И, торжественно подняв указательный палец к потолку, инспектор полиции с важностью заявил:
— Как все преступники, он забыл о предостережении, данном Святой Библией: «Око Всевышнего не закрывается никогда».
— Но на каких доказательствах строите вы все эти предположения? — спросил инженер.
Физиономия полицейского расплылась в улыбке.
— В добрый час. Вы хотите узнать о доказательствах? Очень буду рад вам услужить!
И при полнейшем изумлении слушателей он приступил к изложению обстоятельств дела, говоря подробно и, видимо, с возрастающим удовольствием:
— Мисс Лизель родилась в Южной Америке. Она немецкая подданная. Очень естественно, что, отправляясь в Англию, она попросила принять участие в ее судьбе мистера Трейдинга, немецкого вице-консула в Нью-хейвене. Этот господин и явился на пристань, чтобы встретить мисс Лизель. Не увидев в числе пассажиров своей соотечественницы, он очень удивился. Навел справки: в списке она значилась. Стали искать, и нашли несчастную женщину в ее каюте — с бессмысленным взглядом, однообразно повторяющую: «Франсуа, Франсуа… Я тебя люблю… Нет, нет… Ты не женишься на другой!»
— Она это говорит? — воскликнул молодой инженер, совершенно ошеломленный.
— Да, и повторяет это без умолку… При ней нашли ее визитные карточки с парижским адресом. По делам службы я находился на пристани. Началось расследование, я телеграфировал немедленно в парижскую полицию. Французские сыщики оказали содействие, произвели обыск в пансионе и наткнулись на одно письмо, написанное обвиняемым.
— Мое письмо? — воскликнул Франсуа. — Да как можете говорить такое!
— Во-первых, это письмо подписано вами, помечено последним месяцем, и на нем печать почтовой конторы в Мурмелоне…
— Но я же никогда не писал этой особе…
— Однако, — иронически произнес полицейский, — мои парижские коллеги утверждают, что это именно ваш почерк.
С этими словами он вынул из портфеля фотографический снимок, воспроизводящий письмо.
— Что это?
Вопрос вырвался у молодого инженера и у лорда Фэртайма одновременно.
— Это?.. Это телеграфный оттиск… Вы ведь знаете, конечно, что Скотленд-Ярд и парижская префектура соединены телеграфной связью. Там сфотографировали письменную улику и передали это факсимиле в Лондон часом позже… Впрочем, в настоящий момент один из агентов уже в дороге, чтобы доставить нам оригинал.
X. Повеяло безумием
Франсуа молчал.
Атлей Вуд протянул ему письмо.
— Будете ли вы отрицать, что написали это письмо?
Молодой человек окончательно был сбит с толку. Это был его почерк, его подпись… А между тем он никогда в жизни не писал Лизель Мюллер!
Инспектор, делая ударение на каждом слове и поглядывая то в письмо, то на окружающих, прочел: «Моя обожаемая Лизель»…
— Ложь! Ложь!.. Я никогда не писал ничего подобного! — неистово воскликнул инженер.
Но полицейский невозмутимо продолжал: «Я люблю тебя одну. Но подумай только, в этих Фэртаймах — все мое будущее, мое состояние, моя репутация. Ты говоришь, что любишь меня. Пусть же твоя любовь не чинит мне препятствий. Мне непременно нужно жениться на этой маленькой Эдит. Разве ее миллионы будут принадлежать только мне? Не только мое состояние, но и моя слава будут твоими, моя дорогая Лизель. Пройдет совсем немного времени — и мы снова будем вместе. Это все, о чем я прошу.
Тот, кто никогда никого не полюбит, кроме тебя… Я люблю тебя. Ф.».
Инженер подошел к Вуду и стал смотреть через его плечо в письмо.
Взгляд его блуждал. Несколько раз он прикладывал руку ко лбу, как бы для того, чтобы успокоить невыносимую боль; затем проговорил каким-то глухим, неестественным голосом:
— Да, это мой почерк… И все же, клянусь моей честью, я не писал этого.
Полицейский холодно заметил:
— Старый прием. Отрицание таких неоспоримых доказательств не поможет вам.
Но Франсуа оборвал полицейского таким повелительным и энергичным жестом, что насмешка замерла на губах англичанина.
— Это письмо — фальсификация, фальсификация, слышите?! Все ложь! — закричал юноша.
Он подошел к лорду Фэртайму.
— Поверьте мне, я прошу вас! Мне нет дела до других!..
Лорд казался смущенным. По выражению его лица, по легкому движению головы Франсуа догадался о том, что происходит у него в душе:
— Вы не верите мне…
— Надеюсь, что вы сумеете опровергнуть выдвинутые против вас обвинения.
Мучительно вскрикнув, инженер упал в кресло.
— Вы надеетесь?.. Значит, вам кажется возможным, чтобы я написал это гнусное письмо…
— Вы преувеличиваете, мой бедный друг… Любовь…
— Не надо примешивать к этому любовь, — гневно перебил его Франсуа, — вы были так добры ко мне, оказали столько доверия… Мисс Эдит так чиста… И вы считаете, что я мог бы солгать вам, воспользовавшись вашим расположением…
Инспектор подумал, что было бы неплохо прекратить этот затянувшийся разговор.
— Будет лучше, если вы прибережете свои аргументы для суда, — решительно заявил он.
Франсуа закрыл глаза, стиснул руки, как бы подавляя приступ невыносимой боли, и голосом, в котором слышались рыдания, пробормотал:
— Вы правы!..
Поклонившись лорду с кротостью, которая выражала больше отчаяния, чем слова, он вымолвил:
— Прощайте, лорд… Прощайте…
И, не дожидаясь ответа, обратился к полицейскому:
— Я готов следовать за вами.
Вдруг все трое невольно вскрикнули. Дверь распахнулась, и на пороге появилась Эдит, вся в слезах, но со сверкающими глазами.
— Эдит! — сурово окликнул ее Фэртайм.
Но бедная девушка, всегда тихая и кроткая, так посмотрела отцу в глаза, что тот почувствовал себя смущенным. Он понял, что горе изменило его дочь.
— Простите, что я не слушаю вас, отец, — медленно произнесла она голосом, зазвеневшим жалобно, как разбиваемый хрусталь, — но в нем вся моя жизнь, и я хочу, чтобы он знал, что я его люблю, несмотря на все обвинения… и вместе с ним буду бороться с ложью!
Франсуа смотрел на нее, как потерянный. Он не мог произнести ни слова. Тогда девушка подошла к нему, заставила его пригнуться и обняла в последний раз. Затем стала в сторону и, высоко подняв голову, не вытирая слез, гордо сказала:
— Ступайте, Франсуа.
Франсуа, а за ним Атлей Вуд покинули комнату.
XI. Виновники позора
— Ох, Марга! Ты становишься сентиментальной. Сначала ты одобрила мой план, а теперь у тебя такой вид, точно ты черт знает кого похоронила. Объясни мне, пожалуйста, чем вызвана эта резкая перемена?
Молодая женщина пожала плечами.
— Как я вам могу объяснить то, чего сама не понимаю?
Фон Краш яростно топнул ногой по ковру и гневно-насмешливым тоном закричал:
— Черт бы побрал всех женщин! В каждой из них живет дух противоречия!
Немец и его дочь сидели в роскошной комнате. Из открытого настежь окна была видна набережная Виктории, мост и станция подземной железной дороги Блэк-фрайерс, а по другую сторону Темзы, лениво несущей свои мутные воды, виднелись Гуде, Соутварк и Ватерлоо. Барки, пароходы, катера и лодки беспрерывно сновали по реке, оттуда доносились то удары колокола, то пронзительные свистки, то заунывный вой сирены.
— Попытаюсь-ка я немного разогнать туман в твоем маленьком умишке! Когда этот французишка…
— Оставьте, пожалуйста!
Фон Краш громко расхохотался.
— Понимаю!.. Будущего зятя нельзя называть французишкой… Превосходно, пусть будет по-твоему! Когда французский инженер отказался от твоей руки…
— Зачем вспоминать об этом?
— Чтобы найти булавку, которая тебя колет. Так вот, после той неудачи, сознайся — ты почувствовала себя очень уязвленной. Я же сказал тебе: дочь моя, не мучай себя, я доведу этого мальчика до того, что он будет смотреть на твою любовь, как на желанный дар небес. Тогда я изложил тебе мой план, который ты вполне одобрила.
— Нет, нет! — резко перебила она отца.
— То есть как это нет! Ты…
— Я только покорилась вам, папа… Если бы можно было придумать что-нибудь другое, будьте уверены…
— Ты бы, конечно, предпочла это!.. Да и я тоже, может быть! Но к чему рассуждать о том, чего нет! В конце концов ведь ты уже согласилась.
— Ну, допустим.
— План мой в общих чертах состоял в том, что я должен был действовать, во-первых, как глава сыскной службы в Германии, во-вторых, как отец — следовательно, мне нужно было приобрести для отечества знания и ум этого человека, а для дочери — мужа.
Маргарита с грустью опустила голову.
— Чтобы достигнуть этой двойной цели, я и подумал: нужно, чтобы Франсуа д’Этуаль был обесчещен. Если его приговорят к чему-нибудь вроде ссылки, он несомненно возненавидит нацию, осудившую его. С другой стороны — старый англичанин Фэртайм не слишком будет настаивать на том, чтобы его дочь вышла замуж за каторжанина. И в заключение — Франсуа будет вырван и у Англии, и у своей невесты.
— Ценой каких мук! — глухо пробормотала молодая женщина.
— Ба, милочка, чтобы сделать яичницу, нужно разбить яйца! После шестинедельного заключения, допросов, очных ставок и т. д. молодой человек послезавтра предстанет, наконец, перед судом. Напрасно обвиняемый протестовал, уверяя в своей невиновности, заявлял, что он стал жертвой гнусной клеветы — улики, которые я сфабриковал, были неопровержимы.
Фон Краш довольно потер руки.
— Но чем я горжусь больше всего, так это тем, что нанес ощутимый удар по чувствам бухгалтера Тираля! Его показания были в пользу обвиняемого. Он долго жил с ним под одной крышей, они работали на одну фирму… И он тоже высказался за возможность таинственной мести, вызвав тем самым сомнения у следователя. Ха-ха, но я был там, Лизель находилась у меня под рукой!
Он расхохотался так громко, довольный собой, что даже не заметил, как Маргарита болезненно вздрогнула.
— Благодаря нескромности газет, нескромности, к которой я был причастен, Тираль узнал, что молодая… скажем, жертва инженера имеет на ноге странную татуировку. Парижские журналы напечатали этот рисунок. Вообрази изумление Тираля! Он узнает этот знак, сделанный им самим на коже дочери, которую оплакивал в течение двадцати лет. Ты представляешь себе эффект! Он летит в Лондон, бросается в лечебницу, где его дочь находится под наблюдением… С ума сходит от горя, видя ее в таком состоянии… Приступ родительской любви окончательно мутит его рассудок, и он без труда уже верит, что это Франсуа погубил ее… Тираль становится его врагом и в своих показаниях обрушивается на него. Через три дня суд приговорит француза к ссылке на вечное поселение в одной из каторжных тюрем Новой Зеландии или Тасмании.
В этот момент немец заметил, что глаза Маргариты влажны… Черты молодой женщины выражали стыд и печаль.
— Однако! — воскликнул он с удивлением. — Ты плачешь! В то время, когда ты была супругой польского профессора, я никак бы не заподозрил, что у тебя такое жалостливое сердечко.
Она вспыхнула:
— Прошу вас, не напоминайте мне об этом человеке!
— Ах! Почему?! Никогда не нужно стыдиться ни того, что было, ни того, что есть.
— Его несчастье состояло в том, что он встретил меня… А мое — в том, что я встретила его. Я была слишком молода… Теперь все это меня угнетает…
— Брось думать об этом, дурочка! Перейдем к делу. Наш инженер будет изгнан из общества и возненавидит тех, кто приговорил его, невинного… Франция для него закрыта, Англия тоже. Брак, затеянный с Эдит, будет немыслим. Он останется один — презираемый, отвергнутый всеми. И тогда на его пути встретимся мы. Мы, которых он так равнодушно отверг… Мы сохраним к нему расположение; мы верим в его невиновность, хотим помочь ему разделаться с теми, кто его погубил… Он должен был проводить опыты у Фэртаймов. И прекрасно! Мы тоже богаты, я тоже могу быть меценатом. Я помогу ему бежать. Поселю в моем имении Эйненген возле Данцига.[1] Он будет работать свободно, втайне от всех.
Он расхохотался так, что все задребезжало вокруг.
— Понятное дело — среди рабочих у нас будет находиться инженер. Все, что Франсуа откроет, осведомительное бюро будет знать, Германия будет довольна. Теперь — ты. Если ты захочешь его полюбить… О! В этом случае все для него сложится великолепно. Ты ведь прелестна, и у парня глаза небось не в кармане. Наше государство не страдает щепетильностью слабых наций. Каторжник, оказывающий серьезные услуги великой Германии, может рассчитывать на всяческие почести. Твой муж, глупая ты женщина, сделается герцогом, принцем… Так сообрази хорошенько — чего тебе еще надо? И разве для того, чтобы достигнуть этой второй фазы, так уж страшно пройти через первую?
Огромные часы на колокольне собора Святого Павла пробили три удара.
— Три часа… Мы еще продолжим разговор. Теперь же необходимо повидать нашу Лизель и подбодрить ее, чтобы она не очень скучала в лечебнице. Оттуда мы отправимся к Ньюгейтской тюрьме, чтобы посмотреть, когда оттуда выйдет белобрысая Эдит, которая каждый день является к своему избраннику убаюкивать себя мечтами.
Он позвонил. Вошел слуга.
— Машину! — приказал фон Краш.
XII. Вифлеемский госпиталь
Несмотря на великолепный купол, здание Вифлеемского госпиталя, бесконечно длинное и имеющее два боковых крыла, — производило крайне тягостное впечатление…
— Выходи, Марга. Приехали, — сказал фон Краш, когда машина остановилась у центрального входа.
Молодая женщина соскочила на тротуар.
— Постарайся не быть такой мрачной, — посоветовал толстяк. — Не раскисай… Пусть мне свернут шею, если я понимаю, что творится в твоей прелестной головке!
Марга ничего не ответила, но в глазах ее застыла тревога.
Они вошли в знаменитый лондонский дом для умалишенных.
Вокруг построек бродили мужчины и женщины в белых больничных балахонах. Сторожа, которых можно было узнать по форменной одежде, держались деловито и важно.
Немец остановил одного из них.
— Куда я должен обратиться, чтобы увидеть больную?
— Кого вы хотите видеть?
— Мисс Лизель Мюллер.
— Седьмое отделение, комната номер двадцать два. Будьте любезны пройти через главный вход. Там вы найдете дежурную.
Дежурная была женщиной лет сорока пяти, бледная и худая, с седеющими волосами и приятным грустным лицом. Мисс Лидия внимательно рассмотрела разрешение, предъявленное фон Крашем, и кротко сказала:
— Мисс Лизель не одна.
— Как!
— С ней ее отец.
— Ее отец? Не мистер ли Тираль, о котором писали газеты?
— Да, он. Бог смилостивился над бедной девушкой. Когда преступление лишило ее разума, Бог вернул ее отцу. Любящий человек облегчит страдания несчастной.
— Не будет ли мистер Тираль недоволен нашим посещением?
— О нет! Бедный господин постоянно находится рядом с дочерью… Он все смотрит на нее, обнимает. У него, кажется, было много несчастий в жизни, и это ослабило его разум.
Маргарита и ее отец удивленно переглянулись. Немец спросил:
— Почему вы так думаете?
Как многие старые девы, мисс Лидия очень любила посплетничать и поболтать. Она с восторгом ухватилась за вопрос, предложенный собеседником.
— Почему? Бедняжка Лизель имеет небольшую татуировку. Газеты писали о ней.
— При чем же здесь татуировка?
— При чем? — воскликнула мисс Лидия, довольная тем, что ее так внимательно слушают. — Да этот бедный мистер Тираль помешался на ней. Он показывал мне ее рисунок в газетах. Он заставил меня сличить рисунок с оригиналом. А когда услышал положительный ответ, казалось, радости его не будет предела. Теперь мистер Тираль проводит целые дни, воспроизводя эту татуировку на клочках бумаги. Постоянно ласкает и целует больную, бормоча какие-то непонятные слова.
Фон Краш опустил глаза, чтобы скрыть их торжествующий блеск.
— Как это трогательно в самом деле! Быть может, я смогу немного утешить его?