— Идиот? — удивился Иона Овсеич. — Нет, Малая, ошибаешься: здесь четкая позиция и линия. Клава Ивановна отмахнулась:
— Какая может быть линия у человека, который в свои двадцать лет еще остается ребенком. Дегтярь, ты должен помочь ему.
— Малая, — рассердился Иона Овсеич, — или ты притворяешься или в самом деле от старости у тебя полное размягчение мозга!
Клава Ивановна, тайком от Ади, сама написала на завод, где он работал во время войны токарем, чтобы прислали справку и обязательно заверили гербовой печатью. Но, пока письмо пришло на Урал, а оттуда прибыл ответ в Одессу, Адя своим упрямством восстановил против себя всех, в том числе декана, который теперь тоже присоединился к мнению, что студенту Лапидису следует хотя бы год постоять у станка, в кадровом рабочем коллективе, а потом, в зависимости от результатов, можно будет опять вернуться к вопросу насчет учебы в консерватории.
Зиновий устроил Адю у себя на заводе Кирова, сначала учеником, но уже через полтора месяца ему дали разряд и перевели на самостоятельную работу. Такие быстрые успехи никого не удивляли, потому что у токаря и у пианиста много общего: и здесь, и там нужны особенно чуткие пальцы.
Да, повторяла вслух Клава Ивановна, токарь-пекарь, это теперь в моде, но что будет у Ади с его руками?
Иона Овсеич до глубины души возмущался подобными настроениями, которые у нас в Одессе насаждают всякие толстые мамы, водя за ручку своих толстых детей в музыкальную школу Столярского. Какие толстые мамы, возмущалась в ответ Клава Ивановна, Адя вообще вырос без мамы, без папы, надо еще удивляться, что он не стал беспризорником и вором!
— Малая, — потерял всякое терпение Иона Овсеич, — мы с тобой живем в одном дворе тридцать лет, но я начинаю думать, что про человека нельзя говорить с полной уверенностью, пока ему остается впереди хотя бы один день!
Клава Ивановна обиделась: народ правильно подметил — умный, умный, аж дурак!
— Малая, — Иона Овсеич погрозил пальцем, — мещанская стихия имеет еще свои корни в каждом из нас, и дай ей только хорошее удобрение, она расцветет таким пышным цветом, что темно в глазах станет.
— Тебя послушать, — цеплялась за свое Клава Ивановна, — получается, сегодня мы от коммунизма дальше, чем пятнадцать лет назад, когда никто еще не думал ни про план преобразования природы, ни про великие стройки коммунизма.
— Малая, — Иона Овсеич наклонил голову, холодные глаза смотрели исподлобья, — от больших успехов мы делаемся добренькие и благодушные, а благодушие и бдительность никогда не ходили в одной упряжке: или — или!
Наконец, Клава Ивановна сдала назад: здесь она согласна. Но тогда встает другой вопрос: мы разбили Гитлера, мы разбили его фактически сами. Америка и Англия сбоку припека, кого же еще на свете мы можем бояться? Пусть Дегтярь отвечает ясно, без философии.
— Хорошо, — сказал Иона Овсеич, — я тебе отвечу, как ты просишь, без философии. Во время Первой мировой войны, за четыре года, Англия, Франция, Россия и Америка, вместе взятые, потеряли убитыми три миллиона человек, а от маленького микробчика испанки, которого никто своими глазами не видел, за два года в одной лишь Европе умерло больше трех миллионов.
— Ну и что! — сказала Клава Ивановна. — Это не пример.
— Нет, — хлопнул по столу Иона Овсеич, — это классический пример, как невидимый враг в десять раз, в сто раз опаснее видимого!
— Подожди, — остановила Клава Ивановна, — а при чем здесь наш Адя Лапидис?
— При чем? — с гневом повторил Иона Овсеич. — А при том, что простая, ясная дорога его не устраивает, что за пазухой, если там еще нет камня, место уже приготовлено. Спроси у Хомицкого, спроси у Зиновия, спроси у Дины Варгафтик: надо сегодня, сейчас, письменно поручиться за твоего Адю — они готовы? А ты сама готова?
Клава Ивановна пожала плечами: а почему надо ручаться — Адя еще не разбойник с большой дороги!
— Малая, — скривился Иона Овсеич, — не прикидывайся дурочкой: я по глазам вижу, ты меня хорошо понимаешь.
