоманка. Может быть, кто-то уже так думает.