— Сам Самохвалов нас интересует мало. Нас интересует то, что ты знаешь об истории некоего Вадима Дильса. Какую роль сыграл Самохвалов и Чернавский в его тогдашней жизни?
— М–м–м… — Кукушин заметно скис, но всё–таки продолжил: — Вот не ожидал я, что про эту историю кто–то вспомнит. Поросло уж небылью! Артур тогда нам запретил распространяться.
— Это нужно, чтобы помочь Дильсу.
— Он ваш препод?
— Нет, — поспешно ответил за меня Серьга и кивнул в мой адрес: — Он его друг.
— Я знаю, что он преподаёт в академии, не навредить бы… И так наворотили…
— Мы не навредим. Даю слово, — клятвенно заверил я.
— Там была такая пурга: Дильс любил этого Чернавского. Это, собственно, все знали. Артура это бесило. Он нам никогда не говорил, но мне казалось, да что там… я был уверен, что Самохвалов сам к Вадиму неровно дышал. Артур же был антиобщественным элементом, а тут ходил на кавээны, где команда Дильса играла, на выставки и даже на просмотры его. А однажды мы толпой довозили одного другана с их курса на вокзал — он на пленэр уезжал. Короче, мы Марика проводили, посвистели на дорогу, пиваса чпокнули. Электрон ту–ту, и тут на перрон вбегает Дильс, с гитарой наперевес, с этюдником, с сумкой. О–поз–дал! И вид такой жалкий, потный. Мы ржать. А Самохвалов велел всем заткнуться и потащил Дильса за шкирку к стоянке. В общем, я пешодралом домой попёр, так как Артур загрузил волосатика на свой «харлей» и повёз куда–то за Истру, догонять художников. Самохвалов был злой потом как тысяча чертей. Я понял, что он пытался с Вадимом поговорить, а тот, видимо, адекватно не реагировал. Хотя хрен поймёшь, может, он и не говорил…
— А эта история с издевательством над Дильсом? — поторопил я Кукушина.
— А вот эту историю мне бы не хотелось вспоминать, — хмуро ответил он. — Там всё Самохвалов придумал. Чернавского этого позвал, развёл его на кокс и, готовенького, взял на понт: типа любит ли тебя Дильс, ну–ка зазови голубчика, а мы пошалим.
— Может, Чернавский не понимал, зачем Самохвалов его зовёт?
— Я тебя умоляю! Не преувеличивай силу чудесного порошка! Всё он понимал. Да и роль свою сыграл отменно. Гнус он.
— И что произошло?
— Без обид, мужики, рассказывать о паскудстве не буду. Я как бы тоже не без греха.
— Его изнасиловали? — жёстко спросил Серьга.
— Нет, по крайней мере я не видел этого. Может быть, потом, когда всех унесло в оздоровительный сон… И то это мог быть только Самохвалов. Он сам никогда ничего не принимал, только продавал. Нет, я не думаю, что его изнасиловали. Но и того, что сделали, было достаточно. Я был хорош… — Кукушин вдруг замолчал. — Как он сейчас?
— Плохо. Он не смог выбраться.
— Не помогли, значит, денежки Самохвалова?
— В смысле?
— Так Вадим же потом куда–то отдыхать уезжал. Артур организовал через их декана, там всё так устроили, что якобы ему как лучшему студенту дали грант на поездку… А на самом деле это Самохвалов…
— А позже Самохвалов виделся с Дильсом?
— Насколько я знаю, нет. Я однажды спросил Артура, почему он один, ведь видный паря, мог выбрать кого хошь. А он мне ответил: «Я всё сделал, чтобы тот, кого я выбрал, никогда не выбрал меня». И я сразу о Вадиме подумал тогда, но он никогда не говорил о нём больше. Да и наши дороги постепенно стали расходиться. А потом его убили. Я на похороны ходил, так хоронили в закрытом гробу, говорят, изрешетили всё лицо. Всё к этому и шло. Он матерел, зверел, меры не знал. Есть ведь такие сферы, где отец отмазать не сможет. Вот и замочили…
Больше Кукушин ничего особенного не рассказал да и заторопился вдруг: у него обеденный перерыв заканчивался. Бородатый мужичонка покинул нас, траурно опустив плечики и махнув рукой в сердцах, так и не попрощавшись. Мы с Серёгой тоже задумчиво ковыряли какую–то сохлую рыбу, аппетит пропал.
Серьга по дороге в общагу вдруг заявил:
— Фил, ты бы заканчивал уже с Дильсом в Интернете разговоры разговаривать.
— Почему?
— Потому что у тебя денег нет, чтобы везти его в Норвегию лечиться!
Дильс Вадим: Эф! Куда ты пропал? С тобой ничего не случилось?
Дильс Вадим: Мне надо было поговорить с тобой… А тебя нет.
Дильс Вадим: Эф, у тебя всё в порядке?
Дильс Вадим: Прости, я, наверное, тебе надоел. Я просто привык уже к нашим ночным разговорам… Конечно, у тебя своя жизнь.
Эф Swan: Вадим, ты мне не надоел. Просто так получилось, я был занят. Как у тебя дела? Как здоровье?
Дильс Вадим: Ты здесь! Почему ты спрашиваешь о здоровье?
Эф Swan: Интуиция.
Дильс Вадим: Интересно. Мне было нехорошо, но сейчас лучше. Вот поболтаю с тобой — и будет совсем нормально. Как твой друг?
Эф Swan: Пока непонятно, говорит, что лучше.
Дильс Вадим: Расскажи, что ты пишешь? Или, может, ты декоративно–прикладным искусством занимаешься или пластическим?
Я лихорадочно соображал, что бы назвать. Вспомнил, что видел в «Харибде» необычные картины из окурков или из пуговиц.
Эф Swan: я делаю панно из разных странных материалов — пейзаж из волос разных людей, портрет из купюр, городской пейзаж из газет…
Дильс Вадим: И много купюр порезал?))) Ты, оказывается, концептуалист! Всегда завидовал таким, могут же по своей теории шизоанализа такие весёлые штуки создавать! У меня лекция на этой неделе по концептуализму и поп–арту.
Эф Swan: Вот это я удачно попал! А в чём разница между концептуализмом и поп–артом?
Дильс Вадим: Разница в средствах и часто в настроении. Концептуалисты отвергают рассудочное представление об обычных предметах, придают им новый смысл, «разоблачают» их тайную жизнь. Отсюда разные инсталляции из вилок, утюгов, велосипедов. А поп–арт работает средствами массовой культуры — рекламными трюками, пузырями из комиксов, статикой аниме. Да и образы там часто популярные, как у Уорхолла — Мерлин, Хепбёрн, Лайза Минелли, Джексон, политики всякие одиозные — личности в одном ряду с капитаном Америка или доктором Зло.
Эф Swan: банки томатного супа у Уорхолла — супергерои или суперзлодеи?)))
Дильс Вадим: думаю, тупая толпа массовки)))
Вадим посоветовал мне съездить в Питер, в Мраморный дворец, там уникальные арты концептуализма есть. Ну а если буду в Москве, то в «Музеон» на Пригова или в… «Харибду» хотя бы.
Эф Swan: Если буду в Москве… мы увидимся?
Пауза.
Эф Swan: Вадим? Я, возможно, приеду в Москву. Увидимся? Проведёшь меня в «Харибду»?
Дильс Вадим: Нам не нужно встречаться, поверь. Тебе всё покажет Алексей.
Эф Swan: Ты боишься встречи со мной?
Дильс Вадим: а я в «Харибду» не хожу…
Я понятливый. Я остановился. Он придумал себе друга, а я ему в этом помог. Встреча с реальным Эфом исключена в его сознании. Но мне–то хочется, чтобы он переложил очарование Эфом на меня, на настоящего Фила. Возможно, мой внешний вид и агрессивное поведение и диктуют ему этот устрашающий образ инкуба и вампира, но ведь Эф — это тоже я. Общаясь с ним в инете, я был собой — без подводок, без штанги и пирсинга, без ошейника, без наглой усмешки и мата. Пора ему встретиться с Эфом. Перекрашиваться я, конечно, не собираюсь, ошейник не сниму, романтический шарфик не надену. Но подсказку ему кину.
В среду, умаянные, с покрасневшими от экранного фона глазами, мы выползли с компьютерной графики от Бабенко. Мой руководитель диплома костерил меня сегодня, ведь я не сделал и половину того, что должен был. Отвлекает от учёбы моя зависимость от Вадима и его истории. Серьга, который только что громко мечтал о каком–нибудь жутко вредном фаст–фуде — «да побольше, побольше», — вдруг умолк и дёрнул меня за рукав. Мотнул головой в сторону двери деканата. Там разговаривал с секретаршей импозантный урод Гарик. Лучезарно улыбался Кате, кокетливо выгибал бровь, выливал на девушку синеву обаяния из глаз. При этом дистанция приличия: близко не подходил, руками не суетил, говорил слабо открывая рот. Весь из себя гламурный: чёрное угольное пальто аж пылало яркостью и беспыльностью, золотые часы хищно сверкали, туфли радостно блестели, как будто и не грязный март на дворе, стрижка — свежак, дух дорогого парфюма — манок.
— Ты только без рукоприкладства, Лебедь! — прошептал мне Серёга. — Хотя, если что, я помогу.
Не могу сказать, что меня подорвало к ублюдку, подошёл очень даже спокойным шагом.
— И для каких это целей к нам такие лощёные дяденьки пожаловали? — язвительно прервал я его трёп с Катей.
— Спасибо вам, Катерина! — вежливо кивнул он секретарше, переключаясь на меня и меняясь в лице. Теперь оно злое и ледяное. — Твоё ли это дело?
— Ты ищешь Вадима? Неужели нашёл после долгих семилетних поисков?
— Тебя не касается. Ты, сопляк–фрик, мне не помешаешь и уж тем более не напугаешь.
— Не смей приближаться к Вадиму! У него приступ может быть. Я тебе это говорю серьёзно. Мне не веришь, поговори с Зоей Ивановной.
— Это со старой маразматичкой с кафедры ИИ? Привлекаешь пенсионерок? Самому фантазии не хватает?
— Ты идиот? Ты не слышишь меня? При чём здесь «фантазия»? Он болен, он лечится уже семь лет, — зашипел я, прижав гламурного ублюдка к стене. — Из–за тебя! Слышишь? Из–за тебя!
— Во–первых, не из–за меня, ты же ничего не знаешь! Я был в эпизодической роли, меня использовали. А во–вторых, если он до сих пор переживает, то тем более мне нужно с ним встретиться, поговорить, объясниться. Может, я хочу извиниться?
— Переживаешь ты! А он болен! И ему твои извинения нахер не нужны!
— Согласен! Ему нужен я, а не извинения. — Чернавский стал наступать на меня и даже толкнул в плечо. — Что ты можешь знать о наших отношениях? Такие отношения не порвёшь нелепым недоразумением, кайфанутым случаем. Я как встретил его тогда в кафе, так думаю о нём постоянно. И я уверен — он думает обо мне! Поэтому…
— Ах ты, невиноватый подонок! — уже не сдерживаясь, закричал я ему в лицо. — Нелепое недоразумение, говоришь? Эпизодическая роль, говоришь? Да ты, мразь, предал его доверие тогда! Роль разыграл в угоду Самохвалову!
— Ты назвал главного героя! Мне угрожали, меня заперли в комнате, я вообще не видел, что там было!
— Не пизди! Я знаю из первых уст, что Самохвалов тебя попросил позвонить Вадиму, никто тебя не заставлял и что ты был там и участвовал!
— Он не мог тебе рассказать! Он сдох! Он получил своё!
— Он — да! А ты? — Мы уже вцепились друг в друга и дёргали, переставляя по коридору, ещё миг, ещё слово, ещё полушаг — и я размажу его смазливое лицо по стене, припечатаю железным кастетом в зубы и буду добивать ногами, загрызать эти гнойные вены на лживой шее.
Нас стали растаскивать. Серьга, Лёха Тригора, появившийся из ниоткуда, аспирант с кафедры академического рисунка и даже Катя–секретарша. Но я успел–таки махнуть ожелезненным, ошипованным кулаком и оставить на этом гадком лице отметину в виде кровавой полосы на щеке. Раскрасневшийся ублюдок раздражённо вырвался из рук Серьги, тяжело дыша, стряхнул брезгливо с пальто невидимые следы моих пальцев и ярости. Выдавил из себя:
— Ты, сопляк, ответишь! Ты не получишь его. Понял? — прохрипел он напоследок, резко развернулся и удалился, раздувая гневом чёрное пальто. А я ещё что–то успел крикнуть матершинное вдогонку и получить выговор от ошарашенного препода.
Хорошо, что сегодня Дильса не было в академии. Серёга мне потом сказал, что Чернавский его искал на кафедре, а в деканате у простодыры Кати взял его адрес. Блядь! А если он прямиком поедет к Вадиму. Позвонить? Поехать?
— Ты не сможешь постоянно его охранять, — охладил мой пыл Серьга. — Может, для Дильса было бы и неплохо встретиться с ублюдком. Вдруг врежет ему?
— А вдруг задохнётся?
Я переживал весь вечер. Но к ночи Дильс вышел на связь с Эфом, и я понял, что Гарик не был у него, что всё нормально. И ещё я общался с ним в инете как–то по–особому, много шутил, рассказал про школу, он тоже что–то смешное и тоже про школу. Уже в два ночи я ему вместо «до связи» написал «прощай». Завтра его лекция. Завтра «Поп–арт».
Дильс был в приподнятом настроении, много жестикулировал. Сразу объявил о предстоящем тесте:
— Уже сегодня мы знакомимся с постмодерном, в следующий раз коротенько — «Гиперреализм» и тест по живописи. А потом пластическое искусство! Так что готовьтесь! Итак, у вас когда–нибудь было такое состояние, что вы нашли вещь, давно забытую, давно не использованную, заброшенную? Нашли и с удивлением её разглядываете, ощущаете её новым собой, не давнишними, а сегодняшними ощущениями? Она как бы открывается по–новому, обнаруживает неожиданную сущность. Это эффект «найденной вещи» или «украденной вещи». И вот искусство поп–арта и концептуализма находит такие вещи, приближает быт к новому осмыслению…
Я не рисовал. Просто внимательно и хмуро слушал Дильса. А он удивлённо посматривал в мою сторону: он видел, что я не рисую, и не знал, как к этому относиться. Он видел, что я напряжён, что я на иголках. Нахер Лихтенштейна и Пригова! Мне как–то не по себе.
По окончании пары я решительно двинулся к Вадиму. Вытащил из тетради сложенный лист А4, развернул и так, чтобы он видел, подписал изображение, отпечатанное ещё на второй паре на цветном принтере: «Эф Swan». Протянул ему:
— Вот. Это ещё один портрет вам, Вадим Александрович, в духе Уорхолла…
Дильс смотрел на собственный серо–фиолетовый портрет, выполненный в графическом редакторе с фотографии: лицо, разделённое крестом и с таблеткой внутри глаза. Вадим молчал, эмоций нет. Потом он несколько раз задумчиво кивнул портрету, сунул его в портфельчик и спокойно, обогнув насторожённого меня, не взглянув мне в глаза, не спросив «какого хуя?», не изменившись в лице, вышел вон.
*Кулёк — институт культуры (жарг.).
====== 10. Гиперреализм ======
— Догоняй, что как столб встал! — оживил меня Серьга и тут же к одногруппникам: — Да ничего не случилось! Пока… Сейчас Лебедь полетит покурлыкает что–нибудь убедительное — и, возможно, тест по модерну состоится, как Дильс и обещал, в следующий четверг. Чеши уже!
Последнее — мне. Конечно, я побежал сразу к машине. Пришлось даже ждать Вадима. Он меня увидел с крыльца, но шаг не дрогнул: шёл уверенно и не смотрел на меня. Пискнул сигнализацией, открыл машину, сел за руль. Но предотвратить мой кульбит по запрыгиванию в машину не успел. Взгляд вперёд в лобовое, зажигание не включено. Стальным голосом произнёс:
— Вылезай.
— Вадим, мне нужно было когда–нибудь тебе это раскрыть. Дальше уже было глупо скрывать.
— Молодец. Вылезай.
— Прости меня. Но как–то так получилось в самом начале, а потом затянуло. Ты ведь не общался бы со мной, если бы я сказал, что я и есть Лебедь.
— Да, я всё понял. Простил. Выходи из машины.
— Но тебе ведь нравился Эф. Я и он — одно!
— Я это понял. Выходи.
— Поговори со мной. Поехали к тебе. Я тебе всё объясню.
— Мне ничего не нужно. Спасибо тебе за всё. А теперь вылезай.
— Ты же меня знаешь, я не выйду!
— Что ты там мне советовал? Выйду я.
Блин! Он схватил портфельчик и выскочил из машины, оставив ключ в зажигании, быстро стал удаляться в сторону автобусной остановки, нет, он даже побежал, потому что подъехала маршрутка. Вадим скрылся в её вонючем жёлтом пузе.
Бамс! Бамс! Я ударил по панели с бардачком. Я даже не успел ему сказать о Гарике, не успел предупредить. И ещё мне обидно: я ожидал более сильной реакции, не холодности. Неужели у него никаких чувств, кроме злости, нет ко мне? Неужели он даже не захочет поговорить со мной как с Эфом? Неужели я буду тут сидеть, как осёл, и не попытаюсь ещё раз начать разговор? Нет, это не про меня. Я пересел на водительское место и решительно завёл мотор: мне не привыкать ездить без прав по чумовому запруженному городу. Буду осторожен!
И время самое пробочное, и куча ДТП по дороге! Добирался полтора часа. Психовал. Придумывал, как заговорю с Дильсом, подбирал слова, аргументы, признания. Представлял его реакции и мои контрмеры. И вдруг решил, что скажу ему самое главное и мучительное для меня: что «люблю». Пусть ему будет плохо, я же рядом — подышу с ним… Или не говорить? Может, позвонить Абрамову? Нет, это же моё личное, а он опять будет про мотивацию выспрашивать. Запретит ещё ехать к Вадиму. Не буду звонить. Чёрт, гаишники впереди…