Дегтярь был прав: Клава Ивановна действительно хорошо понимала, тем более, что весь двор в один голос удивлялся, как Адя Лапидис, такой взрослый парень, с неплохой головой, сам себе напакостил. Человеку русским языком объясняют, что белое — это белое, а он, наперекор всем, твердит, нет, белое — это черное.
Аня Котляр, когда прошла первая боль и обида, тоже разозлилась на Адю и каждый день вспоминала ему украинскую пословицу насчет горького хрена: видели дурные глаза, что покупали, — ешьте!
Один Ефим Граник сохранял свое веселое настроение и объяснял всем жильцам и соседям, что такой оборот может пойти Аде только на пользу, ибо артисты и музыканты, чем они глубже в гуще народа, тем для них лучше.
В субботу вечером, выкроив свободную минуту, Иона Овсеич зашел в гости к Зиновию. Катерина, по старому русскому обычаю, низко поклонилась, сказала, милости просим, накрыла на стол и поставила посредине графинчик.
— Катерина, — Иона Овсеич аппетитно почмокал губами, — я вижу, у тебя есть неплохой подход к начальству.
— Ой, не скажите, — махнула рукой Катерина, — до ваших одесситок мне еще далеко, как от нашего Байкала до Черного моря.
— Удачное сравнение, — похвалил. Иона Овсеич, — но при теперешней технике это расстояние можно покрыть за сутки.
Зиновий наполнил стопки до краев, Иона Овсеич половину из своей отлил обратно в графин, Катерина возмутилась и сказала, что гость не желает полного счастья этому дому, но гость метко ответил, что не всяко лыко в строку.
— Ладно, — Зиновий поднял перед собой стопку, — чтоб наши дети не боялись паровоза.
— Подожди, — остановил Иона Овсеич, — я хочу предложить встречный тост: пусть этот дом, его хозяева и дети имеют все удобства по последнему слову современной науки и техники!
Зиновий, вместо того, чтобы опрокинуть стопку, провел перед глазами рукой, как будто прогоняет наваждение, Катерина успела опорожнить, но быстренько наполнила опять. Теперь выпили все вместе. Иона Овсеич отрезал себе кусочек огурчика, положил сверху на бутерброд, откусил, хорошо прожевал, вытер губы ладонью и попросил хозяина, если не трудно, напомнить архитектуру бывшего форпоста, поскольку гость давно уже не был и маленько призабыл. Зиновий продолжал сидеть на месте и ответил, что предоставляет товарищу Дегтярю полную свободу действий: он сам может простукать стенку, заглянуть в каждый угол и в любой шкаф.
Иона Овсеич нахмурился, но мандат принял и встал из-за стола. Осмотрев обе комнаты, он остановился возле крана, проверил ногой цементную кладку под раковиной, выпустил немножко воды, поинтересовался, как функционирует ревизия, и обратился к хозяйке с вопросом: не будет ли она сильно протестовать, если он войдет с ходатайством в жилкоммунотдел Сталинского райсовета, чтобы разрешили установить в этой квартире санузел?
— Товарищ Дегтярь, — всплеснула руками хозяйка, — чтоб вы мне тысячу лет были живы и здоровы, а когда придет последний день, Чеперухи-правнуки будут идти за вами в первом ряду.
— Катерина, — пригорюнился Иона Овсеич, — места в первом ряду уже заняты, но если ты возьмешь на себя функции распорядителя, я думаю, можно будет переиграть.
Катерина ответила, что это невозможно, ибо товарищ Дегтярь в сто раз нужнее людям, чем она, и медицина найдет способ продлить его годы. Иона Овсеич поблагодарил на теплом слове, Зиновий молча наблюдал и морщил свой лоб, как будто плохо понимает, что происходит у него в доме.
— Зиновий, — обратился Иона Овсеич, — у тебя вид, как у того дьячка: надо читать мирянам псалтырь, а он не может отличить, где еры, а где ять.
Катерина подмигнула и сказала, что она знает причину. Товарищ Дегтярь приложил ладонь к уху и попросил, чтобы ему тоже сообщили по секрету: Зиновий посмотрел на жену недобрыми глазами, та рукой запечатала себе рот и промычала, как глухонемая.
— Ладно, — снова пригорюнился Иона Овсеич, — я тебе сам скажу, Зиновий, ты думаешь, что Дегтярь пришел к вам с хитростью и строит козни, как бы выселить Чеперуху из форпоста. Не в обиду тебе будь сказано, люди имеют привычку мерять каждого на свой аршин, хотя и сами не сознают.
Зиновий ответил, надо полагать, Дегтярь не делает для себя исключение.
Катерина громко закричала «фу!» и сказала про своего мужа, что у дурака и шутки дурацкие. Иона Овсеич покачал головой: Катерина зря нападает, тем более, что в словах Зиновия есть доля правды. И все-таки это удивительно: гость приходит в дом, приносит хорошую новость, а монету берут на зуб и пробуют, не фальшивая ли. Значит, опять позволил себе бестактность Зиновий, бывали случаи, когда совали фальшивую.
— А я, — сказала Катерина, — верю товарищу Дегтярю, как себе самой. Еще больше.
— Ладно, — подбил итог Иона Овсеич, — цыплят по осени считают. Через неделю встретимся. А в эти дни пусть кто-нибудь сидит дома, могут наведаться гости из жилотдела.
В четверг, бабушка Оля оставалась одна с внуками, пришла депутат из Сталинского райсовета и с ней техник домохозяйства. Техник объяснил, какие трудности могут встретиться при укладке канализации, поскольку в подвале по соседству расположены промтоварные склады, но депутат с ходу ответила ему, что здоровье человека для нас дороже, чем тысяча тюков хлопчатки и габардина, тем более в доме дети. Бабушка Оля подвела к депутату обоих внуков и велела сказать тете октябренское спасибо. Миша сказал, а Гриша не захотел — на том основании, что они еще не октябрята и даже в старшей группе еще не все октябрята.
— Молодец, — депутат погладила Гришу и ласково потрепала за ухо, — надо быть всегда принципиальным.
Техник заявил, что ему необходимо спуститься в подвал, и тогда он сможет дать более конкретное заключение, но сегодня уже поздно.
— Товарищ депутат, — возмутилась бабушка Оля, — что он морочит голову! На этом месте при Николае и в первые годы Советской власти была дворовая прачечная, потом построили для детей форпост, куда же могла деваться канализация?
Техник ответил, что в древнем Риме тоже была канализация.
— Хабарник, — закричала бабушка Оля, — он хочет, чтобы ему дали на лапу, а этого он не хочет?!
Оля поднесла технику кукиш под самый нос, депутат засмеялась и просила успокоиться. Техник предупредил товарища депутата, что в последний раз ходит с ней по таким делам, а заключение пусть сама пишет: он не будет брать на себя ответственность.
— Послушайте, — рассердилась депутат, — я прошу разговаривать со мной другим тоном!
Техник ответил, что другого тона не будет и он напишет докладную на имя председателя райисполкома.
— Какую докладную? — оторопела депутат.
— Что лезете не в свои дела и настраиваете людей, — нахально объяснил техник.
— Хабарник, — от сильного волнения Оля Чеперуха побелела, — как ты разговариваешь с депутатом, она с тобой свиней не пасла.
Техник пропустил оскорбительные слова мимо ушей и поставил в известность товарища депутата, что без согласия горпромторга никакой канализации здесь проводить не будут, а горпромторг даст согласие после дождичка в четверг.
— Не слушайте его, — заломила руки бабушка Оля, — я здесь живу тридцать пять лет: дом принадлежал полковнику Котляревскому, спросите у мадам Малой, на этом месте находилась прачечная, потом прачечную переделали в форпост, чтобы дети имели где играть, а после войны форпост переделали в квартиру, и теперь здесь живет мой сын. Он потерял на фронте негу, жена тоже была на фронте, кроме того, двое маленьких детей. Гриша, Миша, подойдите к тете — пусть она хорошо на вас посмотрит. Товарищ депутат, вы не представляете себе, какие это золотые дети!
Товарищ депутат сказала, что все дети для своих родителей и бабушек самые лучшие на свете, но не надо закатывать истерики, а то действительно получается неприглядная картина.
— Что же вы решили? — Бабушка Оля прижала к себе внуков и невольно остановилась у дверей, как будто загораживала выход.
— Мы ничего не решили, — спокойно объяснила депутат, — и вообще я не решаю, а только докладываю на исполкоме, но сначала должен дать свое заключение специалист.
