- Вот, - обратился Рыжов к Алексею, - какой перевод государственных денег. А беременные и кормящие... - Рыжов повысил голос. - Когда вот так, с ножом к горлу, требуют от нас людей на всякую ерунду, лекции слушать, даем исключительно беременных и кормящих матерей. Я не виноват, если у меня сейчас беременных нет. А когда они есть, пожалуйста. Берите.
Рыжов старался разговаривать с Алексеем на отвлеченные темы. Из осторожности даже перестал ругать главного механика, которого вообще крыл без стеснения. И еще любил расспрашивать: "А как в Америке?"
Алексей уже несколько раз говорил Рыжову, что в Америке не был, но Рыжов не обращал на это внимания.
- Я тоже не был, ничего не значит. Но знаю, что там ремонтной службы нет совсем. Там фирма меняет оборудование. Но у нас надо сделать, как я говорю. Нам надо иметь своих ремонтников. Иначе мы задерживаемся на ремонте, мы садимся на зарплате, мы садимся на плане. И я не ставлю это в вину ремонтному цеху, их слесарь не заинтересован в досрочном ремонте, а наш будет заинтересован.
На столе у Рыжова лежали технические журналы, стояла колба с кипяченой водой, серебряный кубок-приз, ведомости, которые Рыжов подписывал с постоянным ворчанием.
- Назови его механиком - тысяча рублей, назови его мастером - тысяча триста. Вот и весь фокус. Штаты, штаты и штатная дисциплина. И все это еще ничего, все это я еще могу пережить, пока не вспомню Скамейкина.
Скамейкин был хитрый старик, грязный как дьявол, по специальности слесарь, но находившийся в цехе в должности завхоза.
Придя утром в цех и узнав у дежурного, как прошла ночь, как работали установки, Рыжов первым делом вызывал Скамейкина.
И начиналось.
- Почему сегодня, товарищ Скамейкин, автомашины простаивали? И шоферы спали в кабинах? Где вы были в девять часов, товарищ Скамейкин?
- В завкоме, - не моргнув голубым бесстыжим глазом, отвечал Скамейкин.
- Идите распорядитесь насчет машин.
Скамейкин, шаркая высокими сапогами, в которых он ходил и зимой и летом, удалялся.
Спустя некоторое время Рыжов высовывался из своего кабинета в коридор и кричал:
- Скамейкин!
Горемыка Скамейкин являлся.
- У вас, конечно, ума не хватит, что лопата должна быть с черенком. Где бы мне хоть раз в жизни найти завхоза, чтобы он лопаты с черенками имел, чтобы он деревья белил?
Скамейкин, опустив голову, печально смотрел на свои пыльные сапоги.
Рыжов собирался начать посадки, убрать немного территорию своего цеха, потому что на последней оперативке директор пообещал прийти проверить, покончил ли Рыжов с грязью вокруг крекингов.
Рыжов говорил, что "наводить марафет" не его дело, а обязанность дворового цеха, но директора слегка побаивался.
И вот он спрашивал теперь у Скамейкина с непередаваемым ехидством:
- Почему у тебя на пятидесятом году жизни лопаты отдельно, а черенки отдельно?
Скамейкин молчал.
- А сколько у нас граблей?
- Четверо.
- А где они?
Скамейкин почертил сапогом по дощатому полу.
- Ну?
- Я сейчас поищу, я сейчас в тую сторону пойду.
- Ты сейчас ни в какую сторону не пойдешь.
Скамейкин безмятежно смотрел на начальника: ни в какую, так ни в какую.
Но грабли были нужны Рыжову.
- Иди, товарищ Скамейкин, ищи, только лучше ищи.
Скамейкин возвращался не скоро. Он умел исчезать из поля зрения Рыжова очень надолго. Потом он приплетался ни с чем.
Раньше в цехе был толковый завхоз, но эту должность упразднили. Приходилось крутиться. Скамейкин тем был хорош, что числился он слесарем, платили ему зарплату, правда, выше, чем настоящему завхозу, зато, в случае если бы пришла комиссия, Скамейкин изобразил бы из себя слесаря.
- А вы хоть догадались, товарищ Скамейкин, выписать на складе пятьдесят пар рукавиц?
