— Шибеники! — кричала Клава Ивановна. — Так не ведут соревнование, так ведут себя одни агрессоры!
Братья продолжали драчку, как будто оба оглохли, и Клава Ивановна вынуждена была принять решительные меры: Мишу прикрепила к Лесику, а Гришу — к себе, без права подходить друг к другу. Три или четыре раза братья пытались опять подраться, но ответственные были начеку и своевременно пресекали.
До обеда собрали два ведра, не считая карманов, которые были у всех набиты до отказа. Лесик взял ведро, чтобы отнести во двор и опорожнить, но в это время пришли мамы и сказали, что пора по хатам и так полдня как корова языком слизала.
Гриша и Миша, когда мама Катя держала их за руки и переходили через дорогу, вдруг вырвались и побежали обратно в садик. С улицы Розы Люксембург как раз повернул грузовик, и это большое счастье, что шофер успел затормозить. В первую секунду Катерина обомлела, потом схватила обоих за уши и дала честное слово, что оторвет навсегда. Клава Ивановна целиком взяла сторону детей, которые в сто раз сознательнее своей мамы и не считают работу на воскреснике по минутам.
— Старый склероз! — громко, на всю улицу, закричала Катерина. — Ты не натравливай детей на отца и матерь, а то мы тоже умеем натравливать!
Клава Ивановна побелела, как полотно, сильно затряслась голова, Марина Бирюк пожала плечами и сказала, нема от чего расстраиваться.
— Да, да, — повторяла Клава Ивановна, по щекам текли слезы, — нема из-за чего, просто я старая глупая женщина.
Лесик, которого назначили командиром, построил бригаду, и с песней «А ну-ка, девушки, а ну, красавицы!» направились домой.
Во дворе работу сделали наполовину, Иона Овсеич уговаривал потрудиться еще пару часов, но женщины отвечали, что дома тоже само не жарится и не стирается, а воскресенье — один раз в неделю.
— Товарищи, — потерял, наконец, терпение Иона Овсеич, — я приказываю вам остаться и довести до конца: мы не для кого-то, мы для самих себя работаем!
Женщины ушли, мужчины остались одни, старый Чеперуха запряг своего Мальчика, потому что надо было засветло поставить в конюшню, почистить и покормить.
— Овсеич, — сказала Степа Хомицкий, — какие у тебя могут быть претензии? Люди пришли, сколько могли поработали, а ты хочешь, чтобы все были, как Дегтярь.
— Степан, — у Ионы Овсеича на лице было страдание, как будто сильно болело внутри, под ложечкой, или само сердце, — я ничего не хочу, но вспомни сам, как было в тридцать седьмом году, когда мы строили для наших детей форпост.
Во двор зашел Зиновий Чеперуха: целый день, с утра, он просидел в библиотеке и готовил курсовой проект по электротехнике. Последний срок истек еще две недели назад, но весь месяц у них на заводе Кирова была такая запарка, что не оставалось времени даже развернуть тетрадь.
Иона Овсеич окликнул Зиновия и просил постоять немного со стариками. Чеперуха стал оглядываться во все стороны и спросил, где старики, он лично не видит.
— Зиновий, — Иона Овсеич подошел, положил руку на плечо, — помнишь, как мальчики из нашего двора, ты, покойный Колька, покойный Ося, помогали папам и мамам строить форпост?
Зиновий ответил, что хорошо помнит, но при этом немножко насторожился.
— Не волнуйся, — успокоил его Иона Овсеич, — никто не посягает на твою жилплощадь. Мы вспомнили просто так, к случаю.
— Все ясно, — догадался Зиновий. — Сегодня люди из нашего двора бросили работу на полдороге и разошлись. Боже мой, так давайте засучим рукава и закончим сами!
— Зиновий, — горько усмехнулся товарищ Дегтярь, — разве в этом суть?
— Остановите колокола! — Зиновий выставил руки вперед ладонями. — Люди со стороны могут подумать, в доме покойник, а на самом деле все живы, здоровы, кромсают мать-землю.
Зиновий поднял лопату, вонзил в грунт и срезал такой пласт, что можно было только удивляться. Клава Ивановна пришла в восторг:
— У тебя сила, как у твоего папы двадцать лет назад! Зиновий сказал, надо полагать, еще больше, потому что руки и костыли заменили ему правую ногу, а этой ногой, когда играли в футбол, у него был удар, как у знаменитого Злочевского из одесского «Динамо», который чуть не убил турецкого голкипера.
Катерина услышала голос мужа и крикнула в окно, чтобы немедленно шел обедать, иначе остынет, а третий раз греть не будет. Потом за папой пришел Гриша, потом Миша, но оба остались во дворе и помогали работать. Катерина окончательно рассердилась, забрала детей и пожелала мужу, чтобы у него был такой катар, какой он сам заслужил.
— Язва сибирская! — засмеялся вдогонку Зиновий. — Еще пять минут, — смотри на часы.
Получилось не пять, а десять раз по пять. Аня Котляр оставила передачу для Иосифа и успела вернуться во двор, когда начали яму для последнего саженца и выбрали камни с участка под клумбу. Ефим Граник с Адей насыпали ведрами землю, чтобы получился красивый добротный холм, а не куцый, как могила. Аня тоже взяла ведро и без лишних напоминаний включилась в работу.
Зиновий спросил, как здоровье мужа, Аня махнула рукой и наклонилась, чтобы набрать побольше земли.
— Аннушка, — шепнула на ухо Клава Ивановна, — три года уже позади, почти половина, а вторая половина всегда проходит быстрее.
Иона Овсеич, когда затеяли разговор про Иосифа Котляра, отошел в сторону, потом начал внимательно осматривать саженцы и понемножку раскачивать, чтобы проверить, прочно ли сидят в земле.
Саженцы держались так крепко, как будто уже пустили глубокие корни, Иона Овсеич улыбнулся, громко хлопнул в ладони и сказал:
— Года через три мы будем у себя во дворе иметь такой сад, что с Большого Фонтана приедут перенимать опыт.
Аня опорожнила ведро, немножко притоптала клумбу и вдруг залилась слезами.
— Тихо, тихо, — просила Клава Ивановна, обнимая Аню за плечи, — люди вокруг смотрят и все видят.
— Видят, — шептала Аня, — ну, и пусть видят, мне уже все равно: Иосифа переводят куда-то на Волгу, а может быть, еще дальше. Здесь я могла иногда сделать ему передачу — фрукты, овощи, кусок туалетного мыла, — а там он будет совсем один среди уркаганов, воров, уголовников.
Адя срезал лопатой неровные края клумбы, Иона Овсеич молча наблюдал, потом вдруг повернулся и громко сказал:
— Котляр, мы просим вас по-хорошему прекратить эти разговоры. Каждый находится там, где он заслужил. Вашего мужа предупреждали своевременно, и не один раз предупреждали.
— О чем, — качала головой Аня, — о чем вы его предупреждали, товарищ Дегтярь?
— Вы хотите, чтобы мы уточнили? Можно уточнить, — сказал Иона Овсеич.
— Да, — вдруг выскочил Адя, — мы хотим, чтобы вы уточнили, почему раньше, когда трудно было с продуктами и вашей Полине Исаевне каждый день подносили, вы затыкали уши пальцами и закрывали глаза, а когда отпала необходимость, внезапно прозрели и услышали, что Иосиф Котляр рассказывает всякие анекдоты!
— Молокосос! — Иона Овсеич весь затрясся. — Слишком хорошо узнаю Ивана Лапидиса — одна порода! Завтра же позвоню твоему декану в консерваторию, ты уже не мальчик — ты несешь полную ответственность за все свои слова. Зиновий немножко старше тебя, успел потерять на фронте ногу, а тебя народ кормит, поит и платит свои кровные деньги, чтобы ты мог учиться в вузе и заодно вести свою подлую пропаганду, как грязный космополит.
— Вы не имеете права упрекать! — Адя буквально налился кровью. — Я не виноват, что у меня нет папы и мамы! Во время войны я работал на заводе и делал снаряды, все знают. И не думайте, что я испугаюсь ваших ярлыков: вы сами грязный космополит!
— Адя, — замахала руками Клава Ивановна, — замолчи, я прошу тебя, закрой свой рот!
— Малая, — одернул Иона Овсеич, — не встревай: пусть этот беспачпортный бродяга покажет свое нутро до конца!
Соседи открыли окна и выглянули во двор. Иона Овсеич провел перед собой рукой и сказал: очень хорошо — пусть услышит весь двор.
— Адька! — Зиновий схватил своими железными пальцами за локоть. — Уходи домой!