— Значит, опять он? — Бабушка Оля показала пальцем на техника. — А без него Советская власть не может шагу ступить?
— Не волнуйтесь, — сказала товарищ депутат, — у нас в Советском Союзе есть законы, и все будет по закону.
Зиновий, когда узнал, как проходило обследование, немедленно побежал к Ионе Овсеичу и прямо заявил, что здесь дело уже не в личном интересе, а в принципе, и он будет писать непосредственно на имя первого секретаря обкома.
— Пиши, — ответил Иона Овсеич, — пиши, но раньше хорошо подумай, есть у техника настоящие козыри или он только берет на бога, как некоторые другие спецы его профиля.
Зиновий возмутился: откуда настоящие козыри, если в комнате стоит кран с отливом и само собой понятно, что там, где прачечная, там и канализация!
— Чудак, — улыбнулся товарищ Дегтярь, — а где у тебя доказательства, что канализация была проведена по всем правилам, тем более почти сто лет назад? А во-вторых, где доказательства, что за такое время она сохранилась и сегодня пригодна для эксплуатации?
— Подождите, — вернулся к прежнему Зиновий, — но у меня же сегодня стоит кран с отливом!
— Тот факт, что есть, — опять улыбнулся Иона Овсеич, — это еще не доказательство, что так и должно быть.
Зиновий задумался, громко вздохнул и спросил, что же конкретно предлагает товарищ Дегтярь.
— О, — Иона Овсеич хлопнул ладонью по столу, — наконец я слышу голос мужчины. Перво-наперво прикрути форсунку, а дальше мы будем ходатайствовать, чтобы коммунотдел прислал квалифицированного специалиста, который имеет все полномочия дать окончательное заключение. Ты меня понял?
Зиновий минуту молчал, потом протянул Ионе Овсеичу руку и сказал, что в прошлом он бывал иногда не совсем справедлив к товарищу Дегтярю, но больше это не повторится.
— Горячий человек, — укоризненно покачал головой Иона Овсеич, — я больше не хочу слышать от тебя таких слов: ты всегда поступал, как подсказывала тебе твоя совесть. И когда ты помог Аде Лапидису устроиться на завод Кирова, чтобы он был всегда перед глазами, тебе тоже подсказала твоя рабочая совесть.
Иона Овсеич внимательно смотрел на Зиновия, как будто давно в последний раз виделись и немножко призабыл, потом поинтересовался, поскольку уже зашел разговор, как складываются у Ади отношения на заводе: с коллективом, с отдельными рабочими, какие поднимаются вопросы, что говорят про начальство, про кино, про книги. Зиновий ответил, что они с Адей работают в разных цехах и практически почти не видятся, но если Иона Овсеич хочет знать подробности, надо связаться с комитетом комсомола и цехкомом.
Иона Овсеич взял Зиновия за руку выше локтя и велел уточнить, кто должен связаться: он или это сделает сам Зиновий?
Зиновий сказал, что ему связываться с комитетом и цехкомом незачем, поскольку его без того хорошо знают там и в случае надобности сразу найдут, а товарищу Дегтярю, если будет нужно, ничего не стоит поднять трубку и позвонить на завод.
Иона Овсеич заложил большой палец под борт тужурки, склонил голову набок и попросил разрешения задать один вопрос, а именно: почему, когда речь идет о сооружении в бывшем форпосте, где теперь квартира Зиновия Чеперухи, санузла, Дегтярь ни на минуту не задумывается о трудностях и берет на себя все заботы, а Зиновий Чеперуха, молодой, полный сил и энергии, в ответ на обращение того же Дегтяря, не желает помочь и позаботиться о судьбе своего младшего товарища, в данном случае Ади Лапидиса, в его же собственных интересах?
Зиновий поправил руками свой протез, немножко ослабил ремни, сделал движение, как будто хочет встать из-за стола, но остался на месте и сказал, что за откровенность надо платить откровенностью, а именно: всю свою жизнь в этом доме он бегал в дворовую уборную, и ничего, здоровья не потерял, его сыновья тоже могут побегать, но за личный туалет, даже с ванной, пусть Дегтярь зарубит у себя на носу, их папа никогда не станет сексотом.
Иона Овсеич побледнел, потом сделался красный как вареный рак, видно было, что человеку трудно дышать, пришлось расстегнуть воротник, и набросился на Зиновия: