Но ведь эту глупость выдумала Ивча, только об этом все уже забыли. Она надеялась, что ей повезет и она выиграет, и заранее радовалась, что увидит, как я хожу с фонарем вокруг дачи.
Больше всего разных духов обретается вокруг бабушки. Одни дергают ручку веранды, другие ломятся к бабушке через курятник и шумят. Наша бабушка водит дружбу с духами, ей можно сто раз говорить, что в курятнике живут мыши и землеройки, у нее на этот счет свое мнение, и никто ее не переубедит.
Утром бабушка спросила, что за крик был ночью, а когда мы рассказали, она начала нашего Ивоушека жалеть, гладить по голове и сразу же натерла ему полную тарелку моркови с яблоком — уж если есть в нашем доме у кого-нибудь блат, так это у Ивчи, которая об этом знает и потому жуткая проныра. Она, конечно, делала вид, что морковь ей очень нравится, и набивала ею живот, хотя я-то хорошо знала, что она с удовольствием запулила бы ее вместе с тарелкой в воду. Права мама, когда говорит, что наш Ивоушек большой комедиант.
4
МЫ УЧИМ РЫЖКУ ХОДИТЬ, А У ДЯДЮШКИ С САМОГО УТРА ИСПОРЧЕНО НАСТРОЕНИЕ. Получилось это вроде бы само собой, хотя все было совершенно нормально, как каждое утро. Бабушка кружила вокруг своей дачки с чашкой кофе, изучая, где что выросло и что бы такое намазать олифой или хотя бы покрыть лаком в лодке. Мы сидели за столом и завтракали, а Рыжка была в папоротниковом закутке и поводила ушами. Я наблюдала за воробышками, которые к нам прилетели и теперь, порхая по яблоням, оглядывали каждый листочек, почирикивали и, что ни минута, извлекали откуда-то зеленую гусеницу. Вообще это особые воробьи, совсем другие, чем в городе, дядюшка называет их полевками. Они красиво окрашены и такие чистенькие, словно их кто-то вымыл с мылом. И даже особенно не дерутся и с трясогузками ладят, у которых гнездо на другой стороне крыши. Они знают, что места им всем хватит, и поэтому каждый строит свое гнездо.
Дядюшка что-то искал в курятнике, потому что уже позавтракал. Он чем-то громыхал, а потом я заметила, как он взял с веранды одну из своих брызгалок, которых у него целый склад, и снова вернулся в курятник, а когда шел и был только в трусах, у него ужасно трясся живот, который он называет мускулами. Потом мы все вдруг увидели, как он выбежал из курятника и, махая как сумасшедший руками, понесся к дороге. Там он швырнул аэрозоль на луговину, а мы все застыли в ужасе: за дядюшкой летел целый осиный рой. Дядюшка, должно быть, хотел убежать от ос в лес, но, когда очутился на дороге, вдруг круто повернул, что есть силы шлепнул себя по заду, куда, наверное, вонзилось жало, помчался вдоль живой изгороди к реке и без единого слова бултыхнулся с мостика в воду — даже вздыбилась большая волна, словно пошел ко дну корабль. Осы тоже круто повернули над самой водой, немного покружили, а потом, устрашающе жужжа, возвратились к курятнику. Дядюшка вынырнул на другом берегу, под ольхами. Он пыхтел, плавал столбиком, одной рукой ухитряясь вытирать лысину. Все, что случилось, было как гром среди ясного неба, а главное, этот прыжок в воду и это плавание по дну, потому что дядюшка влезал в воду всегда с большой опаской и долго осваивался в ней. Дядюшка отломил ольховую ветку и поплыл назад. Было смешно, что он не говорил ни слова, только ужасно сопел и отплевывал воду. Я пошла, подняла аэрозоль, что он кинул. Это был биолит «Л», из-за которого, собственно, дядюшка и бросился в бегство, потому что, как он нам объяснил, увидел в курятнике осиное гнездо и решил побрызгать на ос.
У мостика дядюшка увяз в тине и с минуту никак не мог выбраться из воды. Но за все время не сказал ни слова. Тут уж на дядюшку напустилась бабушка: кричала, что он разрушитель и мастер-ломастер, и давала ему еще другие такие же прозвища. Но дядюшка из-за этого плавания был очень расстроен, ноги у него тряслись и почернели от ила.
Папка сказал:
— Я просто удивляюсь, Лойза, ну что тебе дались эти насекомые? В конце концов, это же абсолютно миролюбивые осы, но уж коль ты нападаешь на них со своим биолитом, то совершенно естественно, что они бросаются на тебя решительно и беспощадно.
Дядюшка махнул рукой и пошел к колодцу накачать воды себе на ноги. А потом крикнул бабушке таким печальным голосом:
— Как ты думаешь, чем лучше натереться: альпой или уксусом?
Он тер свой зад, куда впилось жало, и даже начал прихрамывать, чтобы всем показать, как ему солоно пришлось.
Папка сказал, что шесть шершней способны забодать лошадь — это научно доказано. Только теперь дядюшка заговорил с нами и объяснил, что, когда решил выгнать ос из курятника, он действовал в наших общих интересах, а главное, ради бабушки. Он, конечно, хотел бы посмотреть, как дает стрекача папка, но каждому, мол, свой черед.
Папка в свою очередь сказал дядюшке, что все, что касается бега, было на уровне, следует признать, что дядюшка на редкость проворный и подвижный, даже в воде он держался отнюдь не худшим образом. Дядюшка опять же только махнул рукой и скрылся в своей дачке, а бабушка наконец сменила гнев на милость и пошла ему намазать альпой зад. Потом она говорила, что дядюшка, наверное, заполучил изрядную порцию жал, у него весь зад вздулся, точно валенок.
Тем временем в папоротнике Рыжка снова принялась проделывать передними ножками и головкой свои упражнения.
— Какая непоседа! — сказал папка и пошел к ней.
Он понес Рыжку под яблоньку, а когда захотел положить ее на траву, она вдруг забила передними ножками и твердо уперлась в землю.
— Ну и ну! — удивился папка. — Подумайте только! Ты уже вспомнила, что у тебя есть ноги?
Мы подскочили к Рыжке, и папка сказал маме, что он подержит косулю, а мама пусть расставит ей ножки.
— Но она еще ужасно маленькая, — сказала мама.
— Ну и что из этого, что маленькая? — возразил папка. — Разве маленькие косули не бегают? Вы способны до невозможности раскормить косулю, ты только посмотри, какое у нее брюшко. Ей надо упражнять ножки, они ей всю жизнь нужны будут.
Как только Рыжка коснулась передними ногами травы, она расставила их и твердо уперлась в землю.
— Вот-вот, — сказал папка. — А теперь задние ноги чуть раздвинь и оттяни назад. Чтобы равновесие было. Она совсем забывает, что у нее есть и задние ноги.
Папка крепко держал Рыжку за бока, мама — за ножки, и Рыжке ничего не оставалось, как встать на задние ноги. Шаталась она ужасно, а когда совсем потеряла равновесие, привалилась на папкину ладонь.
— Если отпущу ее, плюхнется на землю, — сказал папка. — Чувствую руками, что задними ножками она не упирается. Ну, ладно, Рыжка, встаем, мы уже достаточно належались.
Мама опять выпрямила Рыжке ножки, а папка развел ладони. В эту минуту мы увидели, как Рыжка в первый раз встала на собственные ноги. Это была коротенькая минутка, потому что задик ее сразу скособочился, и, не помоги ей папка, она шлепнулась бы на землю, но в эту минутку она все-таки стояла совершенно одна, ножки-шпильки держали ее.
— Ну, ты молодчина, Рыжка, — сказал папка, — исполнила перед нами хороший номер.
Дядюшка тер отекший зад.
— Лойза, видел? — сказал ему папка. — Если сегодня она сумела простоять на собственных ногах секунду, завтра таких секунд будет уже две, но даже и это совсем не важно. Главное, ножки у нее в порядке, сегодня мы в этом окончательно убедились.
— Отпусти ее, пусть отдохнет, — сказала мама взволнованным голосом. — Она ужасно напугана.
— И кормить ее нужно регулярно, — продолжал папка. — Утром миска каши, потом днем и вечером, перед тем как пойдет в домик. А главное, вволю травы и листьев. Пусть жует, пусть укрепляет зубы.
— А тебе не хочется, чтобы она уже сейчас перепрыгнула реку? — спросила мама.
— Нет, ни мне, ни ей этого не хочется, — сказал строго папка. — Но прежде всего я не хотел бы, чтобы вместо косули здесь вырос поросенок. Вы то и дело суете ей что-то под нос, а потом удивляетесь, что ей не хочется вставать. Вот прочти-ка там: детеныш косули через несколько дней после рождения должен следовать за матерью. Косуля-мать заставляет его встать на ноги. Это, если хочешь знать, умная книжка, и написали ее люди сведущие. Ты только вспомни ну хотя бы об этих двух, — папка указал пальцем на меня и на Ивчу. — Будь по-твоему, они бы до сих пор ели ложкой и не знали, что такое нож с вилкой.
— Ну, ладно, ладно, — сказала опять мама. — Это ты их всему научил. Ты их научил плавать, есть вилкой с ножом, даже ходить. Если бы не ты, что бы мы все, бедные, делали?
— Слышишь, Лойза? — сказал папка дядюшке. — Вот она, женская благодарность. Скажешь слово, и его враз повернут против тебя. В конце концов еще станут утверждать, что я косулю учил есть вилкой и ножом. Что ж, пожалуй, тоже пойду искупаюсь. Как вода?
Дядюшка снова осторожно приложил ладонь к опухшему заду.
— Холодна, дружище. Когда я туда сиганул, думал, кондрашка хватит.
— В таком случае скажи мне, где эти выпущенные карпы, — сказал папка. — Если вода холодная, так они должны быть на отмели. Нету ли их где над плотиной?
— Я бы сказал, что они как раз в глубине, но что клюют точно в полдень, — сказал дядюшка. — В самую жарищу. Тут, я думаю, мы с тобой дали маху.
— А знаешь, в этом, пожалуй, есть доля правды, — согласился папка. — Возможно, это основная стратегическая ошибка. Попробуем точно в полдень. Подъедем этак самое большее на часок под Филинку, каждый со своей удочкой. Ты будешь ловить, скажем, на донку, ты привык так ловить, а я попробую на поплавок. Для наживки возьмем овсянку.
Мама взяла щетку и стала прочесывать Рыжке шерстку, пока та не уснула у нее на коленях, а Ивча шепнула мне в ухо:
— Охотничья книжка — цыпки. — И сразу же ушла на лужайку рвать траву и земляничные листья.
Мама положила Рыжку в норку, но Рыжка тут же повернулась так, чтобы видеть нас. Если кто-то проходил по луговине, она следила за ним, поворачивая свои радары, и лучше всего, наверное, чувствовала себя, когда мы с мамой были рядом и разговаривали с ней.
— Мам, а вечером опять станем учить ее ходить? — спросила я.
— Не выдумывай, — сказала мама. — И утра хватит. Но до того, как она получает кашу. Она еще совсем кроха, ты же видела, как она качается.
А Рыжка поглядывала на нас, и мне показалось, что ее глаза чуть ярче светятся. В них появилось что-то совсем новое, особенное, после того как папка заставил ее постоять минуту на ножках.
Папка, наверное, что-то услышал, он подошел к нам и, обняв маму и меня за плечи, сказал:
— Девочки, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, но для Рыжки сегодня великий день. Только прошу вас, поймите: Рыжка не какое-то там домашнее животное, а дитя природы. И мы должны делать все, чтобы ее снова вернуть этой природе. Для этого у нас, надеюсь, хватит ума. Она впервые в жизни преодолела земное притяжение. Пусть на секунду, но это неважно, она ведь впервые в жизни увидела мир в ином ракурсе.
Мама молчала, но папка сказал еще что-то ученое насчет земного притяжения, и мама обронила:
— Ну хорошо, хорошо, разве мы возражаем?
— Тогда, значит, все в порядке, я-то ведь думал, вы на меня сердитесь, будто я мучаю зверушку. Сейчас пойду поработаю, а вечером с Рыжкой снова займемся. Собственно, теперь это уже не просто Рыжка. Это доктор философии, потому что она поглядела на мир сверху. С высоты. Рыжка — кандидат лесных наук.
Вечером мимо нашей дачи проехали две милицейские машины, но быстро повернули назад, потому что дорога в конце луга спускается к реке. Очень похолодало. Мы с Ивчей сгребали в кучу сено, которое насушили, чтобы у Рыжки всегда была чистая норка, и слушали, как бабушка рассказывала, что у дядюшки зад вздулся, точно блин, и что у него, наверное, на осиные укусы аллергия. С таким его задом они вряд ли смогут поехать покататься на Артуре, она боится, что дядюшка будет нервничать. Он ведь и в нормальном состоянии довольно нервный, это у него еще от трамвая осталось, а главное, все его болезни от спорта и от рыбалки, потому что он растяпа и никогда путем не оденется. А сейчас он лежит дома на животе и хнычет, как какая-то хныкалка; бабушка то и дело прикладывает ему на зад уксусные компрессы.
Мама сказала бабушке, что мы бы тоже поехали, но Рыжка нарушила все наши планы, ведь не можем же мы оставить ее одну без присмотра. Речь, мол, идет не о ней, но она боится, как бы детям все это вскоре не наскучило. Вот так они о том о сем с бабушкой разговаривали, а я решила подойти к маме и сказать, что мы не хотим ни на какие прогулки и что Рыжка нам никогда не наскучит, она ужасно милая и хорошая и ее, конечно же, не сравнить с каким-нибудь старым замком, где все равно не на что смотреть и где только зря берут деньги за вход.
То же самое я сказала Ивче, а когда она мне ничего не ответила, я ей посоветовала — если она, конечно, хочет — поехать покататься на Артуре с бабушкой и дядюшкой, потому что, скорее всего, осиные укусы у дядюшки быстро пройдут, а вообще похоже на то, что наш Ивоушек очень переживает, что Рыжка все еще такая маленькая и, собственно, кроме еды, ни на что больше не способна.
Вечером дядюшке стало лучше, временами он даже забывал, что должен хромать. Он обжарил на костре целую колбаску, всю ее съел, а потом сказал, что поначалу жарил ее для бабушки и для себя, но у бабушки что-то с желудком и как бы это ей и вовсе не повредило.
Высоко над дачей летали ночные бабочки, а может, майские жуки, и слышно было, как их ловят летучие мыши, как они хрустят и чмокают. Дядюшка сказал, что в этом нет ничего особенного: однажды на рыбалке он наблюдал, как трясогузка ловила над водой комаров с длинными ногами, а трясогузка — это настоящий воздушный акробат, особенно трясогузка горная — та, что с желтым брюшком и живет наверху, над широким течением.
Но я думала только о Рыжке и очень-очень хотела, чтобы у нее как можно скорее, как говорит папка, установилась координация движении, то есть чтобы она сделала хотя бы один шаг, я ведь вообще не была уверена, что дождусь этого когда-нибудь.
Но все — и мама с папкой, и Ивча — делали вид, точно Рыжки вообще нет на свете, говорили о красных свинухах, которые растут по осени в овраге, там, где бьет ключ, сырые они якобы ядовиты. Потом к разговору присоединилась бабушка и стала рассказывать о своей молодости, о папеньке, а когда я поглядела на Рыжку под яблонькой, то вдруг ясно увидела, как она поднялась на передние ножки, минуту так продержалась, а потом стукнулась о землю и сразу же стала грызть какую-то травку, словно хотела как-то оправдать свое падение.
Я поднялась от костра и подошла к ней, а она, едва меня завидела, тут же привстала на передних ножках и вытянула шею, а когда я подхватила ее под брюшко, то почувствовала, как она упирается и задними ножками, как изо всех сил старается удержаться. Я еще чуть-чуть ей помогла — и вдруг получилось! Рыжка стояла на всех четырех ногах, покачивала задиком, и всякий раз, когда мне казалось, что она вот-вот шлепнется, она все-таки сохраняла равновесие и сильно при этом трясла головой. Я держала ладонь у нее под брюшком, а другой гладила ее под шейкой, и вдруг Рыжка двинулась. Она подняла переднюю ножку, заднюю и как бы выскользнула из моей ладони, но в эту минуту задние ножки у нее запутались, Рыжка пискнула и — бух! — упала в траву, но тут же отщипнула травку и так закатила глаза, что видны были одни белки, — мне стало даже страшно.
Я обернулась к костру, но родители ничего не заметили, они продолжали сидеть и слушать бабушку. Я ничего не сказала им, только погладила Рыжку и подошла снова к костру, но была очень расстроена, так же, как дядюшка утром, когда за ним гнались осы; я мечтала о том, чтобы опять настал новый день и я опять могла бы походить с Рыжкой.
Бабушка кончила свои воспоминания, а папка потянулся и заявил:
— Да, господа, жизнь подчас с человеком круто обходится, однако что же поделывает наш зверек, наша малышка?
Он поднялся и подошел к Рыжке, но та спокойно лежала и, должно быть, после своего первого шага отдыхала; папка так ничего и не узнал, он даже не попытался хоть немного размять Рыжке ножки, а только погладил ее по спинке, этак прямо по шерстке, и напился воды из кружки, что всегда стоит у нас на качалке.
Я посмотрела на небо, оно совсем почернело, только над лесом, где заходит солнце, было немного светлее, потом легла на лужайку и, положив под голову подушечку, стала смотреть на звезды — как они мигают, светятся, на какой-то миг гаснут, словно это не звезды, а светлячки.