Скоро я понял, что эта история стала для меня неиссякаемым источником беспокойств. Нет ни одного места на земле, где бы можно было чувствовать себя в безопасности от кишащей, суетливой расы, к которой я имею несчастье принадлежать! Вечером, когда солнце скрылось за холмами, окутав их мрачною тенью, золотя пески и разливая над морем яркое сияние, я, по обыкновению, решил пройтись по берегу. Иногда я брал с собою какую-нибудь книгу. Я поступил так и в тот вечер и, растянувшись на песке, приготовился читать. Внезапно я почувствовал, что какая-то тень заслонила от меня солнце. Оглянувшись, я увидел, к своему большому удивлению, высокого, сильного человека, который стоял в нескольких ярдах от меня и, казалось, совершенно не замечал моего присутствия. Он сурово глядел поверх моей головы на бухту и черную линию рифа Мэнси. У него был смуглый цвет лица, черные волосы и короткая вьющаяся борода, ястребиный нос и золотые серьги в ушах; все вместе придавало ему дикий и вместе с тем до известной степени благородный вид. Одет он был в куртку из полинялого бумажного бархата, рубашку из красной фланели и высокие морские сапоги выше колен. Я сразу узнал в нем человека, который остался на разбитом судне в ту ночь.
— Эй! — сказал я недовольным голосом. — Вы, стало быть, благополучно добрались до берега?
— Да, — ответил он на правильном английском языке. — Это вышло помимо моей воли. Волны выбросили меня; я молил Бога, чтобы Он позволил мне утонуть! — В его произношении был легкий иностранный акцент, довольно приятный для слуха. — Два добрых рыбака, которые живут вон там, вытащили меня и позаботились обо мне. Однако же я не мог, сказать по чести, благодарить их за это.
«Ого, да он человек моего закала!» — подумалось мне.
— А почему вам хотелось бы утонуть? — спросил я.
— Потому, — вскричал он, взмахнув длинными руками в страстном, отчаянном жесте, — что там, в этой голубой улыбающейся бухте, лежит моя душа, мое сокровище, все, что я любил и ради чего жил.
— Ну, ну, — сказал я. — Люди гибнут каждый день, но бесполезно поднимать шум из-за этого. Позвольте вам сообщить, что земля, на которой вы прогуливаетесь, принадлежит мне, и что чем скорее вы уберетесь отсюда, тем приятнее это будет для меня. С меня довольно и одной юной особы...
— Юной особы? — задыхаясь от волнения, вымолвил он.
— Ну да, если бы вы забрали ее, я был бы вам весьма признателен.
С минуту, как бы не веря своим ушам, он смотрел на меня, а затем с диким криком пустился бежать по пескам к моему дому. Никогда раньше и никогда с тех пор я не видел человека, который бы бегал так быстро. Я поспешил за ним изо всех сил, взбешенный угрожающим мне вторжением, но гораздо раньше, чем я достиг дома, он вошел в открытую дверь. Из дома донесся громкий крик, а когда я подошел ближе, то услышал низкий мужской голос, говоривший с жаром и громко. Софья Рамзина забилась в угол и отвернулась, ее лицо выражало страх и отвращение, вся она дрожала; он же, со сверкающими темными глазами и распростертыми, дрожащими от волнения руками, изливался потоком страстных, молящих слов. Когда я вошел, он шагнул к ней, но она забилась еще дальше в угол и закричала, как кролик, которого хватают за горло.
— Это еще что! — взревел я, оттаскивая его. — Славная история! Чего вы хотите? Вы, верно, думаете, что попали в кабак!
— О, сэр, — сказал он, — извините меня. Эта женщина моя жена, я боялся, что она утонула. Вы возвратили меня к жизни.
— Кто вы такой? — грубо спросил я.
— Я из Архангельска, — сказал он просто, — русский.
Как ваша фамилия?
— Урганев.
—Урганев, а ее зовут Софья Рамзина. Она вовсе не жена вам. У нее нет кольца.
— Мы муж и жена перед Небом, — сказал он торжественно, смотря вверх. — Мы соединены более прочными узами, чем земные.
Пока он говорил, девушка спряталась за меня и, схватив меня за руку, сжимала ее, как бы прося защиты.
— Отдайте мне мою жену, сэр, — продолжал он, — позвольте мне взять ее отсюда.
— Послушайте, вы, как вас там зовут, — сказал я сурово, — я не хочу, чтобы эта девушка была здесь. Я жалею, что встретил ее. Умри она, это не было бы огорчением для меня. Но отдать ее вам, когда очевидно, что она вас боится и ненавидит, — нет, я не сделаю этого. И поэтому убирайтесь-ка отсюда и оставьте меня с моими книгами. Надеюсь, что больше никогда не увижу вас.
— Вы не отдадите ее? — сказал он хриплым голосом.
— Нет, черт меня побери! — ответил я.
— А что, если я возьму ее? — крикнул он, и его смуглое лицо потемнело.
Кровь закипела у меня в жилах; я поднял полено, лежавшее у очага.
— Убирайтесь, — сказал я тихим голосом. — Убирайтесь живо, а не то плохо вам придется...
Он нерешительно взглянул на меня и вышел из дома, но тотчас же вернулся и встал на пороге, глядя на нас.
— Подумайте о том, что вы делаете, — сказал он. — Женщина принадлежит мне и будет моей. Если дело дойдет до драки, то русский не уступит шотландцу.
— Посмотрим! — воскликнул я, бросаясь вперед. Но он уже ушел, и я увидел, как его высокая фигура исчезала в наступившем мраке.
С месяц, или больше после этого, дела шли у нас гладко. Я вообще не говорил с русской девушкой, она также никогда не обращалась ко мне. Иногда, когда я работал в своей лаборатории, она проскальзывала в дверь и молча садилась, наблюдая за мною своими большими глазами. В первый раз это вторжение рассердило меня, но постепенно, видя, что она не делает попыток привлечь мое внимание, я позволил ей оставаться. Ободренная этой уступкой, она мало-помалу начала придвигать стул, на котором сидела, все ближе и ближе к моему столу; так подвигаясь понемногу каждый день в течение нескольких недель, она в конце концов стала направляться прямо ко мне и привыкла сидеть рядом со мной, когда я работал. В этом положении она, не навязывая, однако, мне своего присутствия, сделалась очень полезной, держа в порядке мои перья, прибирая трубки или бутылки и подавая то, что мне было нужно. Забывая о том, что она человек, я воспринимал ее, как полезный автомат, я так привык к ее присутствию, что мне недоставало ее в тех немногих случаях, когда она не была на своем посту.
У меня привычка громко разговаривать с самим собой во время работы, чтобы укрепить в уме свои выводы. Девушка, вероятно, обладала удивительной слуховой памятью: совершенно не понимая, конечно, их значения, она всегда могла повторить слова, которые я невзначай произносил. Я часто забавлялся, слушая, как она разражалась градом химических уравнений и алгебраических символов перед старой Мэдж и затем заливалась звонким хохотом, когда старуха отрицательно качала головой, думая, без сомнения, что к ней обращаются по-русски.
Она никогда не отдалялась от дома дальше нескольких ярдов и прежде, чем выйти, тщательно осматривала окрестность из окна, чтобы убедиться, нет ли кого вблизи. Из этого я вывел заключение: она подозревала, что ее соотечественник продолжал жить по соседству, и боялась, что он попытается похитить ее. Один ее поступок ясно подтверждал ее опасения. У меня был старый револьвер с несколькими патронами, который валялся среди разного хлама. Она нашла его там, вычистила и смазала, затем повесила около двери вместе с мешочком с патронами. Всякий раз, когда я отправлялся на прогулку, она снимала револьвер и настаивала, чтобы я брал его с собою. В мое отсутствие она всегда запирала дверь. За исключением этого чувства страха, она казалась вполне счастливой, помогая Мэдж в то время, когда не была со мной. Девушка была удивительно ловка и искусна во всех домашних работах.
Довольно скоро я убедился, что ее подозрения имели под собой почву и что человек из Архангельска все еще скрывается по соседству. Однажды ночью, страдая бессонницей, я встал и выглянул из окна. Погода была несколько пасмурная, и я едва различал линию моря и смутные очертания моей лодки на берегу. Однако, когда мои глаза привыкли к темноте, я заметил какое-то темное пятно на песках, напротив самой моей двери, которого я прежде не видел. Стоя у окна, я пристально вглядывался в расстилавшуюся передо мной местность, стараясь разглядеть, что это могло быть. Облака, закрывавшие луну, медленно разошлись, и поток холодного ясного света разлился по безмолвной бухте и длинной линии ее пустынных берегов. Тогда я понял, кто бродит по ночам у моего дома. Это был он, русский. Он скорчился, подобно гигантской жабе, поджав на монгольский лад ноги и устремив глаза, очевидно, на окно комнаты, где спали молодая девушка и экономка. Свет упал на его поднятое вверх ястребиное лицо, с глубокой морщиной на лбу и с торчавшей вперед бородой — отличительные признаки страстной натуры. Моим первым побуждением было выстрелить в него, как в злоумышленника, забравшегося в мои владения неизвестно с какой целью, но затем злоба сменилась состраданием и презрением.
«Бедный дурак, — мысленно сказал я. — Неужели же возможно, чтобы человек, так бесстрашно смотревший в глаза смерти, мог отдать все свои помыслы и забыть всякое самолюбие ради этой жалкой девчонки, — девчонки, которая к тому же бежит от него и ненавидит его? Любая женщина полюбит его, хотя бы из-за этого смуглого лица и высокой красивой фигуры, а он стремится как раз обладать той единственной, из тысячи ей подобных, которая не желает его знать!»
Когда я опять лег в постель, эта мысль долго забавляла меня. Я знал, что засовы в доме крепки и прутья решеток надежны.
Мне было совершенно безразлично, где проведет ночь этот человек — у моей двери, или в ста шагах от нее, лишь бы он ушел утром. Как я и ожидал, когда я встал и вышел из дома, не было ни его, ни каких-либо следов его ночного бдения.
Вскоре я опять увидел его. Однажды утром я отправился покататься в лодке, так как от действия вредного химического снадобья, которого я надышался ночью во время опытов, у меня болела голова. Я греб вдоль берега несколько миль, а потом, чувствуя жажду, высадился на берег у места, где, как я знал, впадал в море ручей с прекрасной свежею водою.
Этот ручеек проходил через мою землю, но устье его, где я был в тот день, находилось за пограничной чертой моих владений. Я смутился, когда поднявшись от ручья, у которого утолял жажду, очутился лицом к лицу с русским. Теперь я забрался, куда не следовало, так же, как и он, и я сразу заметил, что он об этом знает.
— Я хотел бы сказать вам несколько слов, — сказал он серьезно.
— Торопитесь! — ответил я, смотря на свои часы. — У меня нет времени слушать вашу болтовню.
— Болтовню! — повторил он сердито. — Ну конечно, вы, шотландцы, странный народ. Ваше лицо сурово, а ваши слова грубы, но таковы и те добрые рыбаки, у которых я сейчас живу. Однако я нахожу, что за напускной суровостью скрываются добрые, честные натуры. Несомненно, и вы — добрый и хороший человек, несмотря на свою грубость.
— Черт возьми, — сказал я, — говорите, что хотите сказать, и затем убирайтесь прочь! Вы надоели мне.
— Неужели я не могу ничем смягчить вас? — вскричал он. — А! Вот взгляните! — Он вынул небольшой греческий крест. — Взгляните! Наши религии могут различаться обрядами, но какая-нибудь общность мыслей и чувств должна проявляться у нас при виде этого символа.
— Не уверен, — ответил я. Он задумчиво посмотрел на меня.
Вы очень странный человек, — сказал он наконец. — Я не могу вас понять. Вы по-прежнему стоите между мною и Софьей. Вы ставите себя в опасное положение, сэр. О, поверьте мне прежде, чем будет слишком поздно. Если бы вы только знали, что я сделал, чтобы овладеть этой женщиной, как я рисковал своим телом, как я погубил свою душу! Вы — небольшое препятствие в сравнении с теми, которые я преодолел, один удар ножа или брошенный камень устранили бы вас навсегда с моего пути. Но спаси меня Бог от этого! — дико вскричал он. — Я и так уже низко пал.
— Вернулись бы вы лучше на родину, — сказал я, — чем прятаться в этих дюнах и отравлять мой досуг. Когда я удостоверюсь, что вы уехали, я отдам эту женщину под покровительство русского консула в Эдинбурге. До тех пор я буду охранять ее сам, и ни вы, ни какой иной московит не отнимет ее у меня.
— Какую же цель преследуете вы, разъединяя меня с Софьей? — спросил он. — Не думаете ли вы, что я буду обижать ее? Зачем же я стану это делать, когда я охотно отдал бы жизнь, чтобы избавить ее от малейшей неприятности? Зачем вам это?
— Я делаю это потому, что мне так того угодно, — ответил я. — Я не имею обыкновения объяснять свои поступки кому бы то ни было.
— Послушайте! — вскричал он, внезапно впадая в бешенство и приближаясь ко мне со сжатыми кулаками. — Если бы я думал, что у вас есть какое-нибудь бесчестное намерение по отношению к этой девушке, если бы я хоть на одно мгновение предположил, что у вас есть низменные причины, чтобы задерживать ее, то я вырвал бы сердце из вашей груди своими собственными руками! И это так же верно, как то, что есть Бог на небесах.
Одна мысль об этом, казалось, лишила его рассудка. Лицо его исказилось, а кулаки конвульсивно сжимались и разжимались. Я думал, что он схватит меня за горло.
—Прочь, — сказал я, кладя руку на пистолет. — Если вы прикоснетесь ко мне хоть пальцем, я убью вас.
Он опустил руку в карман, и одно мгновение я думал, что он также хочет достать оружие, но вместо этого он поспешно вынул папиросу и зажег ее, быстро вдыхая дым в легкие. Нет сомнения, он знал по опыту, что это был самый верный способ обуздать свои страсти.
—Я говорил вам, — сказал он более спокойным голосом, — что мое имя Урганев, Алексей Урганев. Я финн по рождению и провел жизнь в странствованиях по всему свету. Я принадлежу к числу беспокойных людей, не могущих удовлетвориться тихой жизнью. С тех пор, как у меня было свое судно, едва ли имелся порт от Архангельска до Австралии, куда бы я не заходил. Я был груб, необуздан и свободен; а там, на родине, жил человек изящный с белыми руками, с вкрадчивой речью, умевший угождать женщинам. Этот юноша своими хитростями и уловками украл у меня любовь девушки, которую я всегда считал предназначенной себе. До той поры она, казалось, склонна была отвечать на мою страсть. Я был в плавании в Гаммерфесте, куда я ездил за слоновой костью, и, неожиданно вернувшись, узнал, что она — моя гордость, мое сокровище — выходит замуж за этого юношу с изнеженным лицом и что свадебный поезд уже отправился в церковь. В такие минуты, сэр, что-то происходит в моей голове, и я едва сознаю, что делаю. Я высадился на берег со своею командой — все люди, которые плавали со мной годами и на верность которых можно было положиться. Мы пошли в церковь. Они стояли, она и он, перед священником, но обряд не был еще совершен. Я бросился между ними и схватил ее за талию. Мои люди оттолкнули испуганного жениха и зрителей. Мы снесли ее в лодку, привезли на корабль, а затем, подняв якоря, поплыли через Белое море, пока шпили Архангельска не скрылись за горизонтом. Я предоставил ей свою каюту, свою гостиную, всевозможный комфорт. Я спал вместе с людьми на баке. Я все надеялся, что с течением времени ее отвращение исчезнет и она согласится выйти за меня замуж в Англии или во Франции. Проходили дни за днями. Мы видели, как Нордкап исчез позади нас, мы плыли вдоль серых берегов Норвегии, но несмотря на все мое внимание, она не прощала мне того, что я вырвал ее из рук бледного возлюбленного. Затем случился этот проклятый шторм, который разбил и мой корабль, и мои надежды и лишил меня даже возможности видеть женщину, ради которой я так много рисковал. Может быть, она еще может полюбить меня. Вы, сэр, — сказал он задумчиво., — надо полагать, много повидали на своем веку. Как вы думаете, она забудет того человека и полюбит меня?
— Мне надоела ваша история, — сказал я, отворачиваясь. — Я полагаю, что вы большой дурак. Если вы думаете, что ваша любовь может пройти, то самое лучшее для вас — как можно больше развлекаться. Если же эта страсть неизлечима, то лучшее, что вы можете сделать, это перерезать себе горло — таков самый простой выход из подобного положения. У меня нет больше времени рассуждать с вами.
Сказав это, я отвернулся от него и спустился к лодке. Я ни разу не оглянулся, но слышал глухой звук его шагов по песку, так как он последовал за мною.
— Я рассказал вам начало своей истории, — сказал он, — когда-нибудь вы узнаете ее конец. Хорошо бы вы сделали, если бы отпустили девушку.
Я ничего не ответил ему, и лишь оттолкнулся от берега. Когда я отплыл на некоторое расстояние, я оглянулся и увидел его высокую фигуру. Он стоял на желтом песке и задумчиво смотрел мне вслед. Когда несколько минут спустя я оглянулся еще раз, его уже не было.
Долгое время после этого моя жизнь была так же монотонна, как и до кораблекрушения. Иногда я думал, что человек из Архангельска исчез совсем, но следы, которые я встречал на песке, и особенно маленькая кучка пепла от папирос, однажды найденная мною за холмиком, с которого был виден дом, доказывали, что, хотя и невидимый, но он все еще жил неподалеку. Мои отношения с русской девушкой не изменились. Старая Мэдж сначала несколько ревниво относилась к ее присутствию и, казалось, боялась, что она отнимет у нее ту маленькую власть, которой она пользовалась в моем доме. Постепенно, Мэдж уверилась в моем крайнем равнодушии к девушке и примирилась с нашим новым положением и, как я уже говорил, извлекала из него выгоду, потому что наша гостья выполняла за нее многие домашние работы.