Иона Овсеич засмеялся, просил передать, что из парткома порта товарищи обещали пару кило апельсинов и полдесятка итальянских лимонов, Аня поблагодарила, и разговор на том закончился.
Полина Исаевна тяжело дышала, воздух входил и выходил изо рта с хрипами, щеки то западали, то вздувались, Аня поднесла подушку с кислородом, но больная махнула рукой: не надо, обойдется так.
Аня сказала, что ей пора на работу, и предложила позвать Клаву Ивановну. Нет, покачала головой Полина Исаевна, и стыдно, и обидно: мадам Малая почти на двадцать лет старше. Глупости, возразила Аня, эти старики в сто раз крепче и здоровее нас с вами, пусть посидит.
— Не насилуйте меня, не заставляйте! — вдруг заплакала Полина Исаевна, но быстро взяла себя в руки и велела Ане идти, а то опоздает из-за нее на работу.
Иона Овсеич вернулся с фабрики рано: еще не было девяти часов. Прямо от дверей он подошел к кровати, положил Полине Исаевне на лоб руку и сказал, что температура нормальная, а это уже хороший признак. Хороший, подтвердила Полина Исаевна и вспомнила анекдот про старого доктора, которого вызывали к больному, но доктор так закрутился в этот день, что попал уже к покойнику. Родственники, конечно, плакали, и доктор спросил: как покойный, потел перед смертью? Ему ответили, да, потел, и доктор сказал: это хороший признак, что покойный перед смертью потел.
— Полина, — нахмурился Иона Овсеич, — я не доктор и ты еще не покойница!
Да, ответила Полина Исаевна, она еще не совсем покойница, и хотела продолжить на эту тему, но Иона Овсеич больше не желал поддерживать разговоры про смерть, а предложил, лучше послушать, как сегодня наши комсомольцы и молодежь обсуждали у себя на активе почин московской комсомолки Лидии Корабельниковой. Такого огромного удовольствия, сказал Иона Овсеич, он уже давно не получал. Выступающие делали расчеты с цифрами в руках, а Зина Бондаренко, работает на конвейере, посмотришь со стороны, самая обыкновенная девушка, не побоялась резануть всю правду своим товарищам в глаза: «Мы считаем здесь экономию на килограммы и метры, а надо на граммы и миллиметры, иначе опять получится: ах, это кусочек, кусочек не в счет!» И самое главное, молодежь сама, никто со стороны не подсказывал, делала вывод, что так и только так мы можем прийти к коммунизму.
Полина Исаевна сказала, что она заранее во всем согласна с этими комсомольцами, но просит говорить потише, а то у нее в голове звон стоит, как будто на колокольне.
— Полина, — опять рассердился Иона Овсеич, — мне совсем не нравится твое упадническое настроение. Немцы, какие они ни есть, придумали одну хорошую поговорку: «Деньги потерять — ничего не потерять, дух потерять — все потерять».
Когда Иона Овсеич немного успокоился, Полина Исаевна спросила, где он сегодня обедал и, вообще, обедал ли.
— О, — воскликнул Иона Овсеич, — это для тебя самое главное: работай, чтобы иметь на кастрюлю супа, а потом скушай этот суп, чтобы иметь силы заработать на новую кастрюлю!
Полина Исаевна сказала, так можно перевернуть любое слово и получится, что вообще питаться не надо, и отдыхать не надо, и здоровья не надо, а надо только одно: с утра до ночи круглые сутки работать и вкалывать.
— Вкалывать! — повторил Иона Овсеич. — Мне нравится этот жаргон, особенно в устах учительницы. Не трудиться, не работать, а вкалывать!
Иона Овсеич разжег примус, чтобы закипятить воду для ужина и на ночь в термос: больной может потребоваться грелка, компресс или просто захочется стакан чаю с лимоном. Полина Исаевна сказала, зачем возиться сейчас с керосином, копоть, вонь, шум, надо включить электроплитку, будет на пять минут позже, зато чисто и аккуратно.
Иона Овсеич ответил, что только позавчера в райкоме был как раз об этом разговор, а сегодня по всему городу в каждом подъезде наклеено объявление, чтобы экономили электроэнергию. Полина Исаевна сказала, она понимает, но если у человека экстренный случай: тяжело заболела жена, а он пришел усталый с работы…
— Полина, — перебил Иона Овсеич, — не надо разводить здесь фальшивую демагогию и жалость: если бы я не мог, я бы не делал, а раз делаю, значит, могу.
— Ой, Дегтярь, Дегтярь, — громко вздохнула больная.
