Не в силах больше сдерживаться, тщетно пытаясь подавить всхлипы, Шерил покинула палату и там, за дверью, разрыдалась по-настоящему.
— Ничего, Шерил, ничего, поплачь, тебе станет легче… — Сидни обнял Шерил и нежно поглаживал по плечу, но ничто не могло унять ее рыданий. — Мальчик уснул, я вызвал сестру, она сейчас подойдет, и я отвезу тебя домой.
Когда они приехали, Сидни помог Шерил выйти из машины и, поддерживая за локоть, повел к дому. Вскоре они оказались в стерильно белой кухне, где он усадил Шерил за стол. Сияние ярких ламп заставило ее опустить веки, она почти совсем уже успокоилась, лишь изредка тихонько всхлипывая.
— Ничего, ничего, — повторял Сидни. — Тебе, очевидно, необходимо было выплакаться.
Он достал носовой платок и осторожно стер с ее лица слезы.
— Я просто… я подумала о том, что ждет Сидди завтра, — оправдывалась Шерил, не собираясь уточнять, что причина ее слез не только в этом. — И Леонора уехала, а я так привыкла, что она всегда рядом…
— Скажи, миссис Тампст и была той самой женщиной, с которой ты проводила так много времени в твой первый приезд в Новую Зеландию? Та самая, у которой, насколько я помню, ты работала в художественной галерее?
Шерил кивнула.
— Я тогда и понятия не имела, кто она и что, знала только, что она владелица галереи.
— Хорошо, что Сидди зовет ее бабушкой, — заметил Сидни.
— Да, в тот день, когда родился Сидди, я просила Леонору стать ему бабушкой.
— Ну и правильно. Послушай, Шерил, ты выглядишь усталой. Тебе надо хорошенько выспаться. Но сначала я принесу тебе чего-нибудь выпить.
Не успела она возразить, как Сидни вышел и через несколько минут вернулся с каким-то темным напитком, на треть наполнявшим высокий стакан.
— Не бойся, я не собираюсь тебя опоить или отравить, — сухо сообщил он, видя, что Шерил смотрит на стакан с большим сомнением. — Это безобидное гомеопатическое средство, успокоительное, которым пользуются даже педиатры, назначая его детям, пережившим стресс.
У Шерил, которая жутко нервничала из-за его присутствия, чуть было не сорвалось с языка, что сейчас ей требуется что-нибудь посильнее гомеопатических средств. Но вместо этого она послушно выпила слегка кисловатую жидкость, пожелала Сидни спокойной ночи и ушла в свою комнату.
Микстура микстурой, но успокоиться и кое-как привести свои мысли в порядок ей удалось, лишь приняв ванну. Где-то в глубине души таилось ощущение, что все гораздо серьезнее, чем ей хотелось бы думать. Шерил вдруг показалась себе бабочкой, пригвожденной булавкой, и все в ней протестовало против этого насилия.
Все еще пытаясь сорваться с незримой булавки, Шерил и часом позже продолжала крутиться и вертеться в постели, не зная, чем вызвана ее бессонница — безобидным гомеопатическим средством или ощущением угрозы, которое измотало душу.
В тщетной попытке привести свой разум в порядок и заснуть, она шаг за шагом перебирала события дня. И вдруг резко отбросила одеяло и села.
Минутой раньше она чуть было не заплакала, охваченная необъяснимым страхом… Отчего он возник? Не от того ли, что она вспомнила слезы на глазах Сидни, когда тот склонился над больным ребенком? Что это было? Не слезы ли отчаяния? А если он знал о состоянии Сидди нечто такое, чего не решился сказать ей?
Шерил сжала лицо ладонями, почти не дыша от ужаса. Ну да, конечно, теперь все встало на свои места. Все объяснилось! Взять хотя бы то, что он не постарался успокоить ее, когда она упомянула о предстоящей операции! Нет, вместо этого он заговорил о другом, о Леоноре, а потом, видя, что она продолжает безумно беспокоиться, не придумал ничего лучшего, чем напичкать ее детской успокоительной микстурой.
Шерил встала и, покинув спальню, спустилась по лестнице.
Совершенно сбитая с толку паникой, она даже тот факт, что Сидни еще пребывает в кухне, сочла подтверждением своих подозрений. Ну как же! Врачи ведь тоже, говорят, переживают…
Сидни сидел за буфетной стойкой, а перед ним стояла бутылка коньяка и бокал с такой большой порцией этого напитка, что это повергло Шерил в ужас и в какой-то мере привело в чувство.
Она хорошо помнила, что Сидни пил редко, ибо в свое время особо отметила это как положительное свойство. Лицо Сидни находилось в тени, но в позе Шерил безошибочно угадала отчаяние, что и подтвердилось, стоило ему поднять глаза. Его явно обуревали противоречивые чувства, и это еще раз подтвердило те страхи, которые заставили Шерил покинуть постель и спуститься в кухню.
Едва сознавая, что делает, Шерил подошла, схватила бокал и одним махом осушила его содержимое.
— С ума сошла?! — выкрикнул Сидни, вскочив, выхватив у нее пустой бокал и глядя на него так, будто не верил своим глазам. Но бокал действительно был пуст.
— Я выпила, чтобы не досталось тебе! — раздраженно выпалила Шерил. — Не хватало еще, чтобы ты напился… напился именно сейчас, когда мне необходимо, чтобы ты мог связно говорить!
— Я напился? И говорю бессвязно? — ледяным тоном спросил он, стукнув бокалом по столу. — И от кого я это слышу? От женщины, которая запивает лекарство изрядной дозой спиртного!
— Я вынуждена доверять тебе! — выкрикнула Шерил, и ее голос в безмолвии дома прозвучал неестественно громко. — А ты что-то скрываешь, это же видно!
— Мне нечего скрывать… — буркнул Сидни и, соскользнув с табурета, направился к дверям.
— А, тебе нечего скрывать! — кричала Шерил, идя за ним следом. — Да ты даже в глаза мне не смотришь!
— Я с удовольствием посмотрю тебе в глаза, если ты перестанешь вопить… И без того я так устал, что чуть не свалился с табурета. — Перейдя в гостиную, Сидни уселся на диван. — Итак, объясни мне, что…
— Перестань увиливать от ответа! — выкрикнула она.
— Ради Бога, перестань на меня кричать. Я понятия не имею, о чем ты говоришь. От чего я увиливаю? Объясни, что ты имеешь в виду?
— Ты прекрасно знаешь, что я Сидди имею в виду! Ведь на самом деле с ним все обстоит гораздо хуже, чем ты говоришь. Но ты выдал себя, я видела твои слезы…
— И решила, что именно из-за этого я плакал у него в палате? Что я утаиваю от тебя правду?
Шерил кивнула, чувствуя себя уже не так уверенно, да и голова у нее вдруг закружилась от выпитого.
— Ох, Шерил! Клянусь, что ничего страшнее тривиальной грыжи у мальчика нет. — Он откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. — Я понимаю, ты истощена и морально, и физически, это часто бывает с матерями больных детей. И я виноват, очень виноват перед тобой, что подал повод к ничем не оправданному взрыву. — Он пожал плечами. — Но мог ли я думать, что мое поведение будет истолковано столь превратно? Ведь я сам не понимал, что со мной происходит. Эти слезы…
Шерил присела рядом с Сидни, пытаясь успокоиться и привести в порядок мысли.
— Прости. И сама не понимаю, с чего так всполошилась. В глубине души я, конечно, опасаюсь предстоящей операции, но не настолько, чтобы впадать в панику. А вот сейчас легла спать, крутилась, вертелась, не могла заснуть, вдруг вспомнила, как Ты плакал, склонившись над Сидди, и спросила себя, а почему?..
— Ты сделала неверный вывод, клянусь.
— Я верю тебе, Сидни, правда, верю. Прости меня.
Он хотел что-то сказать, но заговорил не сразу, ему явно пришлось сделать над собой усилие:
— Ты дала Сидди жизнь, и он с самого начала был с тобой, был частью твоей жизни. А вот я узнал о его существовании лишь теперь, да и то, можно сказать, случайно. Ведь если бы не его грыжа, я бы так и прожил всю жизнь, не ведая о том, что у меня есть сын! Сама подумай, насколько я был потрясен.
— Но поначалу, узнав, что у меня есть сын, ты даже мысли не допустил, что он может быть твоим, — проворчала Шерил.
Он пожал плечами.
— Да, об этом я действительно не думал, пока не заглянул в историю болезни и не увидел его группу крови и резус-фактор.
Шерил взглянула на него вопрошающе.
— У меня редкая группа крови, — пояснил Сидни. — Хотя совпадения и возможны, но, узнав, что у Сидди такая же, я не мог не задуматься.
— О, я поняла…
Шерил вспомнила, как Сидни, направляясь к палате Сидди, на ходу заглянул в историю болезни и сразу же посмотрел на обложку, где было написано полное имя пациента. Она только сейчас сообразила, что группа крови в истории болезни обозначена чуть не в первых строчках.
— Ты-то поняла! А вот я до сих пор не могу понять, почему ты была так… была настолько уверена, что даже дала ему мое имя.
У Шерил противно засосало под ложечкой. Нет, только не говорить правду, не признаваться, что Сидни был единственным ее мужчиной!
— У него на левом плече такое же родимое пятно, как у тебя, — тихо сказала Шерил и вдруг разозлилась: какого черта я высовываюсь со всеми этими подробностями?
— Господи, как же мало я о нем знаю! — Сидни прикрыл глаза. — Кстати, я только сейчас осознал, сколь многое проходило мимо меня, почти не затрагивая душу. Не раз мне доводилось видеть матерей, плачущих над больными детьми, и я не находил в этом ничего особенного. Ну, то есть меня это не особенно задевало. Доводилось мне видеть и плачущих отцов. Но я всегда избегал этого зрелища, полагая, что для мужчины, даже при самых трагических обстоятельствах, это… это слабость.
— Слабость? — ошеломленно переспросила Шерил. — О, Сидни, как ты ошибался! Когда мужчина любит кого-то, особенно ребенка, он меньше всего думает о хваленом мужском самообладании! Тем более если его дитя страдает…
— Ты утверждала, что я не могу любить Сидди, — упрекнул он ее, — что мои чувства не что иное, как примитивное беспокойство о своих бесценных генах… Возможно, у тебя есть право так говорить, — заключил Сидни как-то безнадежно, — но никто, ни ты, ни кто-либо еще, не знает, что я перечувствовал, склонившись над кроваткой своего сына. — Вдруг он выпрямился и грустно взглянул ей в глаза. — Знаешь, ведь в последний раз я плакал в четырнадцать лет, когда умерла моя мать. С тех пор никакие горести не могли вышибить из меня слезу. Даже когда отец…
Он умолк и горестно покачал головой.
— Твой отец?.. — рассеянно повторила Шерил, думая совсем о другом и спрашивая себя, неужели Сидни не плакал даже в день смерти своей невесты?
— Нет, не могу. Не хочу говорить о папе. Не сейчас. Ты считаешь, что в любви нет слабости, нет стыда… Не знаю, не уверен. И все же чувствую, что слезы, пролитые мною сегодня, не унизили моего мужского достоинства. У меня и сейчас глаза на мокром месте, стоит мне подумать о Сидди, о том, что такая кроха может страдать. Что это? Какие чувства я испытываю к малышу, Шерил? Не забудь, что все это для меня внове! Но если это не любовь, то что же? Ты говоришь о своих иррациональных страхах, и я это понимаю. Как врач я не могу не знать, что иррациональные страхи гораздо сильнее тех, которые вполне объяснимы. А теперь, когда я неожиданно узнал о своем отцовстве, я и сам испытываю нечто подобное…
— Я была не права, Сидни, прости меня.
Шерил вдруг осознала, как непросто для него все, что случилось сегодня, она только теперь, попытавшись поставить себя на его место, поняла, что Сидни должен был пережить, и искренне посочувствовала ему. Он впервые столкнулся с чем-то таким, что оказалось важнее мужского достоинства, впервые испытал чувства, доселе ему неведомые.
— Знаешь, Сидни, может, я и не понимаю, как и почему, но теперь верю, что ты любишь Сидди.
Он открыл глаза, влажные от не пролитых слез, и Шерил, видя это, импульсивно протянула руки и обняла его.
Сидни тотчас прильнул головой к ее груди, и Шерил погладила его по волосам, как нередко делала, держа на руках Сидди.
— Ничего, ничего… — прошептала она. — Все будет хорошо.
Проснулась Шерил в половине девятого, и, несмотря на прохладный душ и чашку крепкого кофе, принесенную горничной, все еще боролась с сонливостью, будто все ее естество противилось пробуждению, отказываясь погрузиться в реальность этого мира.
По совести говоря, ей просто не хотелось вспоминать о вчерашнем. Но куда от этого денешься? И как это, с великим смущением думала Шерил, пришло мне в голову выпить проклятый коньяк? Какого черта я просто не вылила его в раковину, если уж так приспичило лишать Сидни спиртного? Так нет, взяла и выпила сама. Да еще после дозы лекарства! Ведь от такого коктейля можно было просто сдохнуть!
От этой неприятной мысли ее передернуло. Но что сделано, то сделано… И Шерил добросовестно допила свой кофе, хотя даже донести чашку до рта ей было трудно, а вкус кофе вызывал отвращение.
Нет, сдохнуть она не сдохла, но, увы, слишком хорошо помнила, как возмутительно разошлась. Как безобразно кричала на Сидни… Ужас! Чашка чуть было не выскользнула из пальцев. Она вспомнила, как Сидни успокаивал ее, говоря, что ничего, кроме грыжи, у Сидди нет. Но дальше… Что было дальше?
Взглянув на часы, она в панике вскочила с постели. Меньше чем через час ее сына будут оперировать!
— Ключи от машины мистер Спенсер оставил на столике в холле, — сообщила горничная. — Но прежде, надеюсь, вы позавтракаете?
Шерил с виноватой улыбкой покачала головой.
— Нет, спасибо, не хотелось бы опоздать. Но как же мистер Спенсер добирался до больницы?
— Не беспокойтесь, его прихватила миссис Тампст, — охотно ответила улыбчивая горничная. — Она просила передать вам, что встала спозаранку, потому что спать не могла. Вас она будить не велела, чтобы вы хорошенько выспались.
— Ну, я-то выспалась хорошо…
Шерил усмехнулась, подумав, что тут, вероятно, здорово помог лекарственно-коньячный коктейль.
Выходя из дома, она постаралась выкинуть из головы все неприятные мысли и даже улыбнулась, садясь в «мерседес» доктора Спенсера — машину, весьма отличную от маленького автомобильчика Леоноры, что еще раз напомнило Шерил о различии в их социальном положении. Но, тронув машину с места, она отбросила и эти мысли.
Раскатываешь на его автомобиле, живешь в его доме… Вновь, на беду себе, связалась с этим Сидни Спенсером, ворчливо предостерег ее внутренний голос.
Ну нет! На этот раз тут совсем другое. Прежде Сидни был для нее ослепительным мужчиной, и она — наивная дурочка — не поняла тогда, что была для него лишь игрушкой, лишь привлекательным юным телом. На этот раз она имеет дело с человеком, познавшим один из самых чистейших видов любви, любовь отца к своему ребенку.
Ах, Сидни, печально думала Шерил, вливаясь в поток уличного движения, но меня-то ты не любишь! Да, эта негаданная встреча будто землетрясение, покачнувшее под нами землю, но еще неизвестно, кто из нас двоих потрясен больше.
Вспомнилась боль, которую она увидела в его глазах и услышала в голосе. И как обняла его и привлекла к себе. Вспомнилось тепло, исходившее от его щеки, прижатой к ее груди, и как она гладила его по голове… Нет, все это ей привиделось в лекарственно-пьяном бреду.
Она постаралась отделаться от всех этих мыслей и образов. Да, весьма глупо думать за рулем о чем-нибудь, кроме дороги. Прошлой ночью она уже допустила одну глупость, так не пора ли остановиться? Еще не хватало на роскошном чужом авто въехать в какой-нибудь столб.
Открыв дверь палаты, Шерил сразу же услышала радостные голоса:
— Мамочка!
— Шерил!
Сначала она поцеловала Леонору, затем своего бледненького, но сияющего сына.
— Ох, наша бабушка просто непредсказуема, — вздохнула Шерил, беря стул и усаживаясь у постели малыша. — Ведь сейчас она должна находиться в Гисборне и наводить порядок в своей галерее.
— Мамочка, она еще успеет навести там порядок! — весело возразил Сидди. — Больше всего ей хотелось поцеловать меня перед операцией, вот она и приехала. Правда, бабушка?
Леонора кивнула.
— Видишь, малыш, я же говорила тебе, что твоя мамочка обязательно заговорит о моей непредсказуемости, — заговорщицки прошептала она мальчику, — но как же мне было отказаться от всех этих объятий и поцелуев, которыми мы с тобой обменялись?
Сидди от удовольствия съежился червячком, как это обычно делают маленькие дети — движение, которое особенно умиляло Леонору, — лукаво посмотрел на мать, и, гордясь своей осведомленностью, сообщил: