— Так как все это случилось? — попросил Врангель дать подробный отчет Зонова и Джеймса Редона.
— У меня сразу вызвало подозрение, — торопливо заговорил англичанин, — что-то не так. Когда мы подходили к берегу, я не видел среди собравшихся островитян ни женщин, ни детей. Дикари были вооружены копьями, и я советовал мичману принять меры предосторожности, но он совету не внял и, когда один из матросов потянулся за ружьем, приказал ружья пока не трогать. «Карл! — вскричал я. — Вас хотят заманить в ловушку. Немедленно поворачивайте назад!» Но он не послушал меня и, бросив якорь в семидесяти кабельтовых от берега, продолжал сдаваться по дрехтову. Потом, едва в шлюпку положили свинью, началась свалка, и Дейбнера убили первым.
Рассказ англичанина подтвердил и матрос Зонов. По его словам, мичман велел всем держать ружья под банками, и лишь когда дикари открыто бросились на них с копьями в руках, крикнул: «Ребята, спасайтесь!» Финала трагедии Зонов не видел: как и Джеймс Редон, он сразу нырнул.
Кое-что рассказал после завершения операции по извлечению из его спины наконечника копья и матрос Лысухин:
— Мичмана винить не могу: он мертв. Тимофеева оглушили дубиной по голове, а павшего кололи ножами. Мы с Некрасовым оборонялись как могли. Его ранили в живот, а потом убили из ружья. Я, отступая по воде, отбивался румпелем. Сам не знаю, как уцелел.
Лысухин заметил, что особенно зверствовал в стычке с русскими пригретый экипажем нукагивец Гута.
Итак, четверо из экипажа «Кроткого» убиты. Но что же послужило причиной нападения?
— Помните, Джеймс, — счел нужным более подробно расспросить англичанина Врангель, — вы рассказывали мне о корабле, посещавшем остров месяцев восемь назад, матросы коего ограбили туземцев, забрав у них свиней. Вы считали, это был русский корабль. А вы делились этим предположением с кем-либо из вождей острова?
— Да, — потупив глаза, нехотя выдавил англичанин. — Но я не говорил им, что точно уверен в этом.
— Хоть на том спасибо, — жестко прокомментировал Врангель. У него уже не было сомнений, что нападение на их экипаж следует объяснить чувством мести.
— Да вы что думаете, — переходя в наступление, вдруг огрызнулся англичанин, — у них какая-то особая злоба к представителям вашей нации? Они лишь на вид добродушные, а в сердцах их — коварство. Год назад в этой же бухте был захвачен в заложники капитан нашего торгового корабля, и его освободили не раньше, чем был доставлен выкуп — три бочонка пороха, десять ружей и кое-что еще. А годом ранее в бухте Анна Мария были убиты три матроса с корабля, на котором плавал и я, и тогда же на острове Доминик туземцы взяли в плен экипаж шлюпки с китобойца. Их не пугают и военные корабли. Где теперь девять матросов с английского шлюпа, захваченных, как и ваши люди, на берегу? Шлюп еще не успел поднять якоря, как каннибалы разожгли костры на берегу и кинули в котлы тела моих несчастных соотечественников.
Врангель поневоле содрогнулся.
— Значит, не стоит и пытаться, — спросил он, — договориться с туземцами, чтобы они выдали нам тела Дейбнера и погибших с ним матросов?
— Не знаю, — пожал плечами Редон, — попробовать можно. Например, обменять их тела на захваченного в плен колдуна.
— Откуда у островитян столько оружия?
— Наши и американские купцы выменивали у них сандаловое дерево: груженную им лодку средних размеров за одно ружье. Одно ружье меняли также на пять свиней, а за пятнадцать свиней отдавали бочонок пороха. Поверьте, капитан, на этом острове скопился уже изрядный запас и ружей, и пороха, и свинца. Выйти из бухты трудно, и считайте, что родились в рубашке, если удастся благополучно ускользнуть отсюда.
Треск ружейных и мушкетоновых выстрелов залегших за камнями островитян не прекращался. Пули дырявили паруса, попадали в рангоут и такелаж. К счастью, высокие борта брига и натянутые вдоль них койки предохраняли матросов от ран.
Дав команду вести ответный огонь ядрами и картечью, чтобы предотвратить захват судна островитянами на гребных лодках, Врангель не торопился поднимать на борт баркас и шестерку: они понадобятся, чтобы выйти из бухты с помощью завозов.
— Поднять шлехт, подтянуться к даглисту! — скомандовал капитан. — Канонирам усилить огонь по берегу.
Освобожденный от одного якоря, корабль начал медленно подтягиваться к другому.
— Штурман Козьмин, взять верп на баркас вместе с перлинями и завезти верп к центру залива!
Как только баркас с дюжиной гребцов отвалил от корабля, туземцы, увидев новую цель, взяли его под обстрел, но пули шлепались вокруг и пока не задевали матросов.
Бросив в намеченном месте верп, соединенный с кораблем тремя перлинями, Козьмин со своей командой благополучно вернулся к кораблю. Тотчас был поднят второй якорь, даглист, и судно начало подтягиваться на завозе к центру бухты. Вид уходящего при спущенных парусах корабля, который островитяне, должно быть, уже считали скорой своей добычей, вызвал в их рядах необычайное волнение. С берега доносились крики ярости. Стрельба усилилась. Но и «Кроткий», отдалившись от берега, вышел на более выгодную позицию для стрельбы картечью по обоим прикрывавшим выход из гавани мыскам.
Вот уже подул желанный ветер, были тотчас подняты паруса и обрублен перлинь. Судно двинулось вперед. Обе сохранившиеся лодки, баркас и шестерку, вели за ним на буксирах.
Островитяне, почти не таясь, перебегали на более высокие скалы. Некоторые толпились на берегу, собираясь, видимо, спустить на воду каноэ.
И вновь вышла заминка: ветер вдруг переменился и погнал корабль к отвесному западному берегу бухты. Вовремя брошенный якорь спас «Кроткий» от почти неизбежной катастрофы.
Солнце уже садилось, и Врангель ясно сознавал, что до наступления темноты бриг во что бы то ни стало надо вывести из бухты в открытое море. Если не успеют, неизбежен ночной штурм корабля, исход которого при многократном превосходстве островитян в численности предсказать несложно.
Подозвав к себе Козьмина, Врангель, отбросив командирский тон, озабоченно сказал:
— Вот, Прокопий Тарасович, дела-то какие! Последняя надежда еще на один завоз. Бери стоп-анкер с тремя кабельтовыми на баркас и постарайся бросить его близ горловины бухты. Мы прикроем огнем. Другого спасения нет.
И этой операции сопутствовала удача. Как только стоп-анкер был кинут командой Козьмина, подняли якорь, державший корабль на месте, и, несмотря на сопротивление бивших из-под кормы бурунов, корабль на завозе стал тянуться к открытому морю. Бриг вновь поймал ветер и под напряженными парусами наконец вышел из опасной бухты. Непроизвольное «Ура!» всего экипажа огласило берег.
Но окончательную победу праздновать было рано. На пути от бухты Чичагова до гавани Анна Мария сплошной цепью тянулись костры островитян: они, вероятно, рассчитывали, что, пока корабль не удалился от острова, можно предпринять еще одну попытку захвата.
Прежде чем окончательно покинуть остров, Врангель зашел вместе с англичанином Редоном к пленнику колдуну Кеотете.
— Отпустите меня, — мрачно глядя на вошедших в каюту, попросил татуированный туземец. — В обмен вам вернут вашу лодку.
— И тела убитых на острове? — уточнил Врангель.
Колдун отрицательно качнул головой:
— Нет, тела не вернут, как и черепа: это военный трофей.
— Тогда и вам придется остаться с нами, — заключил беседу Врангель.
Однако утром обнаружилось, что Кеотете сумел тайно бежать с корабля. Как удалось ему освободить руки и ноги от крепких пут — осталось нераскрытой тайной. Некоторые матросы «Кроткого» поговаривали, что Кеотете помогли в этом его чудодейственные способности: недаром же соплеменники считали его колдуном.
Глава третья
Через пять месяцев после ухода со злополучного острова Нукагива бриг «Кроткий», зайдя по пути на Камчатку, наконец достиг столицы Русской Америки Ново-Архангельска.
В Петропавловске Врангель сдал порученный ему груз, но более недели откладывал отплытие в ожидании писем от друзей и родственников. Дошедшие до порта известия из Петербурга вызывали тревогу и множество вопросов. Кончина Александра I и вступление на престол Николая I сопровождались, по слухам, невиданной смутой — восстанием на Сенатской площади нескольких полков, отказавшихся принять присягу на верность новому императору. Говорили о массовых арестах бунтовщиков, среди которых было вроде и немало флотских офицеров. Не пострадал ли кто-либо из общих знакомых? Это мог бы прояснить Федор Литке. Но, увы, пришлось уйти из Петропавловска, так и не дождавшись почты.
21 сентября, руководствуясь указаниями прибывшего из селения лоцмана, Врангель ввел «Кроткий» в Ситхинский залив и поставил корабль на якоря.
Впервые пришедшие к этим далеким российским владениям матросы и офицеры брига с любопытством озирали высокие окрестные горы, лесистые островки, разбросанные по глади залива, селение с возвышавшимся над ним домом главного правителя, прочный палисад со сторожевыми башнями, из которых выглядывали жерла орудий.
Лишь трое из экипажа «Кроткого», Врангель, Матюшкин и штурман Козьмин, уже приходили сюда ранее на борту шлюпа «Камчатка», и каждый из них по-своему переживал новое свидание с американской землей. Врангелю вспомнилась встреча с легендарным Барановым[25], правившим здесь почти три десятка лет. Как радовался Александр Андреевич, узнав, что на «Камчатке» прибыло молодое пополнение для службы в Русской Америке: лейтенант Деливрон и вольные штурманы Шмидт и Этолин. Однажды Баранов пригласил молодежь шлюпа к себе в «замок», как называли в селении дом главного правителя. Хваля выбор места службы волонтеров компании, уже съехавших на берег и обживающих предоставленные им квартиры, Баранов, лукаво глядя на гостей: Врангеля, Литке, Матюшкина и Козьмина, — с задором говорил: «А вы тоже подумайте, чтоб годика через два-три сюда вернуться. Работы здесь молодым морякам — непочатый край. Мы лишь с одного краешку Аляску пока изучили. А ее надо бы кругом обойти и описать, как положено, в дальние реки проникнуть, что текут из глубин материка. Сердцем чую, что многими сокровищами эта земля богата, да чтоб добраться до них, силенок пока нет».
Штурман Адольф Этолин, которого вспомнил, глядя на селение Врангель, был легок на помине и первым, приплыв на шлюпке, приветствовал гостей. Высокий, голубоглазый, шведский финн по происхождению, Этолин за эти годы почти не изменился. Он радостно обнял бывших спутников по плаванию на «Камчатке» и сообщил, что лишь ненамного опередил их: этим утром прибыл из Охотска на компанейском бриге «Чичагов». А ушел отсюда в прошлом году на фрегате «Крейсер» под командой Михаила Лазарева. Маленько погостил в родных краях — и тут же назад, сухопутным путем через Сибирь, до Охотска.
— Аляску, поди, вдоль и поперек уже исходил? — радуясь свиданию с Этолиным, весело спросил Врангель.
— Да уж кое-где побывал, — скромно заметил штурман и рассказал, что несколько лет назад, при главном правителе Муравьеве, был в экспедиции по исследованию берегов Аляски со стороны Берингова пролива. Ходили на пару с мичманом Хромченко, тот — на бриге «Головнин», а сам Этолин — на куттере «Баранов». Кое-что удалось сделать: открыли новые бухты, проливы, описали залив Кускоквим и устье реки Нушагак. Во все эти годы неоднократно совершал плавания по компанейским делам и в Калифорнию, и к Сандвичевым островам.
Врангелю тоже пришлось в ответ дать краткий отчет о последних его странствиях.
Прежде чем съехать на берег и представиться главному правителю капитан-лейтенанту Чистякову, Врангель с нетерпением прочитал привезенные Этолиным письма. Дурное предчувствие его не обмануло. Касаясь происшедшего в Петербурге на Сенатской площади, Литке назвал все случившееся, включая развитие событий после подавления восстания, одной из мрачнейших эпох русской истории. Упомянул он и имена некоторых заговорщиков, находившихся под следствием: «Не обольется ли твое сердце, любезный Фердинанд, прочтя имя Бестужева, этого единственного человека, красы флота, гордости и надежды своего семейства, идола общества, моего 15-летнего друга? Прочтя имена 3-х его братьев, прочтя имя Корниловича, анахорета, жившего только для наук?»
Вовлеченным в мятежные события оказался и младший брат Литке. «Кроме участия во всеобщей горести, писал Федор, — имеем мы и свою собственную. Брат Александр попал было в эту историю как кур во щи. Ты увидишь, что гвардейский экипаж был также уведен и мой брат вместе со прочими был арестован».
Какая трагедия! — мрачно думал Врангель. А что же Батеньков, уцелел или тоже арестован? Вспоминая последние встречи с ним в Петербурге, Врангель был уверен, что и Гаврила Степанович, при его либеральных убеждениях, мог оказаться в рядах заговорщиков.
От прекрасного настроения, с каким он прибыл в Ново-Архангельск, не осталось и следа. И все же придется взять себя в руки: Чистякову раздражение и тоску демонстрировать не следует. Разговор предстоит важный, и не исключено, что уже сегодня выяснится, задержится ли бриг в Америке для охраны российских владений или, сдав груз, сразу отправится в обратный путь.
Встреча с главным правителем Петром Егоровичем Чистяковым развеяла надежды на то, что по служебной необходимости экипажу брига будет поручен надзор за выполнением иностранными судами условий конвенций, подписанных Россией с Англией и Соединенными Американскими Штатами.
— Много ли, Фердинанд Петрович, — с горечью говорил Чистяков, — может сделать здесь русский военный корабль, ежели условия конвенции дают бостонским, равно британским, корабельщикам полную свободу вести торговлю с дикими в наших владениях? Запрещается продавать туземцам лишь оружие, спиртное и порох, но не изволь при этом обыскивать американские суда или конфисковывать запретный товар — хлопот не оберешься! А с поличным-то за незаконные сделки пойди их поймай! О чем думали в Петербурге, подписывая такие соглашения, ума не приложу. И потому, Фердинанд Петрович, нет никакого смысла задерживаться вам у этих берегов. Пустая трата времени.
— Раз так, — с досадой согласился Врангель, — пойдем обратно.
Пока судно стояло в заливе, запасаясь водой и дровами, Врангель неоднократно возвращался мыслью к событиям в Петербурге. Конечно, невероятно жаль, размышлял он, что среди восставших оказались близкие ему и глубоко уважаемые люди. Но правы ли они были, посягая на основы давно установленного в России государственного строя? Как бы поступил он сам, ежели б тогда, при их петербургских встречах, ему предложили бы вступить в ряды заговорщиков? Нет, эта бунтовщическая идея не могла бы его вдохновить. Все его воспитание в традициях служения отечеству и, стало быть, императору отвергало подобную возможность. Даже не зная деталей замысла заговорщиков, он никак не мог склониться на их сторону.
Мысли о восстании в Петербурге волновали не его одного.
— Ты слышал, Фердинанд, — как-то с горечью сказал ему Федор Матюшкин, — о том, что произошло на Сенатской площади?
— Да, кое-что узнал из письма Федора Литке.
— Я тоже получил письмо — от директора нашего лицея Энгельгардта. Егор Антонович пишет: арестованы его питомцы и мои близкие друзья — Кюхельбекер, Пущин... Пущина взяли, будто бы, по связям с одним из главных заговорщиков — Рылеевым[26]. Я прекрасно знаю обоих. Это благороднейшие люди, они никому не могли желать зла. Но их могла воодушевить идея социальной справедливости. Были, без сомнения, серьезные мотивы, почему они пошли на это.
— Ты, что же, оправдываешь их? — холодно спросил Врангель.
— Да, — с вызовом крикнул Матюшкин, — я их оправдываю и защищаю! Значит, они видели гниль там, где мы ее проглядели. Убежден, мои друзья не могли быть причастны к неправому делу.