Доктор Ланда улыбнулся и подтвердил: не только не хуже, но еще в десять раз лучше. Иона Овсеич прищурил правый глаз, как будто прицеливается, несколько секунд внимательно смотрел на полковника, потом попросил Зиновия, как хозяина дома, поставить для гостей какую-нибудь веселую пластинку, а то некоторые хотят на свадьбе играть панихиду.
Пока Зиновий возился с проигрывателем, Аня отняла ладони от лица, правая сторона, где было ранение, сделалась совсем синяя и прошептала:
— Ничего, товарищ Дегтярь, я еще дождусь в нашем дворе панихиды, на которой потанцую, как на свадьбе.
— Громче, Анна Котляр, — Иона Овсеич сильно прижался к спинке стула, от сиденья поднялся сухой скрип, — громче, чтобы все могли слышать.
— Боже мой, — заломила руки бабушка Оля, — я же говорила: «Зюня, не надо приглашать ее!» Но разве меня кто-нибудь послушает!
— Жена, — старый Чеперуха ударил кулаком по столу, две бутылки с водкой упали на пол, одна разбилась, — не подымай гвалт на весь мир! У Ани Котляр болит душа, а ты ее гонишь на улицу, как заразную собаку. Мне стыдно, стыдно перед детьми, перед людьми, перед соседями.
— Знаете что, папа, — вступилась за свекровь Катерина, — свои порядки будете устанавливать у себя дома: здесь нечего срамить. А ходить в гости с камнем за пазухой — это, я не знаю, кем надо быть!
— Дети, — замахала руками Клава Ивановна, — родные мои, перестаньте! Я вас умоляю, перестаньте.
Бабушка Оля взяла Клаву Ивановну за плечи и просила успокоиться, Ляля с Диной подали стакан воды и тройчатку, остальные даже не пошевельнулись, как будто ничего не видят и ничего не слышат.
— Зиновий, — обратился Иона Овсеич, — получается какое-то странное зрелище, а хозяин молчит.
Проигрыватель работал вхолостую, Зиновий выключил, осмотрелся, взял со стола графинчик с водкой, подошел к Ане, слышно было, как скрипит протез, налил в два стакана, один подал гостье, громко чокнулся, поднял свой стакан вверх и залпом выпил. Марина Бирюк вся встрепенулась и потребовала, чтобы хозяин налил остальным, а кто не захочет, пусть сидит и облизывается. Старый Чеперуха, Степан Хомицкий и Ефим Граник не заставили просить дважды и налили себе сами, полковник Ланда разделил свою порцию пополам с товарищем Дегтярем и сказал:
— Овсеич, даже бочка без вина рассыхается до дна, Товарищ Дегтярь сидел бледный, на висках сильно вздулись вены, рука лежала на столе возле стопки, как неживая.
— Дегтярь, — обратился старый Чеперуха, — мороз на дворе крепчает.
— Хорошо, — Иона Овсеич поднялся, взял стопку, вытянул вперед руку, — я предлагаю выпить за наше русское радушие и гостеприимство!
Зиновий, пока другие еще допивали, поставил новую пластинку, которую держал специально для гостей, включил через приемник «Балтика» проигрыватель, и люди получили настоящее удовольствие, когда женский голое, не хуже, чем у самой Клавдии Шульженко, запел про Мишку:
Мишка, Мишка, где твоя улыбка,
Полная задора и огня!
Самая нелепая ошибка
То, что ты уходишь от меня.
У Клавы Ивановны с самого утра бегали сегодня по всему телу мурашки, руки-ноги были как чужие, и Ляля с Диной, когда начались танцы, захватили полковника Ланду в полное свое распоряжение, так что другие женщины, пока полковник сам не пригласил Аню Котляр, не могли даже подступиться.
Ляля Орлова весь вечер не уставала повторять, что полковник Ланда, который уже почти генерал, держит себя так просто, словно между ним и остальными нет никакой разницы.
Аня, хотя кавалер во время танца много раз к ней обращался и пытался завести разговор, с самого начала опустила голову и упорно смотрела вниз, под ноги.
— Мадемуазель, — в отчаянии воскликнул полковник Ланда. — Перестаньте гипнотизировать меня: я едва держусь, чтобы не пасть перед вами на колени, а вокруг люди и сам товарищ Дегтярь.
Аня улыбнулась, но головы не подняла, наоборот, опустила еще ниже, так что ее волосы теперь щекотали полковнику Ланде подбородок и губы.
— Милая Анна, — совсем тихо прошептал доктор Ланда, — все будет хорошо, поверьте мне, все будет хорошо.
Пластинка была долгоиграющая, с небольшими паузами, и полковник хотел пригласить свою даму на следующий танец, но Зиновий опередил. Катерина смотрела на мужа во все глаза и не могла прийти в себя от удивления: с женой танцевать, так у него полторы ноги, а с другой — так на трех скачет, стрекозел.
Когда танец закончился, Аня хотела уйти домой, но Степан и Ефим пристали оба как банный лист, и загородили проход. Аня совсем растерялась, и Марина Бирюк открыто, на людях, призналась, что умрет от зависти, если эта гордячка не уступит ей хотя бы одного — Ефима или Степана.
— Марина, — подскочил Иона Чеперуха, — зачем вам этот старый хлам, возьмите меня, я лучше!
Нет, стояла на своем Марина, она хочет только Степу или Ефима.
Товарищ Дегтярь внимательно наблюдал за шутливой сценой, которая возникла стихийно, и сказал:
— Можно подумать, здесь собрались какие-то тайные франкмасоны, у которых свой устав, свои цели и свой особенный язык.
— При чем здесь особенный язык? — удивилась Клава Ивановна. — Просто у людей хорошо на сердце, и они хорошо понимают друг друга.
Ефим выпятил сильно вперед губы, как будто негр из Африки, и закричал гортанным голосом:
— Мир! Дружба! Дружба!
Гости не успели отреагировать, Иона Овсеич выхватил из кармана газету, свернутую в трубку, и со всего размаха хлопнул по столу:
— Перестаньте паясничать, Граник! Мы заплатили за мир своей кровью и не позволим делать из этого шутовские номера на потеху всяким беспачпортным бродягам.
От неожиданности Ефим вздрогнул, губы задрожали, но остались выпяченными сильно вперед, и товарищ Дегтярь приказал:
— Убери свою дурацкую маску — здесь тебе не Америка! Пластинка закончилась, Зиновий выключил приемник, на минуту воцарилась полная тишина. Первый нарушил старый Чеперуха:
— Овсеич, — сказал он и тяжело вздохнул, — я тебя хорошо понимаю и сочувствую: когда такая женщина, как наша Марина, проходит мимо и не останавливается, надо быть каменным, чтобы тебя не взяла зависть и досада.
— Нет, уважаемый Чеперуха, — Иона Овсеич разрезал пальцем воздух сверху вниз, — сейчас меня как раз волнует другая, и даже не другая, а другие, и ты в том числе. И я хочу, чтобы меня хорошо поняли.
— Не волнуйся, — вмешался в разговор полковник Ланда, — тебя хорошо поняли, но зачем портить людям настроение: тебе не нравится — повернись на сто восемьдесят градусов и гуд бай!
— Гуд бай! — повторил гнусавым голосом, как будто передразнивает, Иона Овсеич. — А я вас попрошу, доктор Ланда, как говорит наша русская пословица, не наводите нам тень на плетень!
Адя Лапидис, который за весь вечер не проронил ни одного слова, схватил Аню Котляр за руку и закричал:
— Идемте отсюда, тетя Аня, идемте!
Получилось так неожиданно, что никто не успел остановить: Адя, буквально силой, потянул за собой Аню, Зиновий побежал вслед, но гости уже скрылись за воротами.
Когда Зиновий вернулся, товарищ Дегтярь пристально посмотрел на него и усмехнулся:
— Ну что, хозяин, догнал?
Бабушка Оля громко застонала и поклялась, пусть она не сойдет с этого места, если еще раз устроит вечеринку: только наживать себе врагов, ничего больше!
Наоборот, возразил Иона Овсеич, все стало на свои места, а врагов бояться не надо — пусть они нас боятся.
Полковник Ланда сказал общее до свиданья, вежливо поклонился и вышел. Остальные гости тоже стали прощаться, благодарили хозяев за компанию, за настоящую фаршированную рыбу, скоро совсем разучатся ее готовить, и желали всему дому получить полное удовольствие от собственного душа и туалета.
Иона Овсеич, Малая и Степа Хомицкий вышли втроем. Посреди двора Клава Ивановна машинально остановилась, осмотрелась вокруг и сказала:
— Дегтярь, объясни мне, почему люди не могут жить, как было до войны, почему каждый раз получается что-нибудь не так?
— Малая, — Иона Овсеич медленно поднимал голову, как будто пересчитывает этажи и окна, — ты просто начала забывать. Ты забыла, сколько мы возились с Лапидисом, с Чеперухой, с Граником, с Орловой и с теми же Котлярами. Но в одном ты права: люди охотнее учились и легче усваивали.
Степан усмехнулся и сказал: молодые были, у молодых память лучше. Ничего, ответил Иона Овсеич, медики правильно говорят: на всякий яд есть противоядие.
Старый Чеперуха, когда разошлись гости, уселся на стуле посреди комнаты, женщины жаловались, что мешает им делать уборку, но он продолжал сидеть на месте и принялся разглагольствовать вслух насчет товарища Дегтяря.
— Дегтярь, — сказал он, — хочет, чтобы все люди радовались, и его можно понять. Возьмем, например, Иону Чеперуху с его женой: ихний сын Зиновий вернулся живой с фронта, имеет двоих детей, кончает на инженера, получил отдельную квартиру, в квартире все удобства, какие только может себе на сегодня представить человек, — почему же не радоваться? Конечно, надо радоваться и говорить нашей советской власти: спасибо тебе, советская власть. С другой стороны, возьмем Дину Варгафтик, которая потеряла единственного мужа и осталась одна на свете, или Аню Котляр, оба сына погибли на фронте, а Иосиф таскает камни где-то в лагере, — попробуй тут радоваться. А наш Дегтярь хочет, чтобы все одинаково радовались и одинаково смеялись.
— Сын, — обратился старый Чеперуха, — скажи, я прав или не прав?
Зиновий ответил, что батя прав на все сто, но чувствуются пробелы в экономическом и философском образовании.
— Сынок, — обиделся старый Чеперуха, — я не люблю, когда ты начинаешь сильно умничать: отвечай прямо — прав я или не прав?
Зиновий повторил, что батя прав на все сто, а на языке политэкономии это звучит примерно так: в социалистическом обществе еще существует известная дифференциация, все люди не могут быть удовлетворены в равной мере, следовательно, не все одинаково хорошо себя чувствуют. А что касается лично нашего Дегтяря, которому не терпится, чтобы всем было одинаково хорошо уже сегодня, тут надо еще подумать, откуда и отчего такое нетерпение.
— Сынок, — улыбнулся старый Чеперуха, — если ты так хорошо понимаешь, почему же ты не спросил у самого Дегтяря, когда он сидел здесь и вместе с нами выпивал?
Бабушка Оля опять рассердилась и набросилась на мужа:
— Закрой, наконец, свой рот!
Зиновий перебрался со стула на диван, теперь хорошо было видно, какое у него усталое лицо, и бабушка Оля потребовала, пусть немедленно ложится спать, потому что каждый день завод и каждый день институт, а потом еще строительство у себя в квартире — тут надо иметь лошадиное здоровье, чтобы выдержать.
Зиновий закрыл глаза, откинулся головой на спинку, велел отцу сесть рядом и продолжал:
— Ты говоришь, почему я не спросил? А разве Дегтярь признает, что ему не терпится? Наоборот, ему кажется, что все идет слишком медленно. Человек начал до революции и ведет свой счет оттуда. Ему казалось, что цель где-то рядом, вот-вот он увидит своими глазами, а на деле получилось, что требуется гораздо больше времени, чем могли предполагать и рассчитывать до революции. А годы идут, человек спешит, и ему все больше не терпится.
— По-твоему получается, — сделал свой вывод старый Чеперуха, — что чем дальше, тем сильнее Дегтярь будет нервничать.
Что будет дальше, сказал Зиновий, — покажет время.
Иона прижал к себе голову сына, поцеловал в макушку и велел идти спать, но, когда Зиновий уже отстегнул протез, растер культю и начал скатывать подушку валиком, по японскому фасону, он опять вернулся к разговору:
— Зиновий, или ты не досказал, или у меня уже такой склероз, что я плохо понимаю: с одной стороны, мы видим, Дегтярь все делает для людей, а с другой стороны, получается, что его цель для него главнее, чем люди.
— Язык без костей, — закричала бабушка Оля, — оставь в покое ребенка: мало завода, мало института, мало сутками пилить и штукатурить — ему еще надо папу-философа!
Иона тяжело вздохнул, сказал, что теперь Овсеич будет целую ночь сидеть у него в голове, но Оля дала совет, пусть лучше у него в голове сидит Марина Бирюк, а насчет Дегтяря беспокоиться не надо.
— Дура, — ответил Иона, — темный, забитый человек!
— Папаша, — вступила в разговор Катерина, — не тяните резину, идите к себе домой, ложитесь в постельку: до утра все пройдет.
Ночью Дегтярь вызывал к своей Полине Исаевне скорую помощь: приступ астмы был такой сильный, что казалось, уже коней. Карсты долго не было, Иона Овсеич позвонил вторично и побежал за Анной Котляр. Аня ввела внутривенно кубик эфедрина, больная почувствовала заметное облегчение, перестала хрипеть и мотаться, лишь тихонько стонала. Наконец, приехала карета, доктор сказал, надо госпитализировать, но Полина Исаевна отказалась наотрез: она уже не может ни видеть эти больницы, ни слышать про них.
— Не болтай чепуху, — перебил Иона Овсеич. — Если надо, так надо.
Доктор немного подумал, кивнул в сторону Ани Котляр и сказал: поскольку здесь свой медик, подождем до утра.
Иона Овсеич, когда скорая помощь уехала, прилег, не раздеваясь, на диван. Аня поставила стул возле кровати Полины Исаевны, выключила потолочный свет, зажгла настольную лампочку и положила себе на колени книгу.
— Аннушка, — сказала Полина Исаевна, — зажги большой свет: ты себе испортишь глаза.
Аня взяла Полину Исаевну за руку, погладила и велела спать.
— Аннушка, — прошептала Полина Исаевна, — как твой Иосиф? Здоров?
— Спите, — махнула рукой Аня, — вам надо спать. Утром радио из Москвы передало новое постановление партии и правительства об очередном снижении государственных розничных цен на продовольственные и промышленные товары. От этого снижения население получило прямой выигрыш в размере семь и восемь десятых миллиарда рублей, не считая того выигрыша, который оно дополнительно получит от снижения цен на колхозных рынках. У Полины Исаевны на глазах стояли слезы, она говорила, что материально людям становится все лучше и лучше, теперь бы только жить, но где взять здоровье.
— Аннушка, — горько улыбнулась Полина Исаевна, — ты не знаешь, где продается здоровье?
Аня приготовила завтрак для больной, Иона Овсеич сильно торопился и не мог присесть даже выпить стакан чаю.
Полина Исаевна сказала, что так, на голодный желудок, он будет гонять, как угорелый, целый день, а годы уже не те.
— Думайте больше о себе, — ответила Аня, — а ваш Дегтярь, слава богу, на ногах.
Полина Исаевна закрыла глаза, спрятала руки под одеяло. Аня удивилась, как мало места она занимает на своей кровати с никелированными спинками, сердце сжалось в жутком предчувствии, на миг перехватило дыхание и отпустило.
— Аннушка, — вздохнула Полина Исаевна, — я иногда думаю про себя: что хорошего он имел в жизни со мной? Вечно больная, вечно врачи, скорая помощь, кислород, фтивазид, эфедрин. Другой бы на его месте уже десять раз плюнул и был бы прав.
— Перестаньте, — возмутилась Аня, — я не хочу вас слушать.
— Да, — усмехнулась Полина Исаевна, — со стороны легко возмущаться.
Аня сказала, что у каждого свое, хотела привести в пример Адю, Иосифа, себя, но передумала: у бедной Полины Исаевны собственных камней достаточно на сердце.
В десять часов Иона Овсеич позвонил с фабрики. Аня взяла трубку, несколько секунд держала молча, потом спросила Полину Исаевну, может ли она встать и подойти к телефону, та с большим трудом опустила ноги, надела шлепанцы, тело невольно наклонилось вперед, как у пьяного, и вдруг опять повалилась на подушку.
Иона Овсеич спросил в трубку, почему так долго, Аня ответила, что больная вышла по своим надобностям, а так чувствует себя удовлетворительно. Иона Овсеич сказал, что не может больше вести переговоры, поскольку его ждет комсомольский актив: сегодня обсуждают ход соревнования и почин Лидии Корабельниковой, с московской обувной фабрики «Парижская коммуна», по комплексной экономии сырья и материалов. По предварительным данным, складывается неплохое впечатление, так что пусть больная равняется на наших комсомольцев.