Иона Овсеич заварил чай, почти целая ложечка на стакан — большая нагрузка для сердца, но зато сразу дает бодрость, — бросил ломтик лимона, чай немного потерял прежний янтарный цвет, и выпил без сахара, в три глотка, как будто сутки мыкался в пустыне.
— Ах, — Дегтярь громко хлопнул и с силой растер ладони, — люди пьют вино, водку, спирт, а лучше стакана крепкого чая ничего на свете нет!
Полина Исаевна хотела подняться, чтобы поставить на огонь котлеты и макароны, а то ее Дегтярь будет доказывать, что и в холодном виде вкусно, но в этот раз она ошиблась: он дал обещание сделать все по-людски и просил ее спокойно лежать.
Котлеты были чуточку пережарены, корочка громко хрустела на зубах, Иона Овсеич ел с аппетитом, положил в рот ложку квашеной капусты, захрустело еще громче, больная попросила, чтобы он жевал с закрытым ртом и немного тише.
— Полина, — Иона Овсеич насупился, — кажется, я у себя дома.
Поужинав, Иона Овсеич положил посуду в горчичный раствор, чтобы хорошо отмывался жир, прополоскал, вытер полотенцем и поставил в буфет. Полина Исаевна умоляла его съесть на десерт один апельсин и клялась своим здоровьем, что он съест, но в ответ Дегтярь только рассердился и просил оставить это кликушество.
За целый день на фабрике Иона Овсеич не успел развернуть газету, и сам дал себе оценку: если партийный работник начинает свое утро с того, что не успевает прочитать передовую «Правды», такого надо гнать в три шеи.
— Не грызи себя, — сказала Полина Исаевна, — по-моему, ты можешь написать статью не хуже, чем сам редактор.
Иона Овсеич повернулся спиной к кровати и углубился в чтение. За полчаса он внимательно ознакомился с материалами по вопросам партийной жизни, экономики, а также советского строительства и дошел до четвертой страницы. Тут он высоко поднял брови, губы сами зашевелились, в глазах росло удивление, громко засмеялся и сказал:
— Поразительное происшествие! В Казахстане на дикой тропе встретились два матерых хищника: медведь и тигр. Кто бы, ты думала, победил: конечно, тигр? Ничего подобного! Косолапый его так помял, что тигр испустил дух тут же на месте. Но косолапый тоже получил смертельные раны, и его нашли мертвым в полутора километрах от места сражения.
Дегтярь засмеялся опять и откровенно признался, что из другого источника просто не поверил бы: тигр — это же почти лев, царь зверей!
— Вот тебе, Полина, и царь! — Дегтярь оторвался от газеты и повернул голову.
Полина Исаевна лежала с закрытыми глазами, на лбу разгладились морщины, нос был желтый, свечной, с синевой по контуру, нижняя губа немного отвисла, над ней зияла черная полоса; Иона Овсеич почувствовал сильный удар в сердце, по животу разлился ледяной холод, он на цыпочках подошел к кровати, низко наклонился, прислушался, положил пальцы на лоб: лоб был твердый и круглый, как будто под пальцами голая кость.
— Полина! — закричал Иона Овсеич, голос вдруг осип, — Поленька, родная! Боже мой, что делать? Что делать!
Иона Овсеич подбежал к телефону, пальцы сильно дрожали и несколько раз попадали не туда, пока, наконец, не набралось ноль три.
— Скорая помощь! — закричал Иона Овсеич в трубку. — Давайте быстрее и не мешкайте: человек кончается!
От волнения Иона Овсеич забыл назвать адрес, сердитый женский голос потребовал, чтобы он перестал хулиганить, а то сейчас установят номер телефона и сообщат в милицию, и лишь тогда до него дошло, какая глупая неразбериха получается.
— Миленькая, — признал свою оплошность Иона Овсеич, — я виноват. Ради Бога, быстрее!
— Хорошо, — ответила женщина, — выезжаем: ждите у ворот.
Иона Овсеич спустился вниз, но по дороге вспомнил, что Полина Исаевна остается одна в комнате, поднялся опять наверх и постучал к Ане Котляр. Не говоря ни слова, Аня схватила коробку со шприцами и побежала к Полине Исаевне. Дегтярь на ходу объяснял, что ей сильно плохо, так еще не было никогда, но Аня не слушала, побежала еще быстрее, а у дверей, когда увидела с порога Полину Исаевну, на секунду оцепенела.
— Быстрее, — потребовал Дегтярь, — не стой, как деревянная!
Аня подошла к Полине Исаевне, взяла за руку, пальцами нащупала место, где пульс, закрыла глаза, секунд через десять осторожно положила руку на место, захватила свое лицо ладонями, как тогда на вечеринке у Чеперухи, и вся затряслась.
Иона Овсеич подергал ее за плечо, сказал, что надо позвать доктора Ланду, пока приедет скорая помощь, но Аня ничего не ответила, посмотрела на него черными глазами, как будто одни зрачки, и вышла из комнаты.
Полину Исаевну хоронили на втором кладбище, Люстдорфская дорога, по-новому Черноморская. Были только соседи и два педагога — представители школы, где покойная долгие годы работала учительницей математики. Фабрика предлагала свой духовой оркестр, кроме того, сослуживцы выразили желание находиться в такой день рядом с товарищем Дегтярем и проводить его жену и друга в последний путь, но Иона Овсеич отказался.
Когда вернулись с кладбища, Клава Ивановна, полковник Ланд а, Степан Хомицкий и оба Чеперухи зашли к Дегтярю, чтобы, по обычаю, вместе с ним посидеть в доме, из которого хозяйка ушла уже навсегда. Мадам Малая осмотрелась вокруг — фанерный шкаф, зеркало с черными прожилками, никелированная кровать, дерматиновый диван, старомодный буфет, кушетка, на стене репродуктор — покачала головой и сказала:
— Что хорошего она видела в своей жизни? Дети погибли, когда были еще совсем крошки, потом болезни, война, опять болезни, в доме не всегда был кусок хлеба, а она так любила людей, так любила угощать.
Иона Овсеич, глаза еще были набрякшие и красные от слез, внимательно посмотрел на мадам Малую, она сидела на своем стуле, ничего не видела, ничего не слышала, вроде одна в комнате, и тихо стонала.
Потом пришел Ефим Граник: он принес мраморную доску, на которой красивыми золотыми буквами были написаны фамилия, имя, отчество и даты жизни покойной, а внизу, после слова «скорбящий» стояла подпись «ИДегтярь», как будто сделанная собственной рукой Ионы Овсеича.
Доска понравилась всем, особенно Клаве Ивановне, она даже попросила Ефима сделать ей, уже не долго ждать, точно такую. Ефим печально улыбнулся: мрамор достать можно и золотую краску можно, и написать можно, но где взять такую подпись.
Степан Хомицкий тихо засмеялся:
— Был бы покойник, а подпись найдется.
Полковник Ланда опустил голову, закусил губу и потер пальцами переносицу. Старый Чеперуха сказал, что сходит в магазин за бутылкой: надо выпить на поминку души.
Клава Ивановна посмотрела сердито и провела пальцем в воздухе:
— Чеперуха, я не люблю этого дикарства.
Иона Овсеич сидел неподвижно за столом, глаза то открывались, то закрывались, как будто нападала сонливость, полковник Ланда сказал: «Овсеич, тебе надо отдохнуть», — и попрощался.
Люди поднялись один за другим, Клава Ивановна предложила Дегтярю, чтобы кто-нибудь первую ночь побыл с ним, но он сказал, в этом нет никакой надобности, кроме того, под рукой телефон.
— Товарищ Дегтярь, — покачал головой Ефим, — телефон сам не умеет говорить.
Иона Овсеич не ответил, только похлопал по плечу, поблагодарил всех за внимание, за участие и пожелал спокойной ночи.
Около одиннадцати часов зазвонил телефон: Ляля Орлова, поскольку она зашла по своим делам в аптеку Гаевского, решила узнать, может быть, Ионе Овсеичу тоже что-нибудь нужно.
— Нет, Орлова, — сказал Иона Овсеич, — мне ничего не надо.
Всю ночь напролет Иона Овсеич просидел на стуле у окна: луна, словно сказочный челн, задрала кверху свой нос и застыла на гребне невидимой волны, звезды сияли такой чистотой, что от этой чистоты делалось на душе не по-земному холодно и явственно, как укол иглы, ощущалась ограниченность нашей человеческой жизни — от сих пор до сих. Иона Овсеич вспоминал последний вечер, когда он только что начал читать газету, и Полина Исаевна была живая, и никому не могло прийти в голову, что смерть уже не где-то за горами, а прямо здесь, рядом — еще минута, еще секунда, и все.
Иона Овсеич потер глаза: миллионы крошечных песчинок жгли роговицу, хотелось приложить мокрый платок, чтобы ослабить жар, но не было ни сил, ни желания подняться — вот так бы сидеть и сидеть, а минуты и секунды пусть падают себе, как маленькие камешки, в бездонное, безграничное море.
Перед рассветом он немного задремал, и в первое мгновение, когда только открылись глаза, было ощущение, что заснул где-то в чужом доме, хозяева бросили его одного, а сами ушли отсюда навсегда, навечно. Иона Овсеич на какой-то миг почувствовал себя совсем маленьким мальчиком, вспомнил маму, папу, хотя уже много лет про них не думал, потом обернулся, увидел пустую кровать Полины Исаевны и с предельной ясностью осознал, что он не где-то в чужом доме, а у себя, в своем собственном, но за какие-нибудь считанные минуты здесь все круто переменилось и никогда уже не вернется на свое прежнее место.
В семь часов Иона Овсеич включил радио, передавали последние известия: повсеместно, в городах и селах, население обсуждает постановление об очередном снижении цен. Рабочие и колхозники горячо благодарят партию и правительство и, в ответ на заботу, обещают трудиться еще лучше, еще настойчивее, чтобы досрочно выполнить вторую послевоенную, пятую по общему счету, пятилетку. Слесарь ленинградского завода «Электросила» Никита Агашкин, с которым беседовал корреспондент, привел очень интересные цифры: только за счет снижения цен на обувь его семья получит в нынешнем году две лишние пары ботинок или полуботинок.
Иона Овсеич тяжело вздохнул: про новое снижение цен Полина Исаевна успела еще услышать собственными ушами, но выгода от него и выигрыш ей уже никогда не достанутся.
Воды в кране не было, пришлось взять ведро и спуститься вниз, заодно Иона Овсеич прихватил туфли, чтобы помыть во дворе: земля на кладбище была после дождя мокрая и налипло много грязи. Когда он вернулся, у дверей ждала Ляля Орлова: она принесла бутылку горячего молока, из горлышка подымался пар, и два яйца — одно всмятку, одно вкрутую, потому что не знала, как Иона Овсеич больше любит.
— Орлова, — Иона Овсеич посмотрел прямо в глаза, — я у тебя возьму, просто чтобы ты не обиделась, но это первый и последний раз. Подожди, я перелью молоко в свою посуду и отдам тебе бутылку.
Ляля осталась возле дверей, ей велели зайти, а не ожидать в коридоре, словно какая-то нищенка. Иона Овсеич должен был еще раз повторить свое приглашение, прежде чем Ляля зашла. В комнате, еще с порога, раньше всего она увидела стул, он стоял между кроватью покойной и шкафом, на спинке висела кислородная подушка, на сидении были аккуратно расставлены разные баночки, скляночки и коробочки с порошками.
— Господи, — заплакала Ляля, — это все, что осталось от человека!
На фабрику Иона Овсеич пошел пешком, чтобы по дороге разогнать немного кровь. Утро было солнечное, на деревьях весело чирикали воробьи, домохозяйки со своими бидонами стояли у молочной и громко переговаривались, с бодрой песней шагали на завтрак в столовую курсанты из мореходного училища — все было, как вчера, как позавчера, словно мир оставался без перемен.
— Да, — сказал Иона Овсеич вслух самому себе, — человек умирает, а жизнь идет своим чередом. Полина, Полина!
На фабрике люди старались щадить товарища Дегтяря и не тревожить по пустякам, но за какие-нибудь три дня скопилось столько вопросов, что при всем желании нельзя было откладывать дальше, и товарищ Дегтярь сам бы первый не позволил. Прежде всего, до сих пор в цехах не провели бесед и собраний по поводу нового снижения цен, и фабком не прочь был свернуть дело, ограничась одной сменой. Откуда могли возникнуть такие настроения, это особый вопрос, который отдельно требовал внимания, а сейчас надо было немедленно ликвидировать прорыв, чтобы люди у конвейера и на рабочих местах не чувствовали себя беспризорными.
Членов партбюро и фабкомовцев, которые в данный момент были на фабрике, Иона Овсеич пригласил к себе, для начала дал хорошую взбучку, пропесочил, затем, поскольку не было ни одной лишней минуты, перешли вплотную к конкретным задачам. Подавленные сознанием своей вины, люди воспряли теперь духом, и через четверть часа каждый отправился на выделенный участок, в оставшееся до обеденного перерыва время подготовил товарищей из числа рядовых рабочих и проинформировал партбюро. Иона Овсеич принимал сведения по телефону и просил, чтобы называли поименно, кто конкретно из рабочих будет выступать и каковы основные тезисы.