— Отпусти! — дернулся Ада и неожиданно расплакался, как маленький мальчик. — Я его убью сейчас!
— Дорогой хичник! — Зиновий сделал страшные глаза. — Скушайте раньше меня: я не могу видеть, как льется чужая кровь.
На секунду воцарилась тишина, первый нарушил Ефим Граник.
— Артист! Зиновию надо было учиться на артиста, а он учится на инженера.
Потом зашумели остальные, Ада стоял жалкий, с опущенной головой, Иона Овсеич осмотрелся вокруг, мадам Малая объявила, что работа на воскреснике закончена — можно идти по домам.
— Да, — подтвердил Иона Овсеич, — вы хорошо сегодня потрудились, товарищи, и заслужили законное право на отдых.
Ефим притворился, что не понимает:
— Какой отдых? У меня лично завтра понедельник.
Поздно вечером Аня зашла к Дегтярям узнать, как здоровье Полины Исаевны: она теперь работает в больнице на полторы смены, и даже некогда проведать больную соседку, которая в свое время сделала ее человеком и дала профессию. Чем бы она сегодня была без профессии? Нуль без палочки, как многие другие женщины: сидят дома и варят своим мужьям суп.
Полина Исаевна чувствовала себя неважно: слабость такая — дай бог нашим врагам. В прежние годы она жаловалась на своего Дегтяря, что он уделяет ей мало внимания, а теперь она может прямо при нем сказать: золотой человек, золотой муж, если он столько терпит ее.
— Полина, — насупился Иона Овсеич, — я прошу прекратить неуместные разговоры.
— Товарищ Дегтярь, — вежливо обратилась гостья, — я позволю себе вмешаться: если жена хочет поблагодарить своего мужа, кто может отнять у нее право? По-моему, это приятнее, чем ссориться. Мы с Иосифом тоже иногда гаркались, но теперь я себе дала слово, что больше никогда не повторится.
— Уважаемая, — перебил Иона Овсеич, — я бы просил не делать меня собеседником, когда вам хочется поговорить про своего мужа.
Аня опустила глаза, вздрогнули губы, могло показаться, что вот-вот она заплачет, но на самом деле это было обманчивое впечатление — из-за старого ранения в челюсть.
— Кроме того, — продолжал Иона Овсеич, — я отлично понимаю цель вашего визита: вы пришли убедить меня, что ваш Адя — еще совсем маленький мальчик, дурачок, который сам не дает себе отчета, что говорит. Или, может быть, я ошибаюсь?
— Да, — совсем не к месту вдруг обрадовалась Аня, — да, товарищ начальник, вы ошибаетесь: если Адя узнает, что я здесь, у вас в доме, он не захочет больше меня знать! Он возьмет ящик с дустом и обсыпет всю мою квартиру! Этот мальчик слишком много потерял, он уже не боится терять!
— Уходите! — Иона Овсеич встал и показал пальцем на двери. — Уходите отсюда, пока вам дается такая возможность.
— Боже мой, — заломила руки Полина Исаевна, — что здесь делается! Иона, Аня, я прошу вас: не надо! Не надо!
— Нет, — грубо ответила Аня, — надо! Это вы ему скажите спасибо за все, это он вас довел до такого состояния!
— Дура, — закричал Иона Овсеич, — дура набитая! У женщины туберкулез, уже пятнадцать лет, а она меня обвиняет!
Ночью у Ионы Овсеича схватило сердце: обычно он чувствовал заранее — боль под лопаткой, в локте, в мизинце, — а в этот раз полная неожиданность. До самого утра он глотал валидол, клал на грудь горчичники, Полина Исаевна клялась своим здоровьем и своей жизнью, что он полежит хотя бы день, хотя бы полдня, а Иона Овсеич, как только по радио объявили семь часов, закипятил себе чай, выпил стакан без заварки, танин сильно возбуждает нервную систему, съел один кусочек хлеба с колбасой, другой завернул в газету и вышел.
Придя на фабрику, он тут же позвонил жене, предупредил, что весь день будет в бегах по цехам и телефонировать ему в партбюро не имеет никакого смысла.
Вечером Иона Овсеич вернулся домой совсем разбитый, под глазами огромные синие мешки, жилы на лбу надулись, как будто перетянули жгутом.
— Самоубийца, — сказала Полина Исаевна, — я не хочу иметь на своей совести смерть мужа. Я напишу в райком, пусть назначат медкомиссию и силой положат тебя в больницу.
— Полина, — с трудом улыбнулся Иона Овсеич, — силой могут положить только в сумасшедший дом.
В десять — начале одиннадцатого, никто уже не мог ждать гостей, постучал Адя Лапидис.
— Товарищ Дегтярь, — сказал Адя, — я прошу вас выйти на минуту: мне надо с вами поговорить.
— Тебе надо поговорить? — Иона Овсеич машинально отступил назад, ближе к свету. — Говори здесь: мне незачем выходить.
Адя на секунду задумался, сделал шаг к столу, опустил голову, как бычок, и тихо сказал:
— Сегодня меня вызвал декан и предупредил: если сигнал, который они получили, подтвердится, я буду исключен из консерватории.
— Интересно! — Иона Овсеич прищурил правый глаз. — А почему, собственно, ты обращаешься ко мне? Декан назвал мое имя? Или ты ждешь от меня поддержки?
— Нет, — Адя положил руки на спинку стула, длинные худые пальцы сильно дрожали, — я не жду от вас поддержки. Я хочу чтобы вы сказали ему правду.
— Адя, — возмутилась Полина Исаевна, — ты не отдаешь себе отчета, что говоришь!
— Я хочу, — с трудом, как будто не хватало воздуха, повторил Адя, — я хочу, чтобы вы сказали ему правду.
— Спокойно, — сказал Иона Овсеич, — спокойно. Среди ночи ты пришел ко мне домой, я не знаю, что ты прячешь в кармане, и в присутствии моей жены, с которой мы прожили тридцать лет, угрожаешь мне? Вон, сукин сын, вон отсюда!
Иона Овсеич схватил табурет, поднял высоко над головой, Адя машинально присел и ударился подбородком о спинку стула, изо рта от уголков потекли две струйки крови.
Полина Исаевна закрыла ладонями лицо, потом вскочила, окунула полотенце в ведро и хотела приложить Аде ко рту, но он вытер рукой, вся наружная сторона была в крови, посмотрел на Иону Овсеича такими глазами, что сделалось жутко, и вышел.
— Боже мой, — Полина Исаевна бегала вокруг стола, прижимая пальцы к вискам, — что теперь будет, что теперь будет!
— Ничего не будет. Перестань паниковать, — приказал Иона Овсеич.
— Он выбил себе все зубы и скажет, что оборонялся от Дегтяря! — не могла успокоиться Полина Исаевна. — И меня потребуют в свидетели. Аня Котляр делает нам уколы, а ее Адя уходит от нас весь в крови. Что будет!
— Перестань паниковать! — повторил Иона Овсеич. — Всю жизнь я с тобой нянчусь, всю жизнь я имею дело с больницами и докторами, потому что моя жена хворает на легкие, на сердце, на голову, на черт знает что! А все от расхлябанности и распущенности, вместо того, чтобы держать себя в руках!
Полина Исаевна присела на кровать, закрыла глаза, из-под век текли слезы. Иона Овсеич присел рядом, погладил по спине и сказал, что чересчур погорячился, у каждого бывает, тем более, он уже давно не парубок и не те силы. А насчет Лапидиса нет оснований беспокоиться: Адя не такой человек, чтобы переворачивать вверх ногами и врать в свою пользу. Можно ручаться, даже сама Аня об этом не будет знать.
Иона Овсеич оказался абсолютно прав. Больше того, буквально через день-два Адя, по собственной глупости, дал дополнительные материалы против себя: в комитете комсомола и деканате узнали, что он ведет среди студентов разговоры в защиту профессора Рабиновича, которого на собраниях и в газете «Большевистское знамя» критиковали за космополитизм, и теперь, по требованию профессоров и преподавателей, сняли с работы.
Во двор приходил парень из консерватории и сообщил Ане Котляр, что Адя висит на волоске, уже готов приказ, осталось только подписать, исключить его на год и послать на какую-нибудь тяжелую физическую работу, но декан предлагает исключить условно, тоже на год, так как Лапидис — круглый сирота, в годы войны работал на военном заводе токарем. Но насчет военного завода никакой справки нет, Аде говорят, чтобы выслали подтверждение, а он отвечает, что никуда писать не будет: не верят — не надо.
Аня побежала немедленно к мадам Малой, та — к Дегтярю, передала всю историю и развела руками:
— Ну, как тебе нравится этот идиот!