— Сколько кораблей потопили? А какие корабли? Трудный был бой? Все заснял?
Отвечая товарищам, заметил среди них незнакомого ему старшего лейтенанта, с узким, сильно загорелым лицом, на котором выделялись полукружья густых красивых бровей.
Николай Иванович с интересом присматривался к новичку — взгляд твердый, серьезный, пытливый, движения быстрые, уверенные.
«Кажется, парень подходящий», — решил он про себя.
Его тут же познакомили:
— Новый штурман Андрей Александрович Карелин. Переведен к нам с Западного фронта…
— А я думал, с курорта черноморского прибыл, — шутливо заметил один из летчиков.
— У нас на Западном такая жара была, скорее на Кара-Кумы похоже, — в тон отозвался Карелин.
В этот же день Токмачев узнал, что нового штурмана назначили на его самолет.
— Что ж, будем воевать вместе.
* * *
Аэродром освещен ярким солнцем, а на горизонте уже клубятся лиловые тучи — жди перемены погоды. Поднявшийся легкий ветерок несет вместе со свежестью солоновато-горький запах моря.
— С вылетом надо торопиться, погода портится, — обратился к своему штурману Николай Токмачев. Он снял с головы шлем и подставил солнечным лучам густые светлые волосы.
— Пусть прогреются! Скоро конец теплу, мне местные жители говорили: холода здесь наступают рано и держатся долго.
Токмачев сказал это спокойно улыбаясь, словно им предстоял сейчас очередной учебный полет, а не выполнение ответственного боевого задания. Делал он это сознательно: ему хотелось, чтобы Андрей Карелин выполнил его образцово. Токмачев знал, что новый штурман хотя и молод, но дело свое хорошо знает и уже успел отличиться в боях. Но раньше он воевал на Западном фронте, а Север и море были ему знакомы только по книгам. Зато, по-видимому, знакомы хорошо! Садясь в кабину самолета, он еще раз напомнил Токмачеву:
— В высоких широтах магнитный компас выходит из строя.
Николай Иванович молча кивнул: его мысли целиком были заняты предстоящим полетом. Надо было разведать: свободно ли море ото льда в высоких широтах и не грозит ли какая-либо опасность каравану с грузами для Мурманского порта.
…Уже около двух часов самолет-разведчик, пилотируемый капитаном Токмачевым, летел над морем. Внизу — вода, одна вода. Далеко позади осталась земля. Чайки давно повернули обратно, не сверкают больше белые точки над сердитыми сизо-черными волнами. А затем прекратилась и связь с землей. Стрелок-радист упорно, но тщетно вызывал землю. А тут еще надвинулись плотные облака и снежные заряды один за другим обрушились на самолет. Но летчик уверенно вел машину. Нахмурившись, он внимательно следил за приборами, чутким ухом прислушивался к работе мотора — нет ли перебоев.
В рубке штурман делал пометки на карте, сверял курс, скорость. На его смуглом лице — мечтательные темно-голубые глаза. «Море! Вот оно какое! Северное, неласковое, но наше, родное!»
Давно ему хотелось побывать на море. Еще тогда, в той, другой жизни, где не было войны и где была Таня, худенькая и задумчивая Таня, такая единственная и близкая. Давно ли он знаком с ней? Кажется, всю жизнь знал ее. А ведь впервые встретил немногим более года назад. Это было на студенческом вечере в университете.
Когда он увидел ее, то тут же решил, что должен ей что-то сказать. Правда, он тогда толком не знал, чем можно заинтересовать ее. Конфузясь, он подошел к ней, что-то говорил. До сих пор ему страшно подумать, что они могли пройти мимо друг друга, если бы он не переборол тогда свою застенчивость.
Таня выбрала для себя очень интересную и сравнительно редкую специальность океанографа. Андрей учился на физико-математическом факультете.
Они договорились, что во время летних каникул поедут вдвоем к морю. И с нетерпением ждали конца экзаменационной сессии.
А в июне началась война, и Андрея мобилизовали, послали на курсы штурманов. Успела ли Таня с больной матерью и маленькой сестренкой эвакуироваться? Где она теперь? Следы потеряны… Напрасно он пишет по старому адресу — никто ему не отвечает…
Вдруг штурман вздрогнул и впился взглядом в магнитный компас — с ним творилось что-то неладное: стрелка прыгала то вправо, то влево, отклоняясь от курса.
В чем дело? Что случилось? Андрей ничего не понимал. «Может быть, Токмачев что-то обнаружил и маневрирует? — подумал он. — Или увлекся и забыл на время компас? Нет, не похоже на него».
Стрелка компаса продолжала прыгать, и штурман, волнуясь, закричал в микрофон:
— Курс! Как держите курс?!
В наушниках сейчас же зазвучал спокойный голос Николая Ивановича:
— Курс держу точно. По гирокомпасу. Магнитный вышел из строя. Отказал.
Андрей облегченно вздохнул, а лицо его покрылось красными пятнами.
«Хорошо, что Николай Иванович не видит меня сейчас! Как мог забыть, ведь сам же предупреждал о влиянии полюса на магнитный компас».
Штурман быстро сориентировался по солнцу: местонахождение самолета — семьдесят пять градусов тридцать минут северной широты.
…Токмачев вел самолет все дальше и дальше на север. Через некоторое время штурман услышал голос Николая Ивановича:
— Проверьте, нет ли где льда.
Андрей внимательно, до боли в глазах осмотрелся: внизу только свинцово-серые волны. Над ними плывут лохматые клочья разорванных облаков.
— Льда нет. Чистая вода.
Капитан Токмачев напряженно всматривается в небо: не появятся ли фашистские самолеты, впрочем, вряд ли они заберутся так далеко. И все-таки нужен глаз да глаз.
И как бы в ответ на эти мысли две машины со свастикой вынырнули из облаков. Фашистские летчики от неожиданности на миг растерялись.
Упустить такую возможность? Теперь, когда у него есть боеприпасы? Нет, нельзя, чтобы враги ушли невредимыми! Увеличив обороты двигателя, Токмачев стремительно пошел на сближение с вражескими самолетами. Штурман открыл прицельный огонь: одна из машин сначала взмыла вверх, а потом, кутаясь в черный шлейф дыма, перешла в отвесное пике вниз. Второй самолет поспешно скрылся в облаках.
Токмачев подвел итоги полета: задание выполнено, и не только выполнено…
— Разворачиваюсь домой, — весело сообщил он Андрею Карелину.
Тот возразил:
— Еще немного, Николай Иванович, пройдем для ровного счета до семьдесят шестой…
— Нельзя рисковать! Разведку закончили, повоевали. Горючего осталось в обрез, еле хватит на обратный путь.
И Токмачев решительно развернул машину.
Снова под крылом самолета бесконечное пространен во воды. Глазу не за что зацепиться, а компас показывает что-то совсем несуразное.
Пока светило солнце, Андрей ориентировался по нему. Но вот солнце исчезло, вокруг потемнело, пошел густой мокрый снег.
Николай Иванович повел самолет вниз. Пришлось идти бреющим полетом над волнами, едва не задевая крылом воду.
Дождь и снег вскоре прекратились, но туман сгустился еще сильнее. Самолет шел словно в молоке. Летчик и штурман зорко вглядывались в бесстрастную поверхность моря. Голос радиста прозвучал для них как клич победы:
— Слышу Мурманск!
Андрей занялся радиопеленгацией.
— Куда выводить, Николай Иванович? — весело спросил он.
— На Кильдин.
У берегов туман рассеялся, внизу зеленел остров Кильдин.
«Молодец штурман! Точно привел! Вот тебе и новичок! А каков в бою! С таким штурманом нигде не пропадешь!» — подумал Токмачев.
Он мастерски посадил машину на аэродром, с которого поднялся шесть часов назад. Стрелка бензиномера успокоилась на нуле.
Уже в землянке, восстанавливая в памяти события дня, Андрей Карелин размышлял:
«Если бы Токмачев послушал меня и пролетел дальше, мы, конечно, не дотянули бы до берега. Замечательный летчик Николай Иванович! Какой у него точный и уверенный расчет. Позавидовать можно».
Поздно вечером, когда товарищи легли спать, Андрей сел писать еще одно письмо Тане по тому же старому московскому адресу… Когда-нибудь Таня обязательно вернется домой и получит сразу все его письма. А сейчас он должен поделиться с ней, рассказать о первом полете над суровым Баренцевым морем, о первом в этих местах воздушном бое.
«Командир части лично поблагодарил нас за ценные данные разведки, а за сбитый фашистский самолет наш экипаж представлен к награде…
Хорошо летать с таким умелым, опытным и храбрым летчиком. Николай Токмачев, кроме того, чуткий и внимательный товарищ, он охотно все объясняет мне…»
В конце письма Андрей добавил:
«Таня! Единственная моя! Знай, что я без страха иду в жестокий бой с врагом за Родину, за тебя, Таня, за нашу любовь…»
* * *
Через два года после окончания войны я возвращался с курорта и остановился на несколько дней в Москве. В Малом театре перед началом спектакля в фойе я неожиданно столкнулся с Николаем Ивановичем Токмачевым. Мы сразу узнали друг друга. Он остался таким же стройным, худощавым. Темно-синий морской китель ладно сидел на нем. Вообще вид у него был молодцеватый.
Мы обрадовались встрече: давно не виделись, очень давно. Вернувшись в свой полк из госпиталя, я не застал ни Токмачева, ни штурмана Карелина, как и многих других товарищей: они воевали в других местах.
Перебивая друг друга словами «а помнишь?», мы унеслись мыслями в незабываемые годы. И боевые друзья, и суровые дни сражений в Заполярье встали перед нами как наяву.
О себе Токмачев рассказал скупо: «Служу на Дальнем Востоке, а сейчас собираюсь поступать в академию».
— А где Андрей?
— Андрей тоже на Дальнем Востоке. Мы там вместе летали. Сейчас он демобилизовался, готовится защищать диссертацию. Скоро кандидатом математических наук будет, а там, глядишь, и доктором.
Рассеянность у Андрея прямо профессорская, только рановато появилась… Это могло печально кончиться для нас обоих…
Николай Иванович улыбнулся, вспоминая что-то.
Антракт еще только начался, времени у нас было достаточно.
— Случилось это зимой, наши бомбардировщики и истребители круглые сутки с небольшими интервалами поднимались в воздух: одни шли охранять суда, другие бомбить врага. Словом, жизнь на нашем аэродроме не замирала ни на час.
Мы тоже получили боевое задание: ночью сбросить бомбы на штаб фашистской авиационной дивизии. Полетели с Андреем, штурман он первоклассный, сразу привел на цель, бомбы положил точно, как по заказу. Но только я начал разворачивать самолет на обратный курс, нас поймали прожекторы.
В кабине стало светлее чем днем. А кругом чернота. Ослепило меня, но по приборам вывел машину из лучей прожекторов. Летим, а зрение ко мне не возвращается. После яркого света ничего разобрать не могу. Но меня это не испугало, знаю, что ненадолго, лечу спокойно. Действительно, вскоре вошел в норму, вижу знакомый аэродром, освещенный прожекторами. Я захожу на посадку и сигналю Андрею, чтобы он дал опознавательную ракету. А он… А он вдруг вместо ракеты… дает сигнал, который был установлен на прошлую ночь.
— Ну и что же произошло? — не выдержал я.
— Прожектористы увидели старый сигнал и, естественно, приняли наш самолет за вражеский. Лучи сразу погасли. А тут еще у нас правый мотор сдал. Вокруг темнота, ни зги не видно, но все же на посадку идти надо. Иду наугад, вернее, на память туда, где видел освещенную поверхность аэродрома. Сел благополучно. Вот тут уж я дал Андрею взбучку в первый и последний раз!.. Чуть было с ним не поссорились навсегда.
— А жаль было бы потерять такого друга! — сказал я. — Андрей хороший парень, мне он всегда нравился. А как его невеста? Помнишь, он через день письма ей писал?
— Татьяна к нему во Владивосток приехала. Поженились, — оживился Токмачев. — Хочешь посмотреть?
Он бережно извлек из нагрудного кармана небольшую любительскую фотокарточку. Андрей был в штатском костюме, на отвороте пиджака — Золотая Звезда Героя. Он мало изменился: та же улыбка. И у Татьяны такое милое и умное лицо.
— Ну как? — ревниво спросил Николай Иванович.
— Андрей совсем не изменился и на профессора не похож…
— А Татьяна? Она нравится тебе? — нетерпеливо перебил Токмачев.
Я уловил его взгляд, брошенный на фотографию, и нарочито спокойно ответил:
— Обыкновенная… На девчонку похожа. И чего Андрей так страдал…
Резким движением взяв у меня фотографию, Токмачев спрятал ее в нагрудный карман.
— «Обыкновенная девчонка»! — насмешливо повторил он мои слова. — Да она, наверное, раньше Андрея профессором станет!
— Вот и хорошо! — согласился я. — Андрей заслужил свое счастье.
— Верно! И Татьяна заслужила. Оба! — Голос Николая Ивановича потеплел.
Из театра мы вышли вместе, и Токмачев только и говорил о семье Карелиных. А ведь и о себе он мог бы многое рассказать. Правда, я знал, за что он получил Звезду Героя Советского Союза — это было еще в Заполярье. И хотя на Дальнем Востоке Токмачев воевал сравнительно недолго — пришла победа, он и там успел многое.
— Когда-нибудь встретимся дома за чашкой чаю, и я расскажу о дальневосточных воздушных боях, — пообещал он мне при расставании.
Пока мы больше не встречались, живем в разных городах.
Но от наших общих друзей я кое-что знаю о Токмачеве. Он успешно окончил академию и сейчас служит начальником штаба военного авиационного училища, передает молодежи богатый боевой опыт, накопленный в воздушных сражениях с врагом, воспитывает будущих офицеров.
И еще я узнал, что Николай Иванович нашел свою Татьяну. Да, представьте себе, его жену тоже зовут Татьяной.
Гвардейская душа
Хмурится Баренцево море. Тусклым свинцом отливают гребни бегущих к берегу волн.
И вдруг ветер разрывает в клочья тяжелую тучу, нависшую над землей. Сразу же с неожиданной щедростью брызжут вниз солнечные лучи. Они золотят мелкую рябь воды, зажигая искорки на поверхности моря.
Словно обрадовавшись неожиданно открывшейся красоте, из глубин неба ринулась вниз с грозным ревом семерка истребителей. Казалось, вот-вот кто-нибудь из летчиков заденет крылом позолоченный гребень волны… Еще несколько секунд — и самолеты летят над берегом. К высокой сопке они приближаются как будто связанные крепкой невидимой нитью, одновременно делают круг, затем спешат дальше, к своему аэродрому.
Родной аэродром! Сколько раз поднимались мы с него навстречу врагу. Сколько раз садились здесь, опаленные огнем жестокого воздушного боя. А те, кто не вернулся?.. Вечная память им!
Молодые летчики-североморцы бережно хранят боевые традиции героев-сафоновцев, чтут память воздушных бойцов, погибших в глубинах Баренцева моря и на сопках Заполярья.
Каждый раз, возвращаясь после учебных полетов, они делают круг почета над высокой сопкой, недалеко от аэродрома. На этой сопке находится одинокая могила, сложенная из гранитного камня. На могиле — лопасти винта самолета и гвардейский значок.
Здесь похоронен молодой летчик-истребитель Александр Заподобников.
Разбрелись по всей стране его боевые товарищи. Но где бы они ни были, им никогда не забыть обаятельного юношу, мужественного и скромного. Он любил жизнь и совсем не боялся смерти.
Подвиг Заподобникова запомнят на всю жизнь и молодые летчики-североморцы. Знакомясь с историей своей части, они встречают на одной из страниц фотографию молодого летчика с большими добрыми и веселыми глазами, а под ней подпись:
«Гвардии младший лейтенант Александр Заподобников, любимец части, геройски погиб 17 августа 1944 года».
Кто этот летчик? Какой подвиг совершил он? На его груди нет ни Золотых Звезд, ни орденов, ни медалей. Только гвардейский значок на правой стороне морского темно-синего кителя.
Почему же имя Александра Заподобникова стоит рядом с именами прославленных воздушных бойцов, удостоенных высоких правительственных наград? Чем заслужил он такое уважение и любовь своих боевых друзей?
* * *
В разгар жестоких сражений весной 1943 года в нашу часть прибыл младший лейтенант Александр Заподобников. Крупный, широкоплечий, он шагал, слегка покачиваясь на ходу, совсем как настоящий моряк. Сразу же стал расспрашивать нас, летчиков, о боевой работе, о характере и капризах Баренцева моря, о суровой природе, искренне восторгался подвигами однополчан.