— Зачем? — возразил Майк. — Можно и дешевле. Пойдите ко мне, пошарьте в шкафу, на верхней полке. Там вы найдете фляжку. Отхлебните, сколько надо, и положите на стол два пенса.
Хозяин резво выбежал. Гость закрыл за ним дверь.
— Наконец мы одни, — сказал он. Нежное сердце Терри тронули муки отца.
— Бедный Шорти!
— Не без того.
— Он не годится для таких дел.
— Это верно.
— У него высокое давление…
Майк осторожно взял ее за локоть, подвел к креслу, усадил, а сам сел сбоку на ручку.
— Когда я воскликнул: «Мы одни!» — объяснил он, — я имел в виду не беседы о Шорти. О нем мы потолкуем позже, в нашем доме, у камина. «Давай, — скажете вы, — обсудим его давление». — «Давай», — отвечу я, но теперь актуальны другие вопросы. Входя, я услышал, что наш граф…
— Разве можно подслушивать?
— Можно, время от времени. На сцене для этого ставят ширмы, и все рады. Словом, он говорил: «Почему ты за него не выйдешь, дурья твоя голова?»
— Не совсем так…
— А надо бы. Кого он имел в виду, меня?
— Да.
— Молодец. А как вы обо мне заговорили?
— Он просто спросил, почему я за вас не выхожу.
— Я и сам удивлялся. А сейчас, кажется, понял. Вижу, вы читаете «Перси». Прошлой ночью я его пролистал, и не зря. Он навел меня на мысли об упомянутом методе. Мне стало ясно, в чем моя ошибка.
— Да?
— Да. Я слишком легковесен, если хотите — поверхностен. Занятен, конечно, но недостаточно серьезен. В 1869-м они лучше разбирались в таких делах. Вы дошли до той сцены, где лорд Перси объясняется с
— Ты только тронь, дорогуша, только, эт-та, тронь, дам по куполу. — Он отхлебнул еще. — Мята. Хорошая травка. И для здоровья полезно. Помню, любил я мятные леденцы. Дядя Фред мне давал, чтобы я не дек-ла-ри-ро-вал. Такой эт-та стих, дорогуша, туман там, обман. — Он с упреком взглянул на Майка. — Обман, дорогуша. Это грех, ложь называется. Возьмем Ананию и Сапфиру…[22]
Лорд Шортлендс испуганно тронул локоть Майка.
— Кардинел!..
— А?
— Вы ничего не заметили?
— Э?
— Я думаю, он напился.
— И я так думаю.
— Что же нам делать?
— Прервать операцию. Огастес!
— Чего?
— Ш-ш-ш, — сказал Майк.
— Ш-ш-ш, — сказал граф.
— Ш-ш-ш, — сказала и Терри. Ворр очень обиделся.
— Заладили, «шы» да «шы»! — горестно воскликнул он. — Народ перебужу, да? Ну, что «шы»? Что «шы»?
— Простите, Огастес, — сказал миролюбивый Майк. — Больше не будем. Может, все-таки приступите к делу?
— Какому такому делу?
— К сейфу.
— Какие еще сейфы?
— Который вы собирались открыть.
— А, этот! Что ж, дорогуша, потопали. Эй!
— Что?
— Где инструменты?
— Не у вас?
— Да вроде бы нет…
— Не могли же они пропасть!
— Почему это «не могли»? Могли, как миленькие. У слесаря может пропасть инструмент? Может. А я что, хуже? То-то и оно, дорогуша. Сперва подумайте, а потом уж и, эт-та, говорите.
— Наверное, вы оставили их у папы, — предположила Терри.
— Ну, здрасьте! Теперь вы начали. Какие такие папы?
— Я хочу сказать, Шорти. Огастес повернулся к графу.
— Это вы, что ли?
— Сокращение от «Шортлендс», — пояснил Майк.
— Надо же… — удивился Огастес. — Со-кра-ще-ние… — он хрюкнул, и так громко, что измученный пэр подскочил на шесть дюймов, а спустившись, вцепился в рукав Майка.
— Зачем вы хрюкаете?
— Ды ладно, не буду.
— Адела и так плохо спит.
Майк понял, что надо было дать железной леди снотворное, скажем — в теплом молоке. Именно такие мелочи упускают стратеги.
Огастес тем временем бродил по комнате, бормоча: «Значит, от Шортлендс». Потом он опустился в кресло, благодушно бормоча и там, словно попугай, чью клетку накрыли зеленой бязью.
— Сбегайте, Шорти, посмотрите, не у вас ли они, — сказал Майк.
Граф убежал. В библиотеке воцарилась странная тишина. Огастес закончил монолог и сидел, опустив голову. Терри тронула Майка за локоть.
— Майк! — прошептала она.
— Да, моя дорогая?
— Посмотрите, он плачет.
Майк посмотрел. Действительно, из-под очков медленно текли слезы.
— Что случилось, Огастес? — спросил он. Обратившийся медвежатник утер жемчужные капли.
— Про нее вспомнил, дорогуша.
— Про кого?
— Да про нее. Потерял я одну, эт-та, особу… Майк облегченно вздохнул.
— Ничего, — шепнул он Терри. — Впал в сентиментальность.
— Да-а?
— Да. И слава Богу, следующая стадия — буйство. Не знал, Огастес, что у вас несчастная любовь. Когда вы в последний раз