Скамейкин поворачивался, плелся выписывать рукавицы, а Рыжов чертыхался и поминал всех святых. И если Алексей был поблизости, то украдкой поглядывал на Алексея.
Рыжов был человек инициативный и хозяйственный, и, хотя на заводе его многие не терпели, в цехе рабочие и инженеры его любили и уважали. Они привыкли к его резкости, его остроты им нравились. Говорили: "Ну, цирк!"
И уж Рыжов старался вовсю, чтобы был цирк.
По телефону он всегда кричал:
- С кем говорю?
По ту сторону провода называли фамилию.
- А ты кто? - спрашивал Рыжов.
Там отвечали.
- Ах, кочегар? А я по твоему голосу решил, что ты замминистра.
Те, кто были в кабинете или слышали крик Рыжова в коридоре, улыбались: "Наш дает!" Рыжов был "наш". И хотя он очень любил в субботу удирать на рыбалку, он кровью был спаян с этими крекингами, с этими людьми.
Рыжов орал в цехе в свое удовольствие, грозил судом, и преисподней, и лишением премии, но однажды Алексей обратил его внимание на какую-то мелкую неисправность, и Рыжов надулся, несколько дней обходил Алексея, как заразного. - Когда Алексей высказывал Рыжову свои технические соображения, тот только покачивал крупной головой. "Ох, реконструкция!" - вздыхал Рыжов, и это было похоже на проклятие.
Сейчас решали, с чего начинать реконструкцию. "Если начинать", поправлял Рыжов. Он все еще не определил своего отношения к реконструкции, но знал, что лично ему эта реконструкция доставит много хлопот. Он стал проводить на заводе гораздо больше времени, чем обычно, и Алексей понимал, что этот начальник цеха, сидящий в своем дощатом кабинетике на фоне спортивного кубка и колбы с водой, может оказаться тяжелым препятствием.
Алексей составил докладную записку, где перечислил, какое потребуется новое оборудование. Рыжов читал записку с ужимками, с кряхтеньем: "Ох, реконструкция!" - и звал Скамейкина отводить душу.
А Скамейкин, хитрый старик, тоже научился от своего начальника стонать: "Ох, реконструкция!"
Требования на новое оборудование были столь велики, что-Рыжов, видимо, не особенно верил в их реальность.
- Директор не подпишет и не согласится. Это раз. А два - пока изготовят это оборудование в Куйбышеве, рак свистнет. И Скамейкин станет человеком. Наше оборудование не в плане, ждать будем годика два. А может, и не надо вовсе никакой этой реконструкции, как ты смотришь? - высказывался Рыжов перед Крессом.
- Надо, - кротко и твердо говорил Кресс Рыжову, - надо.
12
Алексей курил под плакатом "Кури только здесь". Дождь шелестел по гравию дорожки, и пахло свежестью, нежными цветами лилового иван-чая и тем сложным химическим запахом, который с детства нравился Алексею и таинственно притягивал. Что взорвала, что недозволенное соединила дерзкая рука человека, отчего в результате запахло так, как в природе само по себе никогда не пахнет?
Алексей погасил папиросу, бросил на цементный пол, затоптал каблуком, вздохнул, закурил новую. Надо курить поменьше. Сестра не раз предупреждала: легкие, сердце. Алексей жадно затянулся.
Послышался веселый голос Казакова:
- Вот ты где! А я тебя в цехе ищу. Знаешь, если бы ты был моим подчиненным, я бы постарался от тебя отделаться. Больно ты как-то паршиво въедлив. Бедняга Рыжов тебя боится. - Казаков расхохотался. - Умора, умора! Я был уверен, что Рыжов тебя замучит своим криком и хамством, а теперь вижу, что ты его доконаешь. Своим таинственным молчанием и своей жуткой въедливостью. Он мужик простой, последнее время притих, не острит, не шумит, он тебя боится, вот что. Надо узнать: может быть, он и на рыбалку ездить перестал?
Казакову очень нравилось представлять дело так, что Рыжов, известный своей строптивостью на весь завод, напуган Алексеем до смерти.
- Зачем приехал, чего от тебя ждать? Ах, Рыжов, бедный парень!
- Перестань, - улыбался Алексей.
- Нет, действительно! - не унимался Казаков. - Иметь перед глазами твою таинственную физиономию!
- Завтра пойду к директору, - сказал Алексей, - никак не могу с ним встретиться, то он в Москве, то где-то еще. Я всю предварительную работу закончил.
- Директор сегодня как раз из Москвы вернулся. Проталкивал там одно дело. Еще не помню, чтобы он вернулся из Москвы ни с чем. Что значит авторитет! И вид импозантный, что ни говори.
Алексей вспомнил фигуру директора в столовой.
- Похож на восточного бога, - сказал он, - как его там, Вишну, Кришну...
Казаков изумился:
- Неужели? А нам он кажется очень представительным. Кстати, знаешь, как теперь называется площадь Ногина? - спросил Казаков.
- Как?
- "Площадь павших министерств". - Шуткой Казаков явно обрывал разговор о директоре.
На следующий день Алексей сидел в приемной на широком черном кожаном диване с высокой спинкой и ждал директора завода.
На этом же диване, развалясь, сидели шоферы легковых машин, дразнили друг друга, шумели и смеялись: "А ты химичишь где поближе!", "А ты химичишь, чтобы квартиру переменить!" У шоферов были гладкие, курортные лица.
Секретарша прикрикнула: "Ну, вы, химики, расшумелись, давайте потише!"
Директор прошел мимо Алексея, обдав его запахом одеколона: видно, только что побрился. Он смотрел прямо перед собой, ни с кем не поздоровался. Шоферы вскочили с дивана, вытянулись.
Через несколько минут Алексей миновал обитые кожей двойные двери и вошел в кабинет, обставленный с казенной роскошью.
Мягкий, приятный голос произнес: "Садитесь, прошу", - и директор с радушной улыбкой указал Алексею на кресло.
Человек, сидевший за огромным письменным столом, ничем не был похож на того сурового бога, которого Алексей несколько раз видел в инженерной столовой. Здесь в свободной позе сидел приветливый человек средних лет, даже молодой, в безукоризненном костюме из светлой дорогой материи в рубчик, в сверкающе-белой рубашке и улыбался, как гостеприимный хозяин.
- Садитесь, садитесь. Вы давно с завода? Что слышно в тех краях? Как там Крептюков?
- Теперь он директор завода гидрирования, - ответил Алексей.
- Молодец! Хороший парень, люблю его. Как ваше самочувствие?
Директор оказался осведомленным о некоторых событиях жизни Алексея. Этим объяснялось радушие. Алексей был для него "своим", погоревшим, но "своим". Алексей улыбнулся. Если он "свой", тем лучше... для дела.
Зажглась маленькая красная лампочка на столике слева, на селекторе. Директор нажал кнопку, включил микрофон.
- Здравствуй, Гриша, - сказал он, поправляя микрофон смуглой пухлой рукой.
- Здравствуй! - В микрофоне послышался смех. - Твое министерство накрылось.
Голос из микрофона был очень веселый, подтрунивающий.
- Да ну? - подмигивая Алексею как своему, ответил директор. - Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
- Я тебе точно говорю, - настаивал веселый голос.
- Верю. А еще что новенького? - улыбаясь бесшабашной улыбкой, спрашивал директор невидимого веселого и _равного_ себе по положению собеседника - в этом Алексей не сомневался.
- Что же еще? - Голос сделался разочарованным. - Вот надел сегодня белые штаны. Что еще нового? Еду в пионерлагерь, дам указания.
Директор засмеялся.
- Ну, погуляй, погуляй. А я вот дал указание, чтобы твоего Баскина отмордовали за то, что он мне дорогу разворотил.
Теперь в микрофоне послышался смешок.
- Ничего, починишь!
Раздался легкий треск, микрофон выключился.
- Ты мне сам починишь мою дорогу, - сказал директор уже Алексею.
Вошла секретарша, подала утреннюю сводку? Директор попросил:
- Ирочка, дай две папироски.
Секретарша скрылась и вернулась, неся на ладони две папиросы.
- Это я сам от себя, чтобы меньше курить, - пояснил директор с улыбкой беспечного человека, который прощает себе свои слабости. - Ко мне не пропускайте, я занят.
- Андрей Николаевич, там начальники цехов собираются, вы их вызвали на половину десятого.
- Ох, забыл! Быстро приглашайте, а вы оставайтесь, - обратился директор к Алексею, - совещание продлится недолго, а потом мы с вами обсудим ваши дела.
Алексей пересел подальше. Ему было интересно, он невольно сравнивал Терехова с собой, там, на заводе, где он был директором.
Начальники цехов, стараясь не шуметь, заходили и рассаживались на кожаных диванах вокруг длинного стола, на стульях, стоявших в глубине кабинета.
Алексей взглянул в сторону письменного стола и усмехнулся. Подперев большую бульдожью голову кулаком, директор ждал, глядя сумрачно и исподлобья на подчиненных. Это опять был восточный бог, к тому же разгневанный. Он ждал, постукивая левой рукой по стеклу на столе.
Расселись, соблюдая чины: начальники цехов на жестких стульях, заместители главного инженера и начальники отделов на мягких диванах, а главные - технолог, механик, энергетик - в полукреслах у стола, покрытого малиновым сукном. Только Баженов вошел и, не глядя, сел на первый подвернувшийся стул рядом с Алексеем.
Продолжая постукивать рукой по стеклу, директор спросил кого-то:
- Ты мне скажи, газированную воду в Дели пьют?
- Нет, там колд вотер.
Вопрос и ответ вызвали оживление. Директор небрежным вопросом давал понять, что его подчиненные ездят в командировки в дальние страны и, хотя сейчас здесь будут обсуждаться незначительные внутренние хозяйственные вопросы, для них открыт и большой мир.
- Ну, а мы потолкуем о газированной воде. Товарищи, когда вы сдадите этот объект, я имею в виду цех газированных вод?
- В июле, - объявил молодой человек в очках, представитель подрядчика.
- А если я вам премию пообещаю? - спросил директор и в первый раз улыбнулся.
Все опять засмеялись.
- Ну как?
- Я подумаю.
- Подумай, через пять минут сообщишь результаты своих размышлений, сказал директор. - Люди должны получать газированную воду на заводе. Как можно скорее. Я согласен даже принять по частям, я не буду педантом.
Алексея удивило, что на таком большом современном заводе рабочие не имеют газированной воды. Что может быть проще газированной воды?
- Теперь относительно дорог, - сказал директор. - К нашим строителям обращаюсь...
Сразу раздались голоса: "Степной тракт надо ремонтировать!", "В первую очередь третью дорогу доделать!", "Дорогу от цеха депарафинизации!", "Небольшой кусок надо холодным бетоном класть!"
Директор поднял руку:
- Коллегиально, но не все вместе.
Опять засмеялись, оценив остроту директора. А он улыбнулся и хитро прикрыл один глаз. Алексей смотрел на него с насмешливым интересом.
Директор поднялся из-за стола, прошел к противоположной стене и эффектным движением раздернул голубые крепдешиновые занавески, скрывавшие большой план завода, нарисованный в пастельных тонах и заключенный в золоченую раму.
Тоненькой указкой директор касался пронумерованных на плане дорог.
- Третий подъезд, товарищи строители, прошу закончить через месяц.
В кабинет вошел невысокий человек с веселым умным обезьяньим лицом.
- Ага, - протянул директор, - вас-то мне и надо. Показываю еще раз дороги, которые следует делать немедленно.
- Это начальник строительного треста, - пояснил Алексею Баженов.
Директор еще раз указкой прошелся по плану.
Баженов громко сказал:
- От миллионки новую дорогу надо. Пешеходную дорожку для людей с маслоблока надо.
- А деньги? - спросил начальник треста.
- А мы что, не платим? Должны вам? - осведомился директор, направляясь к столу.
Опять все засмеялись. Нравился тон превосходства хозяина, владыки, каким разговаривал директор. Алексей вообще не терпел такой манеры, но Терехов был хороший актер. Хороший актер и плохую роль играет хорошо.
Начальник треста молчал. В конце концов его обязанностью было строить заводу дороги.
Директор сказал ему:
- Имей в виду, я тракторы без башмаков не пущу на завод. При всем моем уважении к тебе, не пущу. И прошу убрать грунт вдоль второй дороги.
- Моего грунта здесь нет. Я ничего нигде не оставляю. Кто будет финансировать уборку грунта?