И, явно волнуясь, Пурикордов начал свой рассказ:
— Чтобы вам было яснее, я начну издалека, с исторических летописей, и расскажу вам о тайном обществе светозарных братьев. Оно действовало задолго до того, как государь Павел Первый, так мало проживший на грешной земле, стал царем. Будущий император заинтересовался идеями равенства и свободы, и властвующего над нами божьего промысла. Будучи наследником престола, он принял посвящение в вольные каменщики. Случилось это в 1784 году. Только там, среди братьев, Павел был счастлив, так как Екатерина Великая не любила своего сына и желала передать скипетр внуку Александру. Ее внезапная смерть помешала ей так же, как и Петру Первому, назначить наследника…
— Подождите, Александр Григорьевич, — остановил его Карпухин, — что значит «назначить»? Павел — законный сын Екатерины от Петра Третьего и по всем законам, божеским и человеческим, должен был наследовать корону.
— То, о чем вы говорите, есть следствие Земского Собора 1613 года, когда соборяне поклялись соединить свою судьбу с Романовыми. Но император Петр Великий своим указом постановил: царь имеет право назначить себе наследника, даже ущемив при этом интересы прямых родственников.
Лучшие люди тогдашней России входили в масонские ложи: это Никита Панин, воспитатель наследника престола, его брат Петр, такие звучные аристократические фамилии, как Куракин, Репнин, Кутузов, Гагарин и многие-многие другие. В этот период первейшая задача братьев состояла в том, чтобы оберегать и наставлять Павла, советовать ему, неопытному в государственных делах, как поступить в той или иной щекотливой ситуации, и ни в коем случае не бросать его на произвол судьбы.
Как только цесаревич стал венценосным государем, его болезненные наклонности, с которыми Никита Панин, как воспитатель, успешно справлялся, вылезли на божий свет. Свое царствование государь Павел Первый ознаменовал тем, что приказал городовым бегать по улицам и срывать с прохожих круглые шляпы, а также резать фалды фраков. Это было неслыханным попранием прав благонамеренных жителей столицы. Он хотел уподобиться великому Петру, резавшему боярам бороды, дабы уничтожить косность и отсталость, а вместо этого выставил себя на посмешище.
— И не захотев терпеть выходки помазанника божьего, ваши масоны, те самые, что со звонкими фамилиями, однажды ночью проникли в Михайловский замок и задушили государя. Не так ли, Александр Григорьевич? — спросила я, не желая дальше слушать анекдоты «времен Очакова и покоренья Крыма». Мне хотелось знать роль Пурикордова во всей этой истории, а не разбор поведения императора Павла.
— А что прикажете делать, дорогая Аполлинария Лазаревна? Пустить Россию на самотек? Под откос, как паровоз, сошедший с рельсов? Чтобы ею правил безумный монарх? — удивительно, что Пурикордов даже не отрицал роль своих любимых масонов в заговоре против императора.
— Г-н Пурикордов, мы сейчас с вами здесь не для того, чтобы оценивать ходы истории. Еще раз обращаюсь к вам с просьбой: расскажите, как ваши приоры и прецепторы замешаны в тройном убийстве, совершенном в этом доме? Какова их роль в этой трагедии?
— Никоим образом не замешаны! — горячо воскликнул Пурикордов.
— Тогда как объяснить здесь ваше присутствие, как «вольного каменщика»? — настаивала я. — Или вы всего лишь скромный музыкант, обязанный Иловайскому?
— Как вам сказать…
— Не надо снова вопросов, уважаемый Александр Григорьевич! Почему вы заставляли Косареву следить за хозяином дома?
— Хорошо, — решился Пурикордов. — Все дело в том, что Иловайский внезапно разбогател. Он был членом ложи в должности мастера — собирателя благотворительных взносов. Дело это серьезное и ответственное: человек, вышедший на охоту за деньгами, должен обладать абсолютной честностью и умением очаровывать собеседника. Все это у Сергея Васильевича было с лихвой. Особенно у него хорошо получалось убеждать богатых вдовушек — да я сам рассказывал вам о графине Бьянке Кваренья-делла-Сальватти, вот только скрыл, что она отдала на наше благородное дело фамильные драгоценности и скрипку Амати. Иловайский предстал перед ней в образе русского карбонария — ведь не все ли равно, кто: угольщик, каменщик? И пылкая графиня без сожаления рассталась со своей фероньеркой[48] — только бы помочь милому Серджо, рубящего в капусту тиранов.
Иловайский все вырученные деньги и ценности сдавал в кассу ложи, ничего не утаивая. Но однажды он прислал в ложу письмо, в котором просил годовой отпуск для устройства личных дел. Ему позволили, хотя и с некоторой неохотою.
За этот год Сергей Васильевич приобрел разрушенный особняк, заплатив за него немалые деньги, источник которых не установлен, привел его в порядок и переехал туда с дочерью из Москвы, с которой проживал в маленькой квартирке на Смоленско-Сенной площади.
Спустя некоторое время он женился и пригласил меня в числе других гостей на день рождения супруги. Мне было поручено узнать, не готов ли он вернуться к своей прежней успешной деятельности: ложа намеревалась послать его в Северную Америку — там широко разрослись масонские организации, и внедрение Сергея Васильевича могло бы принести реальную пользу. А когда стало известно, что последним владельцем особняка был барон Шпицберг, казначей масонской ложи, то подозрительность прецепторов к поведению Сергея Васильевича только усилилась. Я должен был найти связь между Шпицбергом, его старым домом, и Иловайским. Но я не успел, и г-жа Косарева, призванная следить за новым хозяином дома, ничего особенного за ним не обнаружила. Мы потерпели полное фиаско.
Ложе было невыгодно лишаться такого ценного агента, поэтому ума не приложу, кто стоит за этими убийствами?
Пурикордов замолчал, мы молчали тоже.
— И что же теперь будет? — спросил Карпухин и кивнул на Перлову. — Полицейский все не едет, а она привязана. Развязать, перенести вместе со стулом в ее комнату, привязать к кровати? Что делать?
— Пить… — прошептала Перлова. — Дайте мне пить.
Бросившись к графину, я налила воды в стакан и поднесла его к губам Ангелины Михайловны. Она отпила немного, захлебнулась и закашлялась.
— Освободите мне руки, — попросила она. — Клянусь, я не сделаю вам ничего плохого.
— Но вы набросились на меня с ножом! — возразила я.
— Промахнулась… Никогда не совершала ошибок, а тут промахнулась, — горько промолвила она. — Мне уже не вернуться на прежнее место…
Я с сомнением оглянулась: Карпухин и Пурикордов отвели глаза, а я решительно нагнулась и принялась отвязывать узлы на спинке стула.
— Спасибо, — тихо сказала Перлова и со стоном принялась растирать затекшие пальцы. — Прикажите им уйти, я хочу только с вами разговаривать, Полина.
— Ни в коем случае, — вмешался Пурикордов. — Она очень опасна!
— Дайте мне еще воды, — попросила она, не обращая внимания на негодующего скрипача.
Дрожащей рукой Ангелина Михайловна приняла у меня стакан и вдруг молниеносно отвернула камень одного из перстней, высыпала в воду порошок и залпом выпила. Карпухин бросился было к ней, чтобы выбить стакан из рук, но не успел — она проглотила большую часть воды, а та, что осталась, окрасилась в светло-лиловый цвет.
— Этим ядом вы отравили Иловайского? — спросила я, хотя сохранить спокойствие мне удалось с неимоверным трудом.
— Да, — кивнула она.
— За что? Что он вам сделал? И Мамонов, и моя подруга?
— Пусть все уйдут. Мне осталось полчаса, и я не успею…
Я умоляюще посмотрела на сидящих мужчин, Пурикордов встал и, поколебавшись, открыл дверь. Карпухин вышел вслед за ним. На пороге он обернулся: в глазах светилось беспокойство.
— Говорите, Ангелина Михайловна, нас никто не потревожит.
— Да, я признаюсь в убийстве трех человек — это сделала я. Но у меня не было к ним ни вражды, ни ненависти, я действовала по повелению свыше, ибо, если не остановить их, еще большая беда охватила бы Россию. Мне сейчас стало ясно: я великая грешница. Никакая цель не оправдывает убийства безвинных людей, и поэтому я виню и наказываю себя смертью.
Пурикордов рассказал вам только часть правды о тайной масонской ложе, стремящейся направить все свои силы на то, чтобы в многострадальной стране воссияло торжество справедливости. Нельзя позволить родине раствориться во тьме веков, как пропали Древний Египет и Атлантида.
Пурикордов, рассказывая о масонах и императоре Павле, нарисовал только внешнюю, открытую сторону. Я же была посвящена в таинства, к которым имели доступ лишь несколько человек в государстве.
Император Павел Первый был отмечен божественным перстом, ему были понятны скрытые мотивы, движущие людьми, и он часто впадал в печаль или в буйство, не в силах объяснить, что он видит насквозь злых и продажных царедворцев, окружавших его. Оторванный в младенчестве от матери, не любившей его, он был воспитан теткой, Елизаветой Петровной, дочерью Петра Великого. Павел не знал отца, убитого гвардейцами, а мать, более занятая фаворитами, нежели сыном, стала для него примером того, как не надо властвовать в России. И поэтому, взойдя на трон, он старался улучшить жизнь в России, быть царем не для придворных, а для народа, дать послабление в налогах, права всем, без различия сословий, и от этого его крепко невзлюбила высшая аристократия.
Знаете ли вы историю железного ящика? Павел приказал повесить на дворцовую ограду ящик с прорезью, чтобы каждый мог бросить туда челобитную. И неважно, от кого это письмо: от крестьянина, купца или дворянина, оно попадало на стол государю и тот вершил правый суд. Как же боялись все, отягощенные нечистой совестью, этого ящика…
Однажды Павлу было видение. Темной безлунной ночью он вдруг оказался на безлюдной набережной Невы. Холодный ветер пронзал его до дрожи, но Павел не чувствовал страха. Внезапно ветер стих, и в кромешной темноте он услышал звук неторопливых тяжелых шагов, приближающихся к нему. Когда же шаги стихли, Павел увидел, что перед ним, в тени огромной чугунной статуи, стоит сам государь Петр Алексеевич. «Бедный Павел!.. — произнес венценосный призрак. — Бедный Павел…» «Государь! — воскликнул Павел. — Как быть? Скажи мне, что будет с Россией?» «Я дам тебе талисман династии Романовых, — сказал Петр. — Пока он будет в надежных руках, невидим и защищен от врагов, ничего не будет угрожать ни России, ни Романовым. Но бойся, если талисман пропадет!.. Бедный Павел!.. Бедная Россия!..»
И с этими словами призрак стал бледнеть, пока совершенно не исчез, а у подножия статуи Павел нашел шкатулку. Там лежали мужской перстень и женская брошь, с одинаковым рисунком на обоих предметах: три звезды, символизирующие зарождение, взлет и закат династии Романовых.
Когда видение ушло, император Павел Первый обнаружил себя сидящим в кресле своей опочивальне. В руках он сжимал шкатулку.
В тот же день он созвал ложу, членом которой состоял, и самых доверенных лиц назначил хранителями талисмана. Император рассказал им о пророчестве Петра Великого и приказал оберегать сию тайну. Хранители поклялись беречь шкатулку, как зеницу ока, и Павел дал им право прибегать к любым мерам, вплоть до уничтожения свидетелей, дабы ни одна живая душа, кроме посвященных, не знала о существовании талисмана. Одной из хранительниц петровского дара стала моя прабабка, потом ее дочь, графиня Рогнеда Скарлади, потом мать и, наконец, я. На мне эта цепочка скоро оборвется. Я не смогла спасти талисман, и обязана умереть…
Речь ее стала прерывистой, она тяжело дышала, лицо раскраснелась. Я развязала последние веревки и с трудом, но все-таки перенесла ее на кровать.
— И все же я не понимаю, причем тут Иловайский? — спросила я недоуменно.
Перлова отпила немного воды из другого стакана, поднесенного мной, и продолжила:
— Ранним промозглым утром одиннадцатого марта 1801 года шестьдесят заговорщиков ворвались в Михайловский замок и убили государя. Погиб также один из хранителей талисмана, камер-гусар, защищавший вход в спальню царя. Талисман исчез.
У меня нет никакого сомнения в том, что последний вздох Павла пришелся на то мгновение, когда кто-то из убийц обнаружил петровскую шкатулку, ведь талисман нельзя было выносить на всеобщее обозрение. Он должен был храниться вечно, скрытый от глаз, и никто не смел к нему прикасаться, словно к плодам древа познания Добра и Зла. Ослушнику грозила смерть!
Хранители, в том числе и моя бабка, графиня Скарлади, потратили неимоверные усилия на то, чтобы найти талисман. Поиски осложнялись тем, что среди заговорщиков было много масонов из многочисленных лож, и узнать, в какую из них попала шкатулка, не представлялось возможным. Наконец выяснилось, что следы вели в масонскую ложу «Овидий».
Удача улыбнулась моей матери: она познакомилась с матерью Косаревой и узнала, что у той хранились письма Пушкина, посвященные ей. Матушка очаровала Косареву, подружилась с ней, а потом забрала себе письма. Дело в том, что, по рассказам Косаревой, Пушкин называл ее своим талисманом, и это могло не быть совпадением, зная осведомленность поэта в масонских делах и его невоздержанность на язык. Так надо было, на другой чаше весов лежала судьба династии.
К сожалению, в письмах не обнаружились следы, ведущие к талисману, да и совпадение оказалось лишь совпадением.
Ее поиски оборвались на бароне Шпицберге, казначее ложи «Овидий», который, по слухам, видел перстень с тремя звездами. Но он долгое время был заграницей, найти его не представлялось возможным, а когда вернулся, то построил себе особняк, в котором заперся отшельником. Да и нашли его случайно, только потому, что он, из-за какой-то нелепой гордыни, приказал высечь на фасаде тайный знак — три звезды и латинский девиз, вставив их в свой фамильный герб с волком и щитом. Один из матушкиных собеседников, будучи родом из этих мест, рассказал ей, что на высоком холме выстроен особняк некоего барона с фамильным гербом.
Моя мать тут же узнала герб и решила, что удача ниспослана ей свыше. Она рассказала о находке посвященным. Но, как ни старались вольные каменщики, Шпицберг умер в своем доме, так и не допустив до себя никого из стучащихся в дверь.
Но матушка не отчаивалась и готовила меня в хранительницы, как она, ее мать и бабка. Я выросла и приняла на себя служение, прошла инициацию в одной из лож, но свое настоящее назначение в жизни никому не открывала.
Иловайский и Пурикордов служили братьями в нашей ложе. Первый занимался пожертвованиями и поиском меценатов, а второй — привлечением новых членов в ложу. Мысль о том, чтобы подарить Пурикордову скрипку Амати и с ее помощью опутывать своей велеречивостью и прекрасным музыкальным исполнением экзальтированных дам света с тугими кошельками, принадлежала мне.
Когда Иловайский купил дом Шпицберга, я сразу поняла, что это неспроста, что он нашел драгоценности ордена, и решила встретиться с ним. Он признал во мне члена ордена по тайному знаку, но когда я принялась спрашивать о перстне и броши, все отрицал, доказывая, что дом купил по случаю и на свои собственные средства. Тогда я попросила Пурикордова взять меня на празднование дня рождения супруги Иловайского — я хотела еще раз уговорить Сергея Васильевича, а если не выйдет, то любым способом вернуть талисман — ведь эти вещи не должны принадлежать простым смертным.
Скрипач немного поломался, но устроил мне приглашение. Гостей приглашала Марина, поэтому ее супруг ничего не знал о том, что я буду на празднике.
И в первый же вечер я поняла, что нашла! Эврика! На холеной руке Иловайского красовался перстень, который я узнала бы из тысяч только по одному описанию. Лучи трех прекрасных бриллиантов, по два карата каждый, ослепляли издалека. Блеск перстня нес смерть. Его нельзя было вынимать из тайника и носить, как простое украшение. В этом перстне таились взлет и падение дома Романовых! Но кроме меня, об этом никто не знал…
Мне было понятно: если перстень у Иловайского, то дамская брошь у его жены или дочери. Надо завладеть талисманом и тем самым спасти Россию, не дать свершиться петровскому пророчеству.
Незаметно я подсыпала в бутылку вина яд, который не имеет ни вкуса, ни запаха, только придает жидкости лиловый оттенок. Я не боялась, что Иловайский заметит, «Херес-Массандра» отличается густым бордовым цветом.