— Товарищи, — спокойно предупредил Иона Овсеич, — кому не нравится, можно выйти, а если понадобится, можно вывести.
Оля Чеперуха весело засмеялась, как будто показывали кино «Праздник святого Иоргена» с участием Игоря Ильинского, и поинтересовалась, почему именинница не пришла на собственные именины или хотя бы не прислала вместо себя мужа.
— А чем тебе наш Дегтярь хуже ее мужа? — громко возмутилась Дина.
— Дина, — одернула Клава Ивановна, — оставь свои дурацкие хохмы!
Дина втянула голову в плечи и закрыла рот двумя ладонями. Иона Овсеич поднял руку, призывая к порядку и культуре, потому что Старый базар уже пятнадцать лет как закрыли, и в это время произошло чудо, словно заранее подстроили — в форпост зашла сама именинница, лейтенант медицинской службы Анна Котляр.
Клава Ивановна почувствовала, как будто ее ударили круглым в затылок, ноги сделались ватные, и счастье, что Феня Лебедева успела подставить свои руки. Оля принесла в бутылочке немножко нашатыря, Клаве Ивановне дали понюхать, она открыла глаза, и первые ее слова были к Ане Котляр:
— Сволочь, как ты могла позволить себе так волновать всех людей!
Аня секунду смотрела на мадам Малую, потом подошла к столу, где сидел товарищ Дегтярь, и села рядом — молча, без единого слова, как чужой, посторонний человек.
— Уважаемые жильцы и соседи, — обратился Иона Овсеич, — небольшой перекур закончен, продолжаем нашу работу. Повторяю место, где мы остановились: освободившись из-под влияния своего мужа, у которого во взгляде на женщину оставалось немножко от домостроя, Анна Котляр поступила на медицинские курсы, выучилась на медсестру и приложила свои знания, которые ей дало государство, непосредственно на фронтах Великой Отечественной войны с немецким фашизмом. Два сына, которых она потеряла, не сломили ее духа, и она продолжала бить врага до последнего момента, пока над рейхстагом советские воины не водрузили знамя Победы, а гитлеровские генералы не подписали акт о полной и безоговорочной капитуляции. Сейчас на западе кое-кто пытается подправить историю, мол, не Красная Армия, а экспедиционные войска союзников под Тобруком, в северной Африке, обеспечили коренной перелом в ходе войны, но этим горе-историкам, а точнее, фальсификаторам, народ давно уже ответил: курица спит и во сне просо видит.
— А мы с Аней Котляр, — перебила Клава Ивановна, — говорим иначе: собака лает — ветер носит!
Иона Овсеич не имел ничего против такого ответа, но особо подчеркнул, что дело здесь, конечно, не в словах, и ближайшее время, как можно полагать, покажет со всей ясностью.
Анна Котляр, когда ей дали слово, категорически отказалась под тем предлогом, что она целиком согласна с товарищем Дегтярем, который сам был на фронте и получил два ранения. А День Победы, как уже знают, она встретила в госпитале, и здесь, кто мать, наверно, поймет ее: она больше не хотела жить, она хотела умереть, чтобы быть вместе со своими сыновьями.
Клава Ивановна быстро подвинула графин с водой и черный, из нижней половины бутылки, стакан, но в этом не было надобности: Аня села на свое место, отодвинула стакан и положила руки на стол, ладонями вниз, женщины тихонько плакали и пальцами вытирали слезы.
— Товарищи, — сказал тяжелым голосом Иона Овсеич, — мы пришли сегодня на встречу с фронтовиком, а увидели перед собой страшное материнское горе, которое на всю жизнь оставляет незаживающие рубцы. Это не случайно: на миллионах примеров мы знаем, как в одном лице соединялись мать и солдат, мать и воин. От имени актива дома я вношу предложение избрать женсовет и первым его председателем демобилизованного лейтенанта Советской Армии Анну Котляр.
Предложение Ионы Овсеича встретили единодушными аплодисментами, Клава Ивановна поздравила председателя женсовета, поцеловала ее и прижалась щекой. Потом подходили другие женщины, тоже поздравляли и прижимались щекой, Аня все время хорошо держалась и только в конце, когда никто уже не ожидал, вдруг закрыла лицо руками.
Дина Варгафтик опять вспомнила своего Гришу, от которого уже не осталось костей, и сказала: время течет, понемножку забудется, а жизнь будет идти своим чередом. Главное, чтобы человек не чувствовал себя круглым сиротой.
На другой день Иосиф Котляр специально зашел к товарищу Дегтярю и лично пожал руку: Аня до середины ночи не давала ему спать и составляла планы, как будет работать женсовет.
На следующий день Аня устроилась медсестрой в первой горклинбольнице, а несколько дней спустя во двор вернулся на постоянное жительство Адя Лапидис: Котляры выделили ему одну из двух своих комнат и взяли на полное обеспечение, Иона Овсеич, со своей стороны, обещал ходатайствовать перед Сталинским райисполкомом, чтобы фактический акт усыновления был оформлен юридически, по закону.
Полина Исаевна, у которой опять открылся старый процесс в легких, вытирала подушкой слезы и говорила, какие чудесные люди живут вокруг нас, а мы сплошь и рядом даже не замечаем. Иосиф Котляр занес десяток яиц: знакомые из района, недалеко от Варваровки, на другом конце моста от Николаева, привезли ему полсотни, так пусть он думает, что привезли на десяток меньше.
— Иосиф, бог с вами, — возмутилась Полина Исаевна, — мы не нищие.
— Кушайте и поправляйтесь назло врагам, — сказал Иосиф.
— Враги, — горько улыбнулась Полина Исаевна, — у меня нет врагов. Мой самый большой враг — палочка Коха. Но если вокруг имеешь столько друзей, что может сделать несчастная палочка Коха.
Иона Овсеич, когда узнал про яйца, категорически предупредил Иосифа, что подношений ему не надо, в получку он расплатится, — пусть не по базарной, так по государственной цене, Полина Исаевна сказала мужу: на базаре яички в пятнадцать-двадцать раз дороже, получается глупая комедия.
— Полина, — Иона Овсеич хлопнул ладонью по столу, — я никому не позволю в моем присутствии говорить про государственные цены, что это глупая комедия!
Полина Исаевна пожала плечами: Дегтярь не так ее понял.
— Нет, уважаемая Полина Исаевна, — Иона Овсеич вторично хлопнул, — я вас правильно понял! Это вы меня не хотите понимать.
Пятого числа на фабрике выдали аванс, Иона Овсеич первым делом вернул долг Котлярам.
— На эти деньги, — опять взялась за свое Полина Исаевна, — если добавить еще столько, он сможет купить поляйца.
В этот раз Иона Овсеич сдержал себя, потому что учительница арифметики, тем более хворая и в постели, должна делать в уме деление и умножение, а то совсем потеряет квалификацию.
Полина Исаевна заплакала: она отдает себе отчет — кому охота возиться с вечно больной женой, лучше бы она уже умерла.
— Не надо умирать, — сказал Иона Овсеич, — надо сделать пневмоторакс, а не просить милостей у судьбы.
Полина Исаевна взохнула: ее преданный муж забыл — она уже до войны один раз делала.
— Опять арифметика! — засмеялся Иона Овсеич. — Полина, ты не кому-то оказываешь любезности, а самой себе.
В середине месяца знакомые из-под Николаева снова заехали к Иосифу, он взял у них полтора кило коровьего масла, Аня отрезала хороший кусок и сама занесла Полине Исаевне.
— Если Иона узнает, — Полина Исаевна прижала руки к сердцу, — он меня убьет на месте.
Аня сказала, не надо об этом думать, надо кушать и поправляться, а от одних разговоров при ее болезни много жира не нагуляешь.
Полторы недели спустя Адя занес Полине Исаевне огромный кусок пирога из слоеного теста с густым сливочным кремом. Полина Исаевна хотела отказаться, но Адя сказал: сегодня его приняли в вечернюю музыкальную школу для рабочей молодежи, и тетя Аня от радости на седьмом небе. Хорошо, уступила Полина Исаевна, тогда они скушают пирог вдвоем: половину — она, половину — он, а в шифоньере пусть возьмет бутылочку с вишневкой и две стопки. Адя принес одну стопку и сказал, что не любит вишневки: она чересчур сладкая, от нее першит в горле.
— Не любишь вишневку? — удивилась Полина Исаевна. — Тогда возьми себе абрикосовую настойку или сливянку.
Адя сидел с опущенными глазами и не трогался с места, Полина Исаевна внимательно смотрела на него и вдруг заплакала: она хорошо понимает — он боится, что у тети Поли заразная болезнь. Только не надо утешать ее и говорить неправду.
Адя не утешал, он сказал, что ему пора уходить — он может опоздать в музыкальную школу.
У Ани Котляр появилась новая забота: Аде нужен инструмент, и она просила соседей, пусть узнают, где продается пианино, она отдаст последнюю юбку, за ценой остановки не будет. На первое время выход нашел Иона Овсеич у себя на фабрике в красном уголке — Аде дали особое разрешение приходить два раза в неделю, когда нет кружков. Аня сказала спасибо, но каждый день интересовалась, где были бы сейчас Давид Ойстрах и Эмиль Гилельс при таких условиях. Ионе Овсеичу не нравилась эта риторика, и он убедительно просил, чтобы Анна Котляр внимательно прислушивалась к собственным словам.
Время близилось к зиме, и в один прекрасный день, шел мелкий, как моросящий дождь, снежок, возле ворот остановилась площадка, на которой привезли пианино, сверху и с боков укрытое попоной. Площадочник и его напарник, оба с брезентовыми шлеями через плечо, взяли с двух сторон пианино, немного покачиваясь, как портовые грузчики на сходнях, дошли до парадного, разом гекнули, чтобы не сбиться с ноги, и понесли на третий этаж. Пока несли, Оля Чеперуха стояла внизу, Дина Варгафтик — наверху, и обе помогали грузчикам держать точное направление; Аня побежала вперед открывать двери.
Когда покатили по коридору, от старых роликов, которые пятьдесят лет простояли на одном месте, поднялся страшный визг. Оля закричала снизу: можно подумать, в один присест рожает весь дом. Нет, ответила Дина, родить в наше время может каждая, а достать пианино — не каждая: для этого надо иметь такого мужа, как Иосиф.
— Дина, — сказала Аня Котляр, — я к вам в кастрюлю не заглядываю.
— Можете заглядывать, — ответила Дина, — пианино вы там не найдете.
Вечером Дегтярь имел разговор с Клавой Ивановной насчет новой покупки, которую сделали Котляры: откуда, из каких источников Иосиф достал такую сумму, чтобы заплатить за пианино. Надо будет уточнить, сколько он зарабатывает у себя на заводе Ленина, хотя можно заранее предвидеть, что сумма не сойдется по меньшей мере на три-четыре тысячи рублей.
— Из каких источников? — переспросила Клава Ивановна. — Я тебе скажу. Во-первых, Аня кое-что привезла с собой из Венгрии, во-вторых, Иосиф немножко сапожничает дома по вечерам.
Иона Овсеич задумался и сказал, что надо переставить местами: во-первых, Иосиф имеет левый заработок на дому, а во-вторых уже все остальное. Отсюда возникает новый вопрос: где он достает кожу и сырье?
Клава Ивановна сказала, что Иосиф нигде не достает кожу и сырье, а использует рваную обувь и вырезает из нее куски, ему приносит один старичок.
— А подметки, а головки, а задник, а союзки? — засмеялся Иона Овсеич.
— Дегтярь, — сказала Клава Ивановна, — я сама видела старичка, который приносит Иосифу мешки с рваными ботинками и туфлями.
— Малая, — Иона Овсеич захватил нос двумя пальцами, как будто собирается высморкаться, — на фронте мы широко использовали маскхалаты: зимой — белые, летом — желтые с зелеными пятнами. Танки и артиллерию мы украшали ветками с деревьев, но это было украшение не для красоты.
— Он меня держит совсем за дурочку! — возмутилась Клава Ивановна, — Ты хочешь сказать, что старичок с мешками — это просто декорация, а на самом деле Иосиф имеет другой источник. На это я тебе отвечу: нет и нет!
Полина Исаевна, которая до этого момента спала или только притворялась, потребовала, чтобы ее муж вместе с мадам Малой прекратили свои глупые споры: люди усыновили круглого сироту, одели его, обули, купили дорогой инструмент, пусть мальчик развивает свой талант, и, вместо уважения к ним, эти двое сидят-рядят, откуда взялись такие деньги. Не украл, не убил, не ограбил — какое вам еще дело!
Иона Овсеич выждал минуту, чтобы немножко продлить тишину, и спокойно, как будто самому себе, сказал: человек, когда он долго болеет, смотрит на мир другими глазами, последний пустяк становится для него самым главным, а самое главное — пустяком. Максим Горький, когда он тяжело болел на острове Капри, не позволял себе писать, иначе картина жизни получится искаженная. А Полина Исаевна Дегтярь, урожденная Крисюк, хочет навязать всему миру свои представления, чтобы люди жили по ее правилам и с ее режимом дня.
Полина Исаевна закрыла глаза, из наружного угла века выступила слеза, секунду подержалась на месте и быстро закатилась в ухо.
— Дегтярь, — вздохнула Клава Ивановна, — а я тебе скажу, иногда больной лучше видит, чем мы, здоровые.
— Не путайте, — Иона Овсеич ударил кулаком по колену, — Христа ради прошу, не путайте!
Под Новый год во дворе получился сразу тройной праздник: прибыл демобилизованный старшина Степан Хомицкий, через два дня после него — сержант Иона Чеперуха, а тридцать первого числа, то есть уже в самый последний день, — лейтенант Зиновий Чеперуха со своей женой Катей, уроженкой города Улан-Удэ. Про Катю, хотя впереди оставалось еще пять месяцев с гаком, многие уже знали, что она в положении. Первого числа Иона Овсеич зашел к Чеперухам поздравить с праздником и попутно велел передать персональное поручение председателю женсовета Анне Котляр, чтобы взяла под личное наблюдение женскую половину семьи — будущую маму и будущую бабушку.
— А дедушку, — всполошился старый Чеперуха. — Дегтярь, ты забыл про дедушку.
Зиновий Чеперуха, который сидел на кровати и держал в руках свой протез, тоже заявил претензии товарищу Дегтярю, но уже не насчет шефства, а по поводу квартиры: в одной комнате, десять метров, живут две семьи, не говоря уже о предстоящем прибавлении.
— Дорогой Зюнчик, — улыбнулся Иона Овсеич, — ты не успел сойти с поезда и уже требуешь отдельную жилплощадь. А в городе Одессе разрушено две тысячи двести домов. Если бы не война…
Зюнчик перебил Иону Овсеича и сказал: если бы не война, у него было бы две ноги, как у всех людей.
— Хорошо, — ответил Дегтярь, — конкретно, что ты предлагаешь: кого-то выкинуть из квартиры и предоставить Зиновию Чеперухе?
— Зюня, — вмешался Иона Чеперуха, — дай сказать слово батьке: живи со своей жинкой у меня, сколько будет надо, а когда появится возможность, тебе дадут в первую очередь.
— Молодец, Иона, — похвалил товарищ Дегтярь. — Старая гвардия!
— И старая, и молодая в одно время, — ответил Иона и показал пальцем на свой гвардейский знак.
— Можешь спрятать его в карман, — остановила Оля, — и не сбивай людей с панталыку. Мы хотим услышать от товарища Дегтяря, есть шансы, что в этом году мой сын, который оставил свою ногу и полжизни на фронте, получит квартиру, чтобы можно было жить по-человечески, или нет шансов.
Шансы есть, ответил Дегтярь, и очень много, мы уделяем первостепенное внимание жилищному строительству, но дать точный ответ, как в аптеке, через полгода, или через год, или через два — сегодня никто не может.
Зиновий Чеперуха засмеялся:
— А как насчет жизни на Марсе, товарищ Дегтярь, есть там жизнь или нету?
Иона Овсеич ответил, что шутки бывают разные — удачные и неудачные, — не всегда получается удачно. На это Зюнчик возразил, что уши тоже бывают разные: одни слышат так, а другие — иначе.
— Перестаньте гиркаться, — сказала Оля, — я хочу получить от товарища Дегтяря ясный ответ: на когда мой сын может рассчитывать, что ему дадут отдельную жилплощадь?
Дегтярь развел руками, Зиновий грубо сказал, пусть спрячет свои руки в карман и не размахивает: нечего строить из себя высокое начальство и расписываться за всю советскую власть.
За всю советскую власть — нет, спокойно ответил товарищ Дегтярь, но за свой участок советской власти — да, и здесь никто ему не помешает, никто не остановит, даже сама смерть.
Катя Чеперуха удивилась, чего так долго разговаривать с человеком, если от него не зависит, обняла мужа и сказала: на кой сидеть в этой Одессе, где без хабара шагу не ступишь, лучше уехать в Улан-Удэ — свой дом, свое хозяйство, все свое.