— Ципун тебе на язык! — схватилась Аня. — Иди в свою комнату, садись делать уроки.
Адя ответил, что сейчас он как раз готовится к практическим занятиям по «Краткому курсу», завтра семинар, а преподаватель требует от студентов, чтобы приводили примеры об антагонистических и неантагонистических противоречиях из окружающей жизни.
— Ты не умничай, — рассердилась Аня. — Тебе дали учебник, дали книжку, а приводить собственные примеры будешь, когда сможешь сам зарабатывать на жизнь и заведешь свою семью.
Нет, покачал головой Адя, преподаватель требует на каждом семинаре факты из конкретной действительности, так что откладывать нельзя.
Иосиф целиком поддержал Адю и сказал, что он прав на тысячу процентов: пусть думают своими мозгами, а не ждут, пока будут пережевывать папа с мамой.
— Так, так, — подтвердила Аня, — давай сбивай мальчика с дороги, тебе недостаточно, что ребенок один раз остался сиротой.
После этих слов Аня спохватилась, Адя наклонил голову, как тот упрямый бычок, и злыми глазами смотрел исподлобья.
— Ребенок! — подмигнул Иосиф. — Какой он ребенок: здоровый буц — ему уже пора скоро своих детей делать. Дитя, подойдите ближе.
Адя подошел, дядя Иосиф крепко обнял, потрепал за чуб и сказал: тут один человечек, живет на Большой Арнаутской, угол Ленина, продает мотоциклетку, немецкая марка «Цундап», надо зайти посмотреть. У студента найдется свободная минута, чтобы заглянуть вместе?
— Как тебе нравится? — возмутилась Аня. — Он спрашивает у него, а у меня ты спросил?
— Тебе тоже нужна мотоциклетка? — удивился Иосиф. — Пожалуйста, купим две и спаруем, будет, как у хорошей кобылы, четыре ноги.
С мотоциклетом сложилось так удачно, как будто сам Бог подсказал: накануне Дня Сталинской Конституции Иосиф принес человеку деньги, а буквально через неделю правительство издало постановление об отмене карточной системы и денежной реформе — один новый рубль за десять старых. Человек с гвалтом прибежал во двор, требовал мотоцикл обратно, многие соседи взяли его сторону и тоже требовали, чтобы Котляр вернул мотоцикл, иначе получается просто грабеж, но Иосиф предлагал всем недовольным обратиться в центральную прачечную — там круглосуточно принимают жалобы. Больше всех кипела Дина Варгафтик, называла Иосифа жуликом и низкой сволочью, но сама же объясняла, что ничего удивительного здесь нет: деньги всегда шли к деньгам — так было и так будет.
В воскресенье собрались в большом коридоре на втором этаже, Иона Овсеич сердечно поздравил всех жильцов с денежной реформой и отменой карточной системы — новым крупным шагом по пути благосостояния и дальнейшего подъема. Несмотря на то, что в годы войны враг всячески пытался подорвать нашу экономику, фабрикуя в огромных количествах фальшивые советские денежные знаки, и способствовал тем самым временному оживлению на бывшей оккупированной территории черного рынка и спекуляции, партия и правительство, в интересах рабочего класса, колхозного крестьянства, а также всех трудящихся, сделали все необходимое, чтобы сохранить на прежнем, довоенном уровне заработную плату и цены на товары широкого потребления и, одновременно, сочли возможным произвести обмен денег в соотношении десять старых рублей за один новый рубль. Здесь не надо быть большим математиком, чтобы посчитать: тот, кто живет на свои трудовые доходы, при обмене практически ничего не теряет, и, наоборот, всякого рода спекулянты, дельцы и барыги теряют тем больше, чем больше они наворовали.
Советский народ ответил глубокой благодарностью на новое проявление заботы партии и правительства, однако нашлись и такие, в том числе у нас во дворе, которые лезли из кожи вон, чтобы урвать как можно больше не только у частных граждан, но и у государства, и в самые последние дни, накануне реформы, ухитрились вложить свои капиталы в сберкассу, где первые триста рублей менялись один к одному, а последующие три тысячи — на льготных условиях.
— Анна Котляр, — Иона Овсеич демонстративно отвернулся, — можешь поднять голову, мы на тебя не смотрим.
Люди засмеялись, потому что все получилось как раз наоборот: до этого Аня держала голову ровно, а теперь, когда Иона Овсеич отвернулся, действительно опустила.
— Товарищи, — Иона Овсеич прищурил глаз, руки сложил на животе, чуть-чуть играли пальцы, — я думаю, дадим слово Анне Котляр, послушаем, что она хочет сказать нам.
Аня, наконец, подняла голову и сказала, что никаких денег накануне реформы они в сберкассу не заносили, ибо не могли знать заранее, какие там будут условия, льготные или нельготные, кроме того, в сберкнижке стоит число, когда принят последний вклад, и она не делает из этого тайны: пожалуйста, кто хочет убедиться, может посмотреть.
Иона Овсеич поблагодарил за полную откровенность и доверие, но при этом подчеркнул, что имеется закон о тайне вкладов и нарушать никто не позволит. Ну, а если к тому же учесть, что существует такой вид вклада, как на предъявителя, когда имя остается в секрете от самой сберкассы и даже государства, стало быть, можно иметь и две, и три, и пять книжек, следует только удивляться, за каких простачков принимают нас Котляры, добровольно соглашаясь на ревизию и контроль.
Аня сказала, она клянется жизнью, что говорит всю правду, а в сберкассу они действительно заходили, но не для того, чтобы положить деньги, а наоборот, снять: как раз купили Аде мотоциклет, и надо было уплатить.
Иона Овсеич улыбнулся: чтобы один раз взять деньги, наверно, достаточно один раз зайти, а если заходят три или четыре раза, причем в разные кассы, поневоле складывается другая картина.
— Мало сказать, другая! — подхватила Дина Варгафтик. Многие согласились с Диной и поддержали, а Зиновий Чеперуха, хотя отец и жена удерживали с обеих сторон, вдруг набросился на нее, как уличный хулиган, обругал ни за что ни про что и потребовал, пусть приведет конкретные факты, в противном случае, Котляр имеет законное право привлечь ее к ответственности за клевету и шантаж.
— Молодой человек, — вежливо остановил Иона Овсеич, — по-моему, вы ошиблись адресом: это меня надо привлечь к ответственности, поскольку я первый поднял вопрос.
— Да, — нахально ответил Зиновий, — и вас вместе с ней, чтобы не пачкали человека грязью и не шельмовали!
— А если мы найдем свидетелей и докажем, — Иона Овсеич ударил кулаком по спинке стула, — какую песню тогда вы запоете!
— А вы сначала найдите свидетелей! — совсем обнаглел Зиновий.
— Нет, — стоял на своем Иона Овсеич, — отвечайте прямо: какую песню вы запоете, если компетентные органы вскроют, кого Зиновий Чеперуха взял под защиту, и установят причину такого загадочного единодушия?
— Товарищ Дегтярь, а чего стращать? — Марина Бирюк поднялась со своего стула, каштановые волосы были распущены, как у немецкой артистки Марики Рокк, из картины «Девушка моей мечты». — Все во дворе видят, как живут Чеперухи, и стращать не надо. А насчет Котляра я лично не знаю, чтобы он спекулировал или делал махинации. Человек сидит восемнадцать часов в сутки и хорошо зарабатывает. Ну, и на здоровье, кто завидует, пусть тоже поишачит, а мерить воду руками — нехай дурень меряет.
В коридоре стало тихо, один Фима Граник хихикнул в свой кулак, люди с удивлением смотрели на него и пожимали плечами, а он вдруг совсем развеселился и обратился с просьбой ко всем присутствующим и отсутствующим, ответить ему на простой вопрос: сколько ножки у сороконожки?
— Ефим Граник, — топнул Иона Овсеич, — свои малахольные шутки будете показывать в другом месте, а здесь вас видят насквозь!
— Не оскорбляйте меня, — закричал Ефим, — я не боюсь, я никого на свете не боюсь, и не рычите на меня, как лютый волк! Я сам хорошо умею рыкать.
— Фима, — обратилась Клава Ивановна, — сядь и успокойся, а то люди могут нехорошо подумать.
Иона Овсеич призвал товарища Малую к порядку и предложил не вмешиваться, когда ее не просят. А что касается реплики Ефима Граника, мы даем обещание вернуться к ней в более подходящее время и более подходящем месте.
Ефим в упор смотрел на товарища Дегтяря, качал головой и шевелил губами, как будто разговаривает сам с собой, но так, чтобы другие тоже видели и могли угадать слова. Степа Хомицкий первый угадал, весело погрозил пальцем и напомнил Ефиму детскую присказку: за мать — кости ломать. Люди засмеялись, а Иона Чеперуха вдруг, ни с того ни с сего, предложил лично товарищу Дегтярю и всем остальным соседям анодированные кольца для столовых салфеток и пуговицы для кальсон, количество неограниченное. Клава Ивановна сказала, столовые салфетки теперь не в моде, так что кольца можно сдать прямо в утильсырье, пять рублей за тонну.
Ладно, ответил Иона, салфетки вышли из моды, но пуговицы для кальсон еще в моде: в последний день перед реформой он купил на триста рублей и согласен уступить за полцены.
— Иона, — откликнулась Марина Бирюк, — можно взять за полную цену, но где найти столько мужиков!
— Фи, какая гадость, — скривилась Ляля Орлова.
Чеперуха схватился за голову, видно было, что человек прогорел на своей коммерции до последней нитки и только теперь осознал, люди вокруг сочувственно вздыхали, но помочь ничем не могли: пуговицы для споднего не такая вещь, чтобы делать запас вперед на двадцать лет.
— Иона Чеперуха, — одернул товарищ Дегтярь, — прекратите свой балаган и не мешайте нам работать!
— Овсеич, — обиделся старый Чеперуха, — я тебя уважаю, на улице я первый снимаю картуз, но не надо лишний раз садиться на голову.
— Иона Чеперуха, — повторил товарищ Дегтярь, — прекратите свой балаган и не мешайте нам работать.
Катерина, хотя до этой минуты сидела спокойно, неожиданно заступилась за свекра, которого оскорбляют в присутствии родного сына, инвалида Отечественной войны, и всех соседей.
— Садитесь на свое место, Тукаева-Чеперуха, — приказал Иона Овсеич, — я не давал вам слова.
— Он не давал! — глупо засмеялась Катерина. — Я у него сильно спрашивать буду.
Иона Овсеич сделался бледный, пальцы дрожали, Клава Ивановна прикрикнула на Катерину и обратилась к Зиновию, чтобы приказал своей жене немедленно извиниться, а если она такая бесстыжая, пусть сам извинится за нее.
Не надо, остановил Иона Овсеич, пусть высказывается до конца, каждый имеет право говорить, что думает; невзирая на личности.
Ефим Граник, про которого все забыли, без спроса поднялся, вышел на середину, стал мотать головой, как лошадь, в разные стороны и быстро шевелить губами. От полной неожиданности люди оцепенели, а когда пришли в себя, Ефим уже сел на место, и Степа Хомицкий первый дал объяснение:
— Один высказался. Следующий.
Многие ожидали, что сейчас Иона Овсеич рассердится по-настоящему и примет меры, но все обошлось довольно мирно.
— Неплохая пантомима, — сказал Иона Овсеич, — видимо, артист тщательно отрепетировал и только ждал подходящего момента.
Ефим поднял голову, секунду смотрел на товарища Дегтяря, потом обвел всех остальных, глаза были усталые, такие печальные, что щемило от жалости сердце. Клава Ивановна сказала, пусть идет на улицу, подышит свежим воздухом, но Иона Овсеич запретил и потребовал от Малой, чтобы не устраивала здесь богадельню.
В три часа ночи к Ионе Овсеичу приехала скорая помощь: врач констатировал приступ стенокардии, предлагал госпитализировать, но больной отказался наотрез. Смотрите, сказал врач, сделал у себя отметку и попросил больного собственноручно расписаться, что от предложенной ему госпитализации отказался.
Полдня Иона Овсеич пролежал в постели, выпил стакан сладкого чаю, намазал кусочек хлеба сливочным маргарином, подождал, пока Полина Исаевна уйдет в свою школу, оделся потеплее и отправился на фабрику.
Полина Исаевна вернулась в девять — четверть десятого. В квартире было темно, тишина, как в погребе, она включила свет, бросилась к телефону и чуть не умерла от страха, пока дозвонилась в партбюро и услышала голос своего Дегтяря.
Минут через десять зашла Клава Ивановна и привела с собою Аню Котляр, чтобы сделать сердечнику укол камфоры на ночь. Полина Исаевна налила гостям чай из термоса, просила немного подождать и сказала про своего Дегтяря, что горбатого могила исправит.
— Можно позавидовать, — вздохнула Аня, — человек не боится смерти.
— Шмерти! — нарочно прошамкала Клава Ивановна. — Ему просто не хватает времени, чтобы о ней думать.
Полина Исаевна еще раз позвонила по телефону и получила твердое заверение от больного, что уже надевает пальто. Аня поставила коробочку со шприцем на примус, сделали самый медленный огонь, но пришлось дважды доливать воды, пока, наконец, не увидели больного собственной персоной.
— Разбойник, — набросилась Полина Исаевна, — он думает, его здоровье и жизнь — это его собственность! Нет, у тебя есть законная жена. Ты помнишь, что у тебя есть законная жена!
Иона Овсеич развел руками: у царя Соломона было семьсот жен, он мог забыть, а такие бедняки, как Дегтярь, не забывают.
— Разбойник, — сказала Полина Исаевна, — сядь на кушетку и засучи рукав, чтобы тебе могли сделать укол.
Иона Овсеич ответил, что лично ему укол не нужен, но, поскольку большинство за, он вынужден подчиниться.
Аня слегка помассировала руку, которая одна кожа да кости, смазала йодом и вмиг загнала иглу.
— Не очень больно? — спросила она.
Иона Овсеич удивился: уже? Аня улыбнулась и сказала, если бы все пациенты были такие, она бы имела круглосуточный санаторий, а не больницу.
— Дорогая сестричка, — пошутил в ответ Иона Овсеич, — со своей стороны, я должен был бы особо отметить золотые руки, которые обхаживают всю мою семью, но получится, что кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку, и потому я молчу.
Клава Ивановна невольно хлопнула в ладони: надо иметь голову Дегтяря, чтобы так ловко дать и передний и задний ход в одно время!
Рано утром, было еще темно, люди только что проснулись и готовились на работу, пришла милиция с проверкой паспортного режима. Дворничка Лебедева в первую очередь повела к Зиновию Чеперухе. Ефим Граник как раз открыл свое окно и собирался выйти. Милиционер приказал воротиться назад и предъявить документы, Ефим ответил, что опаздывает на завод, пусть проверяют без него, но милиционер взял крепко за руку и вторично попросил воротиться.
Листая паспорт, милиционер внимательно осматривал пустые странички, где не было записей, укоризненно качал головой, Зиновий с Катериной стояли рядом и ждали.
— Значит, Граник Ефим Лазаревич, — вздохнул участковый, — живешь в одном месте, а прописан — в другом. Так?
— Товарищ участковый, — Ефим застенчиво улыбнулся, — я просто зашел сюда в гости, а вообще живу по месту прописки.
Милиционер посмотрел на хозяев, на дворничку Лебедеву, в глазах появилась лукавинка, и предложил всем кагалом подняться наверх, где Ефим Лазаревич не случайный гость, а законный жилец.
— Товарищ начальник, — Ефим опять улыбнулся, но уже без прежней застенчивости, такой симпатичный попался милиционер, — дозвольте рядовому Гранику отбыть на завод!
Участковый не ответил ни да, ни нет, присел на табуретку, вынул из полевой сумки чистый лист бумаги и сказал дворничке:
— Будем составлять протокол.
— Слушай, сержант, — обратился Зиновий, — человек вернулся в Одессу, семью расстреляли, хату заняли, я — фронтовик, жена — фронтовичка, дали на время человеку угол, а прописка — в другой квартире. Так сложилось.
Участковый кивал головой, заполнил лист наполовину, перечитал про себя, потом вслух, чтобы каждому не тратить время в отдельности, и попросил расписаться. Паспорт Граника положил в сумку, поднялся и велел дворничке проводить в следующую квартиру.
По дороге Феня Лебедева клялась своей жизнью и здоровьем дочки, что первый раз узнала про эти подлые гешефты, а раньше и в голову не могло прийти. Ну, и жильцы, ну, и люди — одна банда.
Клава Ивановна взяла с каждого слово, что не будут рассказывать Ионе Овсеичу, у человека без того спазмы в сердце, сама ходила в паспортный стол, к начальнику милиции, в Сталинский райисполком. Дело уладилось за какие-нибудь три дня, а сто рублей штрафа за нарушение паспортного режима — это вообще не стоило выеденного яйца: Ефим положил на стол половину, остальные добавили Зиновий, Тося Хомицкая, Аня Котляр и сама Клава Ивановна. Марина Бирюк, хотя никто не обращался, по собственному почину дала пять рублей.