— Поклянись, что потом отстанешь от меня!
— Клянусь!
Напускная мальчишеская гордость была удовлетворена, Карим сунул руки в карманы, сгорбился и опустил голову, что означало «иду с тобой».
Наверху какой-то человек весьма заинтересованно наблюдал за этой сценой с террасы таверны. Убедившись, что пара направляется в эту сторону, он откатился в своем инвалидном кресле вглубь заведения и в надежде остаться незамеченным втиснулся между двумя выступающими балками.
Войдя в помещение с красными клетчатыми скатертями и занавесками, где на подоконниках были расставлены альпийские коровьи колокольчики, Карим понял, что это кафе, по двум деталям: на барной стойке стояла кофеварка, а возле туалета — электрический бильярд.
Крис заказал две порции горячего шоколада, и, прежде чем отхлебнуть, они обхватили керамические чашки замерзшими руками.
— Почему ты хочешь убить себя? — заговорил Крис.
— Потому что я ни на что не гожусь, совершаю идиотские поступки.
— Тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— Значит, можно сказать, что до шестнадцати ты тупил. Но теперь…
— Скажешь тоже! Если ты выкован из железа, то таким и останешься. Если ты дубина, тут ничего не изменишь. А если, как я, из говна, останешься говном.
— А вот и нет. Люди меняются. И я тому живое доказательство.
— Ты? Да ты всегда такой был.
— Ну да, я всегда такой был, вроде святого Бернара, который сперва думал о других, а уж потом о себе. Представь себе, когда мне было столько лет, как тебе, я плевать на всех хотел, переступал через любого и думал лишь о собственной персоне.
— Ты это говоришь, чтобы мне…
— Я говорю это, Карим, потому что это правда. Мы способны меняться. Если человек осознает, что вел себя скверно, он становится лучше. Мы свободны, Карим, свободны!
— Я, что ли, свободен? Да как только мне стукнет восемнадцать, меня тут же упекут в тюрягу. И будут правы. Я не собираюсь этого дожидаться.
— Ты не веришь в искупление?
— Ты это о чем?
У затаившегося в двух метрах от них, старающегося не упустить ни слова Акселя перехватило дыхание. Он забился поглубже в свой закуток, чтобы подслушивать без помех.
— Переломи судьбу, Карим, вот о чем я. Вор может сделаться честным человеком, убийца — понять, что творил зло, и впредь жить иначе. Пускай ты, Карим, начал с хулиганства, грабежей, краж со взломом и продажи наркоты, это не значит, что тебе чуждо добро. То, что ты противен сам себе, доказывает это. Действительно скверные люди обычно считают, что они в полном порядке. Придурки вообще не ведают, что они придурки. Так что ты, прости за прямоту, перешел на высший уровень. Я в тебя верю, Карим. И чем смогу — помогу, даю слово.
Они умолкли. Карим начал согреваться благодаря горячему шоколаду и пылким словам Криса.
Чтобы не впасть в сантименты и, по его понятиям, выказать себя сильным, он решил оказать сопротивление.
— Ты кто вообще такой? Чего ты ко мне пристал? Ты что, мой брат?
— Не совсем!
— Это что значит?
— Я могу чувствовать, что ты мне брат, даже если между нами нет кровного родства.
— Шут гороховый! Братья бывают только по крови, а остальное не в счет.
— Ах вот как! А то ты в своем квартале не видел, как дерутся и ненавидят друг друга родные братья! А у тебя в семье, твои братья, что они для тебя сделали?
— Они еще маленькие, я самый старший.
— И ты покончишь с собой. Браво! Идеальный старший брат!
— Ну, это… это мое дело, как поступать.
— Как бы не так! Ты знаешь историю двух братьев, Каина и Авеля?
— Спрашиваешь! Про это есть в Коране.
— В Библии тоже. Эти сыновья Адама и Евы жили себе тихо-мирно до той ссоры из-за жертвы. Первый, Авель, принес Богу в жертву животное из своего стада, а Каин — выращенные им фрукты и овощи. Ну, Бог, непонятно почему, принял жертву Авеля и отказался от подношения Каина. Сам знаешь, жизнь такая штука — несправедливость, непредсказуемость, неравенство. Приходится смириться. Но вот Каин, очень гордый, не принял это: он взорвался, взбунтовался. Бог обругал его, посоветовав успокоиться. Не тут-то было. В приступе гнева Каин из зависти убил своего брата Авеля. И тут на месте преступления — когда было уже поздно — Бог спрашивает, где его брат. Каин с насмешкой отвечает: «Разве я сторож брату моему?» Так ведь он и впрямь им был, только не понимал этого, он не думал, что люди — это большая семья. Всякий человек отвечает за другого, и за своего брата, и за других. Убить — значит забыть об этом. Быть жестоким — значит забыть это. Но я не хочу забывать: я твой сторож, Карим, и я не дам тебе упасть. А ты — сторож своим младшим братьям: ты не можешь бросить их, более того, должен им помогать.
— Ладно… И что дальше?
— Бог сослал Каина на землю, где он работал, терзаясь угрызениями совести и плодя детей; люди вплоть до Ноя считаются его потомками. Так что жестокость все усиливается. И жизни без жестокости не бывает, только ее надо обуздывать.
— Когда я сказал «что дальше?», то имел в виду себя, а не Каина!
— Вернешься со мной. Ты доверяешь мне, ты доверяешь себе. Может, тебе удастся стать самим собой, настоящим Каримом, а не тем, кого сотворили проходимцы, что заправляют в твоем квартале.
— Ты что, веришь в Бога?
— Нет. Но мне нравятся истории, которые помогают мне стать не таким одиноким и глупым.
— А вот я верю в Бога! — сказал Карим, гордясь, что может высказать свои убеждения и подтвердить превосходство.
По его реакции Крис понял, что победил: парень не станет возвращаться на мост, чтобы броситься под поезд.
Немного погодя они покинули таверну и бок о бок, порой соприкасаясь плечами, двинулись вверх по тропе к вилле «Сократ».
Аксель нагнулся, чтобы проследить, как они скрылись вдали. В его мозгу маячило единственное слово: «разочарован», да, «глубоко разочарован», он вовсе не предполагал, что столкнется с Крисом при таких обстоятельствах.
Ведь и он тоже переменился.
Но где же ликование, которое он жаждал ощутить? Отчего близость мести его более не воодушевляет? Отчего при мысли, что он нанесет удар, в нем больше не вздымается темная радость? Ничего, он снова обретет ее!..
Задуманный специально, чтобы у человека создавалось впечатление, будто он плавает прямо посреди альпийской природы, между поросшими травой горными склонами и раскинувшимся на солнце озером, под спокойным присмотром гор в снежных шапках, бассейн со стеклянными стенами казался в этот день изолированным от внешнего мира: туман так плотно обступил гостиницу, что стекло под воздействием холода покрылось теплыми каплями, совершенно скрывшими вид на долину.
По дорожкам большого бассейна сновали несколько пловцов, мягко нанизывавших гребки и не обращавших внимания друг на друга. Старик с раздутым животом, нависавшим над рахитичными ногами, описывая руками медленные круги, стоял под вышкой для прыжков в воду, напоминая какое-то насекомое.
Похожий на гигантского младенца с соской тренер с толстыми, мягкими и гладкими ляжками сидел на высоком стуле, что позволяло ему наблюдать за происходящим в бассейне, и дремал, зажав в зубах свисток.
Закутанный в халат Аксель в сопровождении служащего, довезшего его кресло до малого бассейна, наблюдал за интересующим его объектом.
Крис в воде занимался восьмидесятилетней дамой, разбитой ревматизмом. Поддерживая ее, он пользовался легкостью, дарованной погружением, чтобы заставить ее совершать движения, на которые она была не способна на твердой земле, укрепить ее мышцы и сухожилия. Водная терапия — сравнительно новый метод, и Крис если не изобрел его, то все же был одним из немногих, кто его практиковал.
Аксель отметил эту деталь в гостинице, когда потребовал предоставить ему человека для помощи в повседневных делах. В предложенном директором списке он отметил, что Крис фигурирует в разделе «Новинка. Водный массаж».
— Да, — подтвердил директор, — это тот самый парень, который вкалывает на вилле «Сократ»: это такой центр для трудных подростков. Будто встречаются легкие подростки! Ладно, замнем. Как раз Криса я бы вам порекомендовал. Им все довольны. Записать вас к нему?
— Пожалуйста, запишите, но как постояльца отеля, не указывая мое имя.
Аксель хотел воспользоваться этой встречей. Если объявить свою фамилию, Крис тут же поймет, кто он такой, а если скрыть, то не сразу разберется, кто перед ним, и тогда его ждет изысканный сюрприз.
Аксель изучал противника, воспользовавшись тем, что Крис поглощен своим занятием и его можно как следует рассмотреть, не будучи замеченным. Какая благожелательность! Как он любезен с этой помятой динозаврихой… Еще одна незнакомка… Даже по отношению к собственной матери он вряд ли мог выказать большую нежность и предупредительность! Невозможно! Склонившись к ее потасканному лицу, он ворочает этот скелет, как влюбленный танцор, заглядывает партнерше в глаза, давая ей ощутить блаженство движения. А как он выглядит! Сорок лет, загар, подчеркивающий лучики морщинок в уголках глаз, шапка рыжих волос. Со времен юности Крис не прибавил ни унции жира. Четко очерченные выпуклые мускулы, подтянутый живот, широкие плечи, узкая талия, грудь с редкими волосками, такое же обрамление по низу живота и торсу. Аксель глаз не может оторвать, в то же время ожесточение побуждает его сравнивать это тело со своим. Больше всего он завидует превосходно очерченным ногам и упругим ягодицам Криса; вследствие паралича его собственные ягодицы и бедра, лишенные привычных функций, обмякли и атрофировались.
«А кто виноват?» — в ярости шепчет Аксель, разминая правой рукой тощие, как стальной прут, конечности.
Атлетическое сложение Криса лишь укрепляет его решимость: никакой жалости.
Сгорбившись, Аксель лелеет планы мести, когда Крис, заметив пациента, дотронулся до его руки:
— Теперь вы, месье.
Встревоженный Аксель поднимает голову. Что, если Крис сейчас узнает его?
— Меня зовут Крис, в течение часа я буду делать вам массаж. Согласны?
Аксель кивает.
— Как вас зовут?
Аксель называет первое пришедшее в голову имя: Альбан.
Он кусает губы. Вот идиотизм! Он сказал «Альбан», мучимый общим для них воспоминанием о том, как в присутствии Криса он исполнял концерт «Памяти ангела» Альбана Берга! Прокол столь очевиден, что Крис тотчас его вычислит.
— Альбан, я помогу вам войти в воду. Позвольте мне подкатить ваше кресло, а по ступенькам я снесу вас на руках. Хорошо?
— Мм… ладно.
Крис не узнал его. Украдкой взглянув на него, Аксель понял: с одной стороны, Крис не ожидал его увидеть, с другой — он проявляет суперпрофессиональную предупредительность, стараясь никоим образом не выдать, что шокирован или испытывает отвращение к немощности пациента. Из опасения унизить его он концентрирует внимание на технических деталях, помогая снять халат, убрать железную подножку, стараясь поудобнее обхватить тело.
Успокоенный Аксель решает расслабиться, отдавшись попечению Криса.
Уже в воде тот спрашивает у него, нет ли противопоказаний, может, следует избегать каких-либо жестов. Аксель мотает головой. Тогда Крис велит ему закрыть глаза и начинает сеанс, тихим голосом объясняя каждое движение.
Этот шепот на ухо смущает Акселя. Обычно двое перешептываются, закрыв глаза, при этом их почти обнаженные тела соприкасаются, когда речь идет о любовных отношениях. Но сейчас он в руках своего злейшего врага, человека, чья беспечная надменность некогда едва не убила его. Нелепо… слишком нелепо…
Меж тем в этой неловкости нет ничего болезненного. Напротив. У Акселя создается впечатление, что, став с помощью Криса легче весом, он тем самым освободился от собственного недуга. Он парит, переворачивается, кружится. Этот незапланированный благотворный сеанс возвращает ему ощущения детства, первые занятия с отцом в сиднейском бассейне, хрупкое тельце мальчика рядом с огромным, внушительным телом взрослого мужчины, их вылазки на океанские просторы в Уайтхэвен-бич, когда он, совсем малыш, взволнованный этим контактом, цеплялся за плечи мужчины, плывущего брассом.
Как странно вновь испытать это доверие, оказавшись бок о бок с собственным убийцей… Что, если попытка реванша сведется к ежедневным, до смертного часа, сеансам Криса, ставшего его рабом… Не превратится ли это в такую же пытку для мстителя, как для его жертвы?
— Альбан, как вы себя чувствуете?
Аксель открывает глаза. Лицо Криса, укачивавшего на руках своего пациента, находится сантиметрах в двадцати.
— Хорошо, очень хорошо.
Взгляды их скрещиваются, потом Крис спрашивает, указывая на ноги Акселя:
— Что с вами случилось?
— Несчастный случай, двадцать лет назад.
Крис вздрагивает. Не потому, что догадывается, кто перед ним, просто этот срок — двадцать лет — пробуждает в нем воспоминания. Аксель пытается отвлечь его внимание.
— Как вам пришло в голову заняться этой практикой — водной мануальной терапией?
— О, я не знаю… хотелось придумать что-то полезное, что можно делать в воде.
— Почему? А что, в воде можно делать что-то дурное?
Крис, отстранившийся, чтобы ответить на улыбку пловчихи, стоящей под душем, не отвечает. Аксель продолжает:
— Со мной несчастье случилось именно в воде.
Крис оборачивается и, оцепенев, озадаченно смотрит на него; вначале в его взгляде мелькает подозрение, потом тревога и, наконец, ужас. Аксель выдерживает его взгляд. Он видит, что Крис понял все; будто над его памятью поднялась завеса, постепенно впуская свет. Сглотнув слюну, выцветшим голосом спрашивает:
— Это ты, Аксель?
— Да.
На глаза Криса наворачиваются слезы. Он пытается сдержать улыбку.
— Значит, ты… ты жив?
— А ты что думал?! — восклицает Аксель.
За двадцать лет австралийцу, уверенному, что Крис в курсе всего, что последовало за инцидентом под водой, не приходило в голову, что тот может не знать.
Крис опускает голову, будто подставляя затылок под удар.
— Я думал, что…
— Разве я похож на покойника? Скорее на инвалида, разве нет? Меня вытащили из воды и вернули к жизни, пять месяцев я провалялся в коме, а когда пришел в сознание, то был как овощ. Мне пришлось учиться всему — точнее, учиться заново: говорить, писать, считать, двигаться. Мозг не был поврежден. Зато… — он указывает на свою негнущуюся правую руку, — со скрипкой покончено. — Палец направлен вниз, на ноги. — Со спортом тоже.
Аксель, усмехнувшись, переводит взгляд на купальные трусы, открывающие бессильно висящие, хилые конечности.
— И с сексом. Хотя тут я даже не успел войти во вкус.
Удрученном этими признаниями, Крису вдруг становится неловко прикасаться к Акселю. Он аккуратно и уважительно усаживает его на ступеньки бассейна.
— О, я так рад, что ты жив, так рад!
Он смотрит на жалкое тело, блеклые волосы, по спине пробегает холодок: бедный Аксель, некогда безупречная гармония его лица сменилась затвердевшей маской, перекошенные черты отражают уже не чувства, а лишь мертвенные, жестокие последствия несчастного случая.
— Как думаешь, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?
— А что это изменит? — враждебным тоном возражает Аксель.
Крис в замешательстве размышляет.
Аксель, чуя закипающую внутри ярость, упорно настаивает:
— Что это изменит? Если я тебя прощу, ко мне что, вернется мое тело, музыка, потерянные годы?
— Нет…
— Ах, так, может, это облегчит твою участь? Ну да, тебе явно станет легче жить.
— Нет, моя жизнь по моей вине разрушена навсегда.
— Тогда что это изменит? Скажи! Да, скажи мне наконец!!
Аксель переходит на крик, не в силах контролировать себя. Голос его с металлическим призвуком мечется под влажными сводами бассейна. Старик прекращает описывать свои круги, а младенчески упитанный тренер наклоняется, готовый слезть со стула, чтобы вмешаться.
Аксель и Крис некоторое время молча смотрят друг на друга. В конце концов Крис со вздохом произносит:
— Ты прав. Это ничего не изменит.
— О-о, так я не стану тебя прощать. Не за этим я сюда прибыл.
Крис вновь бросает на него взгляд. Ему вдруг становится ясно, что Аксель предпринял такое путешествие лишь для того, чтобы осуществить